Оценить:
 Рейтинг: 4.67

Все тайны Москвы

Год написания книги
2010
Теги
<< 1 2 3 4 5
На страницу:
5 из 5
Настройки чтения
Размер шрифта
Высота строк
Поля
Марина в своих записках излагала ту историю Лжедмитрия, в которую, возможно, верила, но, скорее всего, просто принимала на веру. По ее словам, когда по Угличу прошел слух, что царевича хотят убить, его лекарь, влах (валах, румын. – Прим. ред.), нашел простого мальчика и велел тому весь день быть с царевичем, и даже ложиться спать в одной постели. Когда же дети засыпали, то лекарь брал царевича и уносил его ночевать в другое место. Так что ворвавшиеся ночью заговорщики удавили вместо царевича просто ребенка. Но лекарь, видя настроения в стране и опасаясь за жизнь царевича, открываться не стал, а уехал вместе с царевичем к самому «Ледовитому морю», никому не говоря, кто этот ребенок на самом деле. Когда же Дмитрий подрос, то поступил в монахи и, меняя монастыри, постепенно добрался до Москвы. Но, поняв, что в роли царя он тут никому не нужен, отправился монашествовать в Польшу. Там он на исповеди, в 1604 году, открыл, кто он есть, и его уговорили объявить об этом публично. Когда Дмитрий согласился, то его переодели в цивильное платье и отвели к сандомирскому воеводе, который тут же начал хлопотать о возвращении престола Дмитрию.

Между одной из дочерей воеводы и русским царевичем случился роман. А вскоре и помолвка, при которой Марине, кроме денег и бриллиантов, были обещаны Новгород и Псков. Помимо того, ей предоставили право исповедовать католичество и получить развод, если Дмитрий не выполнит своих обещаний. Ко всему прочему, в договоре указывалось, что Дмитрий постарается подчинить Московское государство римскому престолу. То есть роль Марины оказывалась даже апостольской.

Однако, став царем, Дмитрий не спешил выполнять обещания, данные в Польше. Тянул он и с браком: все лето развлекался с женщинами, и лишь в ноябре 1605 года дьяк Власьев, посланный послом в Польшу, заявил о желании государя обручиться. Тут же состоялось заочное обручение, а 8 апреля 1606 года Марина вместе с родственниками и обширной свитой пересекла польско-русскую границу. По всей дороге для нее устраивались мосты и гати, и в каждом населенном пункте Марину встречали иконами, хлебом и солью. Под Москвой Марина остановилась в специально для нее подготовленных шатрах, и к ней с богатыми дарами потянулось купечество и бояре.

3 мая Марина въехала в столицу. Н. И. Костомаров писал: «Народ в огромном стечении приветствовал свою будущую государыню. Посреди множества карет, ехавших впереди и сзади и нагруженных панами и паньями, ехала будущая царица, в красной карете с серебряными накладками и позолоченными колесами, обитой внутри красным бархатом, сидя на подушке, унизанной жемчугом, одетая в белое атласное платье, вся осыпанная драгоценными каменьями. Звон колоколов, гром пушечных выстрелов, звуки польской музыки, восклицания, раздававшиеся разом и по-великорусски, и по-малорусски, и по-польски, сливались между собою. Едва ли еще когда-нибудь Москва принимала такой шумный праздничный вид». Через пять дней Марина стала женой государя и царицей.

Но Дмитрий и тут снова схитрил. Он разрешил Марине «келейно» придерживаться римских обрядов, но на людях она должна была соблюдать православные посты, принимать причастие в православном храме, не ходить простоволосой… – фактически принять, к большому неудовольствию римского престола и польских спонсоров Дмитрия, православие. Лжедмитрий, собственно, показал себя великолепнейшим стратегом: впрямую он не отказался выполнить ни одного своего обещания, но понятно, что ни на какие уступки Европе он идти не собирался. Скорее всего, не были бы даны Марине и обещанные Новгород и Псков. Вернее, скорее всего, даны, правда, с какими-нибудь условиями, которые сводили бы на нет ценность подарка. Но этого узнать было не суждено: процарствовала Марина ровно неделю…

Непонятно, зачем Лжедмитрий женился на Марине. Возможно, чувствовал некий долг перед сандомирским воеводой. Но, скорее всего, он был просто впечатлен красотой и сильным характером Марины и, при всех своих возможностях, так и не мог вычеркнуть ее из своего сердца.

Свадьба была сыграна по русскому обычаю, и Марина была вынуждена, против своего желания, ходить в русской одежде, до того унизанной драгоценными камнями, что, как вспоминали современники, было невозможно разглядеть цвет материи. Потекли веселые дни пиров. В воскресенье готовился маскарад с великолепным освещением дворцов, а под Москвой строили шуточную крепость, которую одни должны были брать приступом, а другие защищать. Поляки затевали рыцарский турнир, да и вообще жизнь обещала быть веселой. Но настала суббота, 16 мая.

Марину разбудил набатный звон. Не обнаружив около себя супруга, она быстро поняла, что происходит, и, наскоро надев юбку, с растрепанными волосами бросилась в нижние покои каменного дворца, надеясь укрыться. Но набат, выстрелы и крики, доносящиеся снаружи, сильно пугали царицу, и долго во дворце она не просидела, решив, что необходимо менять местоположение. Марина вышла из своего убежища и стала подниматься по лестнице, на которой столкнулась с заговорщиками, которые искали ее и Дмитрия. Правда, в таком виде «воровку» они не узнали и просто столкнули ее с лестницы. Марина вбежала в свои покои, где собрались придворные дамы, а из мужчин только паж Марины Осмольский. Он запер дверь и объявил пытавшейся ворваться толпе, что они смогут сделать это только «по его трупу». Заговорщики не заставили себя уговаривать: дверь была выбита, Осмольский застрелен, а его тело изрублено в куски.

Шуйский, как известно, открыл тюрьмы, и потому толпа бунтовщиков во многом состояла из их «постояльцев». Они начали приставать к женщинам, отпускать непристойные шутки, бранно выражаться… Испуганные дамы сбились в кружок, а Марина, пользуясь своим небольшим ростом, спряталась под юбкою своей приближенной. Тут, к счастью, прибежали бояре и разогнали толпу.

Шуйский приставил к Марине стражу, и она оставалась во дворце до среды. Ее повар был убит, и Шуйский, зная, что Марина не переносит русскую кухню, позволил присылать ей пищу от ее отца. В среду Марине сказали: «Муж твой, Гришка Отрепьев, вор, изменник и прелестник, обманул нас всех, назвавшись Димитрием, а ты знала его в Польше и вышла за него замуж, тебе ведомо было, что он вор, а не прямой царевич. За это отдай все и вороти, что вор тебе в Польшу пересылал и в Москве давал». Марина указала им на свои драгоценности и ответила: «Вот мои ожерелья, камни, жемчуг, цепи, браслеты… все возьмите, оставьте мне только ночное платье, в чем бы я могла уйти к отцу. Я готова вам заплатить и за то, что проела у вас с моими людьми».

«Мы за проесть ничего не берем, – заявили, по уверению Н. И. Костомарова, москвичи, – но вороти нам те 55 000 рублей, что вор переслал тебе в Польшу».

Марина объяснила, что эти деньги потрачены на путешествие, но, если ее отпустят, она готова выслать из Польши столько, сколько будет приказано. Между тем москвичи отобрали у Мнишеков все, что можно было отобрать, и в насмешку выслали им назад пустые сундуки. Марину после этого отослали к отцу.

Часть польских гостей из Москвы отпустили, но знатных Шуйский оставил в заложниках, опасаясь, что Сигизмунд начнет мстить за резню, учиненную над поляками в Москве. Жили заложники в доме дьяка Власьева, которого за общение с Дмитрием сослали, а его имущество Шуйский отписал на себя.

По Москве стали распространяться слухи, что Дмитрий не убит, а вместо него подкинут чужой труп. Тело, выставленное на всеобщее обозрение, и в самом деле, настолько изуродовали, что понять кто это не было никакой возможности. Шуйский, опасаясь, что дело может окончиться бунтом и освобождением поляков, разослал их в разные города. Марина с отцом, братом, дядею и племянником оказалась в Ярославле. Здесь они прожили до июня 1608 года.

Россия между тем бурлила. Сначала под именем Дмитрия явился Болотников, и Шуйский едва одолел его, затем появился из литовских владений новый Дмитрий. Подозревают, что эту экспедицию организовала жена Мнишека, пытаясь освободить своих родственников. Впрочем, этот самозванец назывался не Дмитрием, а его дядей Нагим, а Дмитрий, дескать, «идет следом». Но в Путивле стали с нетерпением разыскивать Дмитрия, и выяснилось, что никакого Дмитрия никто не видел, а есть только его дядя. Один из соратников «дяди», преданный пытке, закричал, указывая на Нагого: «Вот Димитрий Иванович, он стоит перед вами и смотрит, как вы меня мучите. Он вам не объявил о себе сразу, потому что не знал, рады ли вы будете его приходу».

Новокрещеный Дмитрий принял грозный вид, и народ тут же упал ему в ноги, прося у государя прощения. Тут же к нему стали стекаться со всех окрестных земель воины, готовые восстанавливать царевича на троне. Вскоре войско собралось весьма серьезное, но в то, что перед ними настоящий Дмитрий, из верхушки никто не верил, каждый лишь преследовал некие свои цели. Прибывший с сильным отрядом князь Рожинский отстранил от управления соратника Дмитрия Меховецкого и начал так помыкать будущим царем, что тот два раза пытался убежать, но его возвращали. В третий раз он, прежде не пивший водки, решил упиться ею до смерти, но и это ему не удалось. И тогда названый царь решил предаться своему жребию.

Дела нового самозванца пошли успешно: вскоре были взяты Карачев, Брянск, Орел… Единственная проблема, с которой он столкнулся, была в том, что по всей России возникло множество царевичей Дмитриев, и этому, «настоящему», пришлось рассылать грамоты с приказом бить воров кнутом и задерживать до царского указа.

Вскоре войско Лжедмитрия разбило полки Шуйского и беспрепятственно подошло к Москве. Лагерь был заложен в селе Тушине, между Москвой-рекой и впадавшей в нее рекой Всходней. Сторонники Шуйского прозвали нового претендента Тушинским вором, под этим именем новый самозванец и остался в истории. Но сторонников у Шуйского становилось все меньше: уже и бояре старинных родов поехали присягать в Тушино, а российские города откладывались от законного царя один за одним.

Шуйский между тем заключил с Польшей мир на три года и одиннадцать месяцев, в условия которого входило отпустить всех задержанных поляков. Марину с семьей привезли в Москву, где она официально отказалась от титула царицы и затем отправилась в Польшу. Однако в Тушине узнали о визите в столицу жены самозванца и погнались за ней. Мнишеков нагнали уже неподалеку от границы, 16 августа. Внушительная охрана, конвоировавшая Мнишеков, тут же разбежалась, Марина испугалась не меньше, но тут как раз появился Ян Сапега, идущий во главе отряда из семи тысяч удальцов к Тушину. Он уговорил Марину отправиться с ним, уверяя ее, что муж ее спасся. Марину это известие очень обрадовало, и она последовала в Тушино и при этом веселилась и пела. Князю Мосальскому стало жалко ее, и, подъехав к карете, он сказал: «Вы, Марина Юрьевна, песенки распеваете, оно бы кстати было, если бы вы в Тушине нашли вашего мужа; на беду, там уже не тот Димитрий, а другой». Марина, которая, значит, все-таки любила Дмитрия, начала кричать и плакать. Мосальский, испугавшись мести князей, бежал с дороги к Шуйскому.

Марина отказывалась ехать, а везти ее насильно казалось неудобным, так как необходима была ее искренняя радость при встрече с супругом. Сапега уговаривал Марину пять дней, но все было бесполезно. В итоге к Дмитрию отправился Мнишек, ее отец, и тот пообещал ему 300 000 рублей и Северскую землю с 14 городами. Марина была продана.

На следующий день Вор приехал к Марине, но она отвернулась от него с омерзением. Наконец, путем долгой торговли Марину сумели убедить не противиться, с одной стороны говоря ей, что это подвиг веры, с другой – что Дмитрий не будет с ней жить, пока не станет полноправным царем. На следующий день Сапега повез Марину в воровской табор, где она и Дмитрий на глазах у всех бросились друг к другу в объятия и возблагодарили Бога, что тот позволил им снова соединиться.

Мнишек прожил в лагере четыре месяца, имея с Мариной весьма холодные отношения и общаясь, в основном, с Дмитрием, а затем отбыл в Польшу. Там он понял, что самозванец польского короля не интересует, а чтобы его не присовокупили к этому обману, прервал с Дмитрием и Мариной всяческую переписку, говоря, что дочь действует по своему разумению.

Российские города, узнав о том, что Марина Дмитрия опознала, один за одним переходили на сторону самозванца. Стояла твердо лишь Москва. С наступлением осени табор стал обустраиваться: копались землянки, те, кто побогаче, ставили избы, для лошадей из хвороста с соломой создавали загоны. Это был уже полноценный город, хотя и совершенно разбойничий. Сюда стекались любители азартных игр, легкодоступные женщины, винокуры. Одних торговых людей, которые стояли отдельно от военного лагеря, насчитывалось около трех тысяч.

Но всю эту роскошь надо было на что-то содержать, и рыскавшие по окрестностям фуражные экспедиции весьма озлобляли московитов. Города начали понемногу откладываться от Дмитрия и снова давать присягу Шуйскому. Необходимо было взять Москву, в которой Шуйского терпеть не могли так же, как и во всей остальной России, но она была слишком хорошо укреплена. Между тем с севера к Тушину шел, громя отряды самозванца, Скопин, с Волги – ополчение Шереметева, а с запада – польский король Сигизмунд, которому, чтобы завоевать Московию, самозванец был не нужен.

В ноябре 1609 года Сигизмунд послал в Тушино депутатов, которые, минуя самозванца, обратились напрямую к полякам, призывая их идти в королевское войско. Те начали торговаться, говоря, что Дмитрий им обещал за взятие власти двадцать миллионов злотых, а сколько даст король? Когда же Дмитрий поинтересовался у Рожинского, зачем приехали королевские комиссары, тот ответил: «А тебе, б… сын, что за дело? Они ко мне приехали, а не к тебе. Черт тебя знает, кто ты таков! Довольно мы уже тебе служили».

Дмитрия все начали шпынять, и он понял, что дело уже совсем плохо. Переодевшись в крестьянское платье, он бежал в Калугу, откуда начал рассылать грамоты с призывом поляков бить, а все их имущество свозить к нему в Калугу. Неизвестно, был ли этот побег совершен по договору с Мариной или втайне от нее. Но Марина, лишившаяся любимого мужа, царства, преданная отцом, а церковью рассматриваемая не как человек, а как орудие борьбы с православной схизмой, была уже другая. От ее былой московской наивности не осталось и следа.

Бегство самозванца подорвало торг поляков, и пришлось им стать сговорчивее. На стороне Сигизмунда выступили и русские бояре, говоря, что не хотят иметь царем Шуйского, а желают на царство Сигизмундова сына Владислава.

Один из польских воевод из тушинского табора, Стадницкий, написал Марине письмо, в котором уже не называл ее царицей, а лишь сандомирской воеводянкой, и уговаривал оставить честолюбивые замыслы и возвратиться в Польшу. Марина же отвечала: «Ваша милость должны помнить, что, кого Бог раз осиял блеском царского величия, тот не потеряет этого блеска никогда, так как солнце не потеряет блеска от того, что его закрывает скоропреходящее облако».

Написала Марина и королю: «Если кем на свете играла судьба, то, конечно, мною; из шляхетского звания она возвела меня на высоту московского престола только для того, чтобы бросить в ужасное заключение; только лишь проглянула обманчивая свобода, как судьба ввергнула меня в неволю, на самом деле еще злополучнейшую, и теперь привела меня в такое положение, в котором я не могу жить спокойно, сообразно своему сану. Все отняла у меня судьба: остались только справедливость и право на московский престол, обеспеченное коронацией, утвержденное признанием за мною титула московской царицы, укрепленное двойною присягою всех сословий Московского государства. Я уверена, что ваше величество, по мудрости своей, щедро вознаградите и меня, и мое семейство, которое достигало этой цели с потерею прав и большими издержками, а это неминуемо будет важною причиною к возвращению мне моего государства в союзе с вашим королевским величеством».

Сигизмунд пообещал Марине удел в Московском государстве. Между тем в Тушине происходил уже полный разброд. С одной стороны давил Сигизмунд, с другой – смущал своими грамотами из Калуги Лжедмитрий, и Марина металась между двух лагерей, как меж двух огней, пытаясь отыскать союзников и там и там. Как-то Марина явилась перед войском с распущенными волосами, плачущая, и это довело до междоусобия. Донские казаки и часть польских удальцов вышли из табора, намереваясь идти в Калугу, но атаман Заруцкий сначала пытался казаков остановить, затем донес об их уходе Рожинскому, тот приказал стрелять, и в стычке полегло две тысячи человек. Казаки все-таки ушли к Дмитрию, а вместе с ними князья Трубецкой и Засекин.

Марина оставила в своем шатре письмо, в котором говорилось, что «Без родителей, без кровных, без друзей и покровителей мне остается спасать себя от последней беды, что готовят мне те, которые должны были бы оказывать защиту и попечение. Меня держат как пленницу. Негодяи ругаются над моею честью: в своих пьяных беседах приравнивают меня к распутным женщинам, за меня торгуются, замышляют отдать в руки того, кто не имеет ни малейшего права ни на меня, ни на мое государство. Гонимая отовсюду, свидетельствуюсь Богом, что буду вечно стоять за мою честь и достоинство. Бывши раз московскою царицею, повелительницею многих народов, не могу возвратиться в звание польской шляхтянки, никогда не захочу этого. Поручаю честь свою и охранение храброму рыцарству польскому. Надеюсь, оно будет помнить свою присягу и те дары, которых от меня ожидают», – и отправилась, переодевшись в гусарское платье, вместе со служанкой и под охраной трехсот пятидесяти казаков в Калугу. Но заблудилась и оказалась в Дмитрове у Сапеги. Дмитров же как раз осадили войска Скопина под руководством князя Куракина, и продолжить свой путь Марина не смогла. Когда город уже был готов сдаться, она поднялась на стену и сказала: «Смотрите и стыдитесь, я женщина, а не теряю мужество!»


Вы ознакомились с фрагментом книги.
Приобретайте полный текст книги у нашего партнера:
<< 1 2 3 4 5
На страницу:
5 из 5

Другие электронные книги автора Александр Попов