Дальний поход

Да, выхватив саблю, ударил наотмашь… если б не слишком ловок оказался Кудеяр, так покатилась бы по камням чубатая голова!

– Ах, ты так? Саблею? – разозлясь, Ручеек тоже схватил саблю…

Казаки уставились друг на друга ненавидящими глазами, со звоном скрестились клинки.

Кондрат Чугреев – или просто Чугрей – казак не из особо молодых, но осанистый, сильный, похлебав из котла ушицы, спустился с башни во двор… и на забороле вдруг увидел неописуемой красоты деву! И не какую-нибудь местную круглоголовую смуглявку, нет – настоящую русскую бабу: полногрудую, статную, со светлой косой и пронзительно голубыми глазами. Такую, какую когда-то любил. Ту Авдотьею звали, а эту…

Откуда она здесь взялась – такая мысль и в голову казаку не пришла, на то уж Нине-пухуця постаралась, да, с заборола спустившись, поманила Чугреева за собой, за ворота…

– Идем, милый, идем…

И пошел, побежал справный казачина Кондрат Чугреев, словно ведомый на веревке телок! Что интересно, казак-то шагал быстро, размашисто, а голубоглазая дева вроде как шествовала плавно, не торопясь… и все же никак за ней было не угнаться.

– Эй, эй! – потеряв деву из виду, в отчаянии закричал Кондрат.

А в ответ прозвучало:

– Здесь я!

И послышался далекий смех.

Положив топор, Костька Сиверов, не так давно получивший от казаков почетное прозвище – корабельщик, любовно погладил ладонью шпангоут будущего струга. Еще вот здесь досками обшить, и здесь… потом обтянуть шкурами, поставить мачту, сшить из оленьих шкур парус – и готов корабль, пусть неказистый, да справный, надежный. Вот только парус – тут бы ткань лучше, полотно… Говорят, в колдовских селениях девки да бабы неплохо ткут. Сказать бы про то атаману, не забыть бы.

Потянулся казак, посмотрел на синее море, потом, повернувшись, глянул на золотистые – из лиственницы – башни острога, сияющие отраженным вечерним солнцем так, что было больно смотреть. И вдруг услыхал девичий голос… словно бы звал его кто-то… А ведь и вправду – звал!

У моря, меж валунов, сидела во мху юная смуглянка-дева в узорчатой кухлянке из тончайшей замши. Гибкая, с тонким станом и тугой грудью, выпирающей из узкой кухлянки так, что были хорошо заметны соски. Столь же узкие и тонкие штаны еще больше подчеркивали аппетитные бедра, а глаза… глаза были такими, что молодой корабельщик позабыл все на свете!

– Помоги… – улыбнувшись, попросила дева. – Я ногу подвернула, похоже…

– Сейчас, сейчас посмотрю! – Сиверов с готовностью опустился на коленки.

Незнакомка улыбалась так, что у парня захолонуло сердце:

– Здесь сыро, холодно… отнеси меня вот хоть туда, в траву…

Подхватив девушку на руку, Костька явственно ощутил под тонкой кухлянкою молодое гибкое тело, почувствовал, как пробежал по коже жар… спросил враз севшим голосом:

– Туда… куда хочешь…

Сверкнули, отнимая душу, глаза, и призывно открытые девичьи губы вдруг чмокнули парня в щеку… а затем – сразу – и в шею… и в губы…

– Вот, вот… здесь… сюда…

Желтые солнышки одуванчиков тихо покачивались среди густой зеленой травы и карминно-сиреневых соцветий кипрея, дувший теплый ветерок совсем утих, сладко пахло клевером и еще слаще – любовью.

– Милая моя… – стаскивая с девчонки кухлянку, обомлело шептал Сиверов. – Какая ж ты краса… краса…

Руки его гладили вожделенное девичье тело – сначала спину, живот, потом поднялись выше – к груди, и, поласкав твердеющие соски, скользнули вниз, к лону…

Незнакомка вовсе не была против, нет-нет! Позволила поласкать себя, снять кухлянку, торбасы, штаны… Костька и сам не понял, как испытал миг сладострастного наслаждения слишком уж быстро, куда быстрей, чем хотелось бы, и оттого вдруг почувствовал какую-то неловкость и даже вину перед этой черноокой незнакомкою, такой красивой, желанной и, кажется даже, уже родной.

– Ничего, – все с той же улыбкой успокоила девушка. – Это не страшно, что быстро. Просто ляг, отдохни… Ведь мы никуда не спешим, верно?

Сиверов тоже улыбнулся в ответ, нежась в лучах черных, с изумрудными искрами, глаз, млея от прикосновений шелковистой кожи.

– Ляг, ляг… вот так… Закрой глаза и ни о чем не думай.

Мелкие травинки щекотали спину, а небо над головой казалось светлым и радостным… да не казалось, таким и было… и так приятно было лежать здесь, нежиться на ковре из дурманящих трав и клевера…

Протянув руку, Костька сорвал одуванчик, провел им по губам красавицы… та тихонько засмеялась, фыркнула:

– Закрой же глаза… ну!

Казак послушно смежил веки… чувствуя, как пробежали по его груди нежные женские ладони…

Ощущая нарастающее желание, Сиверов все же не выдержал и смущенно ойкнул… И тут вдруг услышал чей-то грубый окрик:

– Эт-то что это тут деется-то, а?

Тут же распахнув глаза, Костька удивленно вскрикнул, увидев у своих чресел не красивую смуглянку, а вполне себе белокожую деву с тугой литой грудью и глазами цвета весеннего неба.

А кричал-то – Чугреев Кондрат, видно было – злой, распаленный!

– Помоги! – вскочив на ноги, бросилась к нему голубоглазая дева. – Это он все… – она ткнула пальцем в ошарашенного от всего случившегося Костьку. – Он! Обманом завлек, снасильничал… заставил… Помоги!

Белокожая нагая красавица бросилась Чугрееву на шею. Тот приосанился, и, левой рукой обнимая девчонку, правой выхватил из-за голенища нож.

Видя такое дело, корабельщик тоже схватился за кинжал, в отчаянии выкрикнув:

– А где же та, темненькая?! Где? Куда дели? Ах вы… вы это все сноровку! Сноровку подстроили! Ну, Чугрей!

В это самое время атаман Иван Егоров, лично осмотрев отнесенные на ледник плетеные корзины с рыбой, отправился на верфь, глянуть, как там дела со стругом. Иван понимал, конечно, что слишком уж часто на верфь заходит, интересуется – так то и верно, Костька-то Сиверов хоть и знающ, да молод еще, а молодежь, она молодежь и есть, ей, окромя дела, еще и развлечения всякие подавай – пляски-хороводы и все такое прочее. Много, много в остроге молодых парней было, и за каждым был нужен пригляд – ну, да тем десятники занимались – опытные справные казаки, каким палец в рот не положишь. С другой стороны, и молодым казакам тоже нужно было бы оказывать доверие, Егоров и сам-то еще не стар был… куда уж стар, с молодой-то женою!

Строящийся струг, похожий на выброшенного на берег и обглоданного волками кита, был хорошо виден еще от самого острога – на фоне светлого неба чернели шпангоуты-ребра, виднелись горы щепок и заготовленный для обшивки лес, который еще нужно было расколоть на доски – в те времена доски именно что кололись, пилорамы появились позже.

Сам «главный корабельщик» Костька Сиверов обычно дневал и ночевал возле своего детища, вот только сейчас вокруг корабля что-то никого видно не было, и это показалось атаману странным.

– Эй, Костька! – подойдя ближе, громко позвал Иван. – Ты где есть-то?

В ответ никто не откликнулся, однако невдалеке вдруг послышался какой-то шум, крики… Атаман обернулся, увидев бегущих от ельника парней – двух молодых казаков: Никодима с Евлампием.

– Эй, казаче! – Егоров помахал парням рукою. – Чего орете-то?

– Беда, атамане! – Один из казаков – Никодим – машинально пригладил растрепавшиеся на бегу волосы. – Тамо, за ельником, Чугреев Кондрат с Сиверовым Костькою драку на саблях затеяли!

– А Кудеяр Ручеек – с Семенкой Волком вот-вот не на жисть, а на смерть схватятся! – захлебываясь, продолжил Евлампий. – Мы случайно увидали, хотели разнять, да куда там! Едва сами саблюками не получили!

– Так, говорите, дерутся?! – резко переспросил атаман.