Заговорщик

Зверев, опять забывшись, вопреки обычаям скинул на сундук под окном тяжелую шубу, повернулся к свету, развернул грамоту:

«Приговор царской о кормлениах и о службе. Лета семь тысяч шестьдесят четвертое приговорил царь и великий князь Иван Васильевич всеа Русии з братиею и з боляры о кормлениях и о службе всем людем, как им вперед служити. А по се время бояре и князи и дети боярскые сидели по кормлением по городом и по волостем, для росправы людем и всякого устроенна землям и собе от служеб для покою и прекормления; на которых городех и волостех были в кои лета наместники и волостели, и тем городом и волостем розсправу и устрой делали и от всякого их лиха обращали на благое, а сами были доволны оброкы своими и пошлинами указными, что им государь уложил.

И вниде в слух благочестивому царю, что многие грады и волости пусты учинили наместники и волостели, изо многих лет презрев страх божий и государьскые уставы, и много злокозненых дел на них учиниша; не быша им пастыри и учители, но сьтворишася им гонители и разорители. Такоже тех градов и волостей мужичья многие коварства содеяша и убийства их людем: и как едут с кормлений, и мужики многими иски отъискивают; и много в том кровопролития и осквернения душам содеяша, их же не подобает в христианском законе не слышати; и многие наместники и волостели и старого своего стажениа избыша, животов и вотчин…»

Это был царский указ о революции. Не больше и не меньше. Иоанн с безмерной храбростью отменял назначение воевод на места сверху, царским указом – и приказывал избирать их в уездах из достойных доверия людей. Причем выбирать «губернатора» могли не только бояре, но и простой люд. Царь запрещал своим слугам кормиться за счет местных доходов и назначал им жалование. В обмен вводился четко оговоренный налог «для зарплат». Причем платился он не местным начальникам, а в казну. Теперь взятки больше не были законным доходом воеводы. Теперь за них полагалась тюрьма и батоги. Иоанн IV Васильевич дарил стране то, ради чего по всей Европе скоро будут один за другим вспыхивать кровавые бунты.

«Надо же, – покачал головой Андрей. – Сперва он придумал созывать Земские соборы, дабы мнение народа из первых рук узнавать и совета в важнейших делах спрашивать. Теперь дарит людям власть в родных деревнях и городах. С того момента, как этот указ увидит свет, воеводы больше не будут на местах неким подобием всесильного Господа Бота, отвечающим за деяния свои лишь перед высшими силами. Выборный начальник будет вынужден отвечать за поступки перед теми, кто его выбирал. А ведь немалое число бояр, а то и князей прямо давали мзду подьячим поместного приказа, чтобы сесть на кормление без очереди, чтобы получить себе уезд побогаче. Теперь, получается, облом сразу всем? И подьячим в приказах, и боярам, что на воеводстве дела свои хозяйственные успешно поправляли?»

Правда, для служилых людей в указе имелась своя «конфетка», что должна была утешить их после случившейся напасти. Государь обещал не только доплачивать из казны за службу. Он брал на себя бремя одарить землею всех бояр, что станут честно выходить в ратные походы. То есть, каждый новик, взявший в руки рогатину и явившийся на смотр в доспехе и с луком – тут же получал себе во владение какую-то деревеньку. В том случае, разумеется, если он приходил сверх обязательного по разрядным листам ополчения. Интересно, где Иоанн собирался набрать для служилого люда столько пахоты и деревень?

– Пара вопросов у меня осталась, – дочитав до конца, свернул грамоту Андрей. – Коли люди голосовать не захотят… Ну, махнут рукой, да не соберутся – что тогда делать? Плетьми сгонять?

– Коли довольны всем, так пусть у них на кормлении воевода и остается, – пожал плечами царь. – Либо кормление, либо налог на сии нужды. Пусть сами умом пораскинут, силой свободу насаждать не стану.

– Отлично, – кивнул Зверев. – Это мудро. Но вот что делать, коли в волости люди от воеводы и кормления отказываться не захотят, а пара жуков хитрых соберутся, собранием земским себя назовут, да один другого и выберет? Что тогда? Простым обманом до воеводства такой ухарь добраться сможет, что весь уезд горючими слезами заплачет.

– Да… – после короткого размышления согласился правитель. – Это я упустил. Не зря, видно, Господь тобою на молитву мою ответил. Злобен ты, Андрей Васильевич, но умен. Надобно поправить.

– Не нужно. Хватит обычного ограничения по числу собрания. Коли больше половины бояр и селян соберется, значит им властью и быть. Если меньше – значит, большинство довольно и менять что-либо ни к чему. – Андрей подошел к шкафу, сам вернул указ на полку. – Вижу, начисто грамота переписана, с датой и подписью. Давно готова? Отчего до сих пор не объявлена?

– Боязно, князь, – зябко передернул плечами Иоанн. – Обычай вековой рушу, по коему земля русская испокон веков жила. Как оно обернется? Кабы знать…

– Нормально обернется, государь. Вспомни, беда какая с судами воеводскими десять лет назад творилась? А как целовальников из народа избирать стали, дабы за честностью воеводской следили, жалобы все и пропали. Так и здесь будет. Коли сами честного человека выбрали и над собой определили, с самих и спрос, на твою волю кивать не получится.

– Вот и я о том помышлял, когда сие задумывал, – признал Иоанн. – Не найти ныне среди служилого люда честных людей во всей земле, обделил меня ими Господь. Пусть народ сам таковых средь себя ищет.

– Как же нет? – обиделся князь Сакульский. – Да я сам сколь хочешь назову. Да, чего ходить далеко, сам я хоть раз тебя обманывал?

– Не в обмане дело, Андрей Васильевич. В душе дело и в совести, – перекрестился Иоанн. – Слуги верные мне нужны, Господу и земле русской преданные. Из вас же, бояре, каждый не о деле государевом, а о своем прибытке во первую стать думает.

– Так из нас народ русский и складывается. Из каждого по одному, государь. Что нам хорошо, то и земле русской во благо.

– Не так мыслишь, Андрей Васильевич, не так! – неожиданно сжал кулак Иоанн и вскинул его к плечу. Потом так же резко руку опустил, подошел к окну, толкнул переливчатые от слюды створки, жадно вдохнул свежий воздух. Оперся на подоконник, глядя в даль. Продолжил, обращаясь куда-то к низким облакам: – Я ведь перед кончиной постриг принял, Андрей Васильевич. Соборовался, причастился, очистился для встречи со Всевышним. Я ведь умер тогда, княже, до небесных врат почти добрался.

Зверев понял, что правитель вспоминает свою болезнь, случившуюся после победы над Казанью. Те самые тяжкие дни, когда все вокруг уже считали его покойником и делили над остывающим телом наследство.

– Но грехи меня в царствие небесное не пустили, Не мои грехи, Андрей Васильевич, – ваши! Злоба и корысть, вражда и предательство поднялись мутным потоком, дабы затопить землю русскую, истребить ее под корень. Тогда, токмо тогда и понял я, княже, в чем долг мой пред Господом и родом своим. Поставлен я судьбой на стол великой страны, последнего приюта христианского. Два Рима рухнули под напором сил бесовских. Москва третьим Римом осталась, и четвертому не бывать! Мы на избранной земле живем, и сохранить ее должны, ако свет единственный для мира людского! Не она нам – мы ей всеми силами служить должны. Служить, себя самих отринув, помыслы иные и желания. Служение, токмо служение – вот крест, мне на плечи возложенный и всему корню русскому определенный. Служение Господу нашему, Иисусу Христу и земле нашей, из всех прочих для истинной веры избранной!

К Андрею потихоньку начало приходить понимание. Царь Иоанн и так с детства отличался излишней набожностью. А тут его по обычаю еще и в монахи постригли, когда болезнь неизлечимой сочли. Порчу Зверев с правителя снял, здоровье возвратил – но вот превратить государя в расстригу не в силах никто. Вот и получился он всесильный иноком во миру, игуменом целой страны. По закону – монах. По долгу службы – муж, воевода, светский деятель. Ни от чего не откажешься: ни от пострига, ни от супружеской постели, ни от меча, ни от пера. Ведь рождение наследника – такая же обязанность для правителя, как и война с захватчиками и издание мудрых законов. Лихо же судьба над ним повеселилась!

– Так вот почему Александровская слобода в монастырь ныне превратилась, – подошел ближе князь Сакульский. – И как тебе смиренные монахи с саблями на боку смотрятся? Не дико?

– Смиренные монахи Пересвет Александр и Ослябля Родион во имя земли русской меч обнажили и тем славу вечную для себя заслужили. Отчего же моим боярам избранным ты в том же праве отказываешь?[9 - История показывает, что смирение является не самым главным качеством православного монаха. Отвага иноков монастырей Соловецкого, Богоявленского, Троицкого, Далматовского, Кирилло-Белозерского, Спасо-Преображенского, Тихвинского, Пскове-Печерского в деле борьбы с незваными пришельцами стала примером ратного мастерства и решительности для всей России и стоила интервентам всех мастей многих тысяч жизней.]

– Монахами, стало быть, править желаешь? Чем же тебя наша служба не устраивает? Разве не наши сабли принесли тебе победу в Казани, в Астрахани, под Тулой у Судьбищ? Разве не приходят бояре по первому твоему зову? Разве не кладут они жизни свои на рубежах нашей Отчизны?

– Ты не все знаешь, Андрей Васильевич, – усмехнулся Иоанн. Усмехнулся холодно, с оттенком презрительности. – Ко мне в подданство попросились князья кабардинский и грузинский, ногайский хан. Хивинский и бухарский эмиры союзные договора заключить просят, сибирский хан Едигей саблю на верность мне поцеловал и тридцать тысяч нукеров заставил клятву дать. Ныне все они также мои подданные с землями своими. Вот, смотри…

Он вернулся к шкафу, достал свиток снизу, развернул, положил на сундук, прижав верхний край чернильницей, а нижний – ножом из висящего на стене пояса.

– Вот, это земли прежние. Княжество Московское и вольница Новгородская. А вот здесь, здесь и здесь отныне наша рука владыка. Здесь казаки донские острог поставили, милости просят, чтобы торг им в порубежье разрешили. Это Хива и Бухара. Отсюда и далее на восток пред нами никто враждебный не стоит. Неведомо мне плохого о тех землях. Коли так, то и бояться нечего.

– Вот это да, – покачал головой Зверев. – Так ведь это уже не Русь, это Россия образовалась. От Кавказа и до Ледовитого океана…

Однако карта выглядела несколько странной, непривычной. На ней чего-то не хватало. Почесав лоб, Андрей выдернул из чернильницы перо и аккуратно провел от Каспийского моря вверх и вправо пологую дугу, позади черных камней завернув ее вверх.

– Что это? – не понял Иоанн.

– Река такая там течет, длинная и полноводная. Называется: У-рал… – Он макнул перо и, чуть высунув от старательности язык, надписал эту линию.

– А почему купцы ее не указали?

– Степь там, государь. Южнее и вовсе пустыня. Кто же через нее в Бухару пешим пойдет? Плывут по Волге и через море, а там, от берега, вдоль гор по Великому шелковому пути в цивилизованные страны и едут. Поэтому Урал никто не пересекает, и по нему не плывет… Я так думаю.

– Но ты откуда о сей тайне ведаешь?

– Да так, – пожал плечами Зверев. – Случайно услышал.

– Зело странен ты, княже, – опасливо перекрестился правитель. – Умен на диво, храбр и честен. Род твой на пять колен в родословных вписан. Но все же есть в тебе нечто… Нечеловеческое.

– Ерунда, – небрежно отмахнулся Андрей. – Болел в детстве много, со скуки книжки читал, карты, справочники по географии… То есть, авторов античных. Плутарха, Платона, Аристотеля. Ну, и про путешествия тоже. Вот кое-что и запомнилось. Ты сюда посмотри, Иоанн. Вот это княжество ты от деда и отца на поруки принял. А вот таким оно сейчас стало. Почитай, в десять раз размерами выросло. Кто же, ответь, кровь свою проливал, чтобы этого добиться? Кто из седла не вылезал, кто сабли свои в сечах иступил? Мы, служилый люд, бояре русские. Что же ты ныне от нас отрекаешься, чем ты недоволен?

– Я верил вам, Андрей Васильевич! Верил, поместья и чины дарил, серебра из казны не жалел. Все давал: живите без кручины, служите верно, об Отчизне и деле заботьтесь. Что же увидел я, князь? Вотчины новые и поместья разобрав, разбежались слуги мои. Про дела государевы позабыли, на смотры не являетесь. Только и мыслей, что себе построить, что прикупить, чем еще обогатиться. Во что одеться, как богатство напоказ выставить, – царский перст обвиняюще уперся в шитую золотом и украшенную самоцветами ферязь Андрея. – Люди ваши ратные не рубежи оберегают, в охотах и пирах вас веселят. Князья, что шляхта безбожная, друг другу обиды чинят, смердов у соседей угоняют, в тяжбах погрязли. Рази сего от вас долг боярский требует? Где честь ваша, где ваш долг служения земле отчей, земле православной?!

– Человек слаб, государь, – усмехнулся Зверев. – Сегодня воевал, так завтра ему и расслабиться не грех.

– Коли Господь тебя русским боярином создал, не вправе ты о долге своем забывать! – отрезал Иоанн. – Долг человека русского – служение! Служение Богу и Родине своей! Князья же наши, что собаки никчемные. То в верности клянутся, то детей боярских от них не дозваться. Шведы три года тому на Орешек напали – хоть кого из ополчения созвать удалось? Спасибо, купцы новгородские за торговлю свою испугались, побили всех судовой ратью, да селения чужие пограбили для острастки. Где в тот год бояре твои сидели?! За посевную испугались? Не будет впредь такого! За то тебе головою своей ручаюсь! Не должно судьбам государства нашего от прихотей княжеских зависеть! Люд служилый лишь меня, помазанника Божьего, должен слышать, по моему призыву приходить, от меня и от Господа милостей ждать.

«Оп-паньки! – внезапно осенило Андрея. – А ведь указ про отмену кормлений – он ведь с изрядным двойным дном!»

Подачка царя, изволившего пообещать боярским детям поместья из казны, теперь выглядела совсем иначе. Если он давал землю – он и на службу призывал. Без всяких промежуточных звеньев. Сегодня князь Сакульский, приходя в ополчение, приводил с собой полсотни холопов. Если реформа завершится успехом – царь сможет призывать холопов помимо его воли. И кем тогда останется князь Андрей Васильевич Сакульский? А никем, одним пустым титулом. Второй, по логике, шаг – это забрать у Сакульского землю и отдать тем самым холопам, чтобы кормились. Вот и все. Государству хорошо: оно получит надежную призывную армию, собираемую по первому приказу. Только вот князья после такой реформы все по миру пойдут.

Ладно Андрей – его поместье небольшое, детей боярских он на землю не посадил, в любой момент может от службы отказаться и тягло по общему обычаю платить. Но ведь есть еще князья Стародубовы, Шуйские, Вельские, Мстиславские, Воротынские, Одоевские. У каждого – огромные поместья, многие сотни детей боярских, тысячи холопов. Они приводили по призыву целые армии и теми же армиями могли отстоять свои владения. Разве все они от своей силы, власти, богатства так просто откажутся? Ни за что!

– Тебя убьют, государь, – покачав головой, предсказал Андрей. – Даже мне не спасти тебя от такого числа врагов.

– Не смогут, княже, теперь уже не смогут, – змеиной бесчувственной улыбкой растянулись губы Иоанна. – Помнишь, ты перед походом на Казань присоветовал мне полки стрелецкие из простого люда составить? Сам их опосля огненному бою учил, помнишь? Таковых у меня ныне в разных крепостях и на порубежье не меньше ста пятидесяти сотен службу несут. А вот этих бояр ты видишь? – Иоанн за руку подтянул Андрея к окну, указал вниз, на опоясанных саблями монахов: – Они служение приняли. Они от мира и суеты отреклись. На них отныне земля русская держаться будет! Не нужна мне гниль княжеская, в грехе и корысти погрязшая, чревоугодием и блудом живущая, самовольная и презренная. На кость черную, из самой земли на свет вышедшую, я отныне обопрусь. На бояр малоземельных, на стрельцов, на смердов и ремесленников, на Церковь святую и слово Господне. На тех, кто служить вере и государю готов, не о корысти думая, а лишь о долге своем. Кто сам плоть от плоти земли русской и без нее себя живым не ощущает.