Очерки. Том первый

Никаких кадровых перемен с приходом Никитеева сразу не последовало. Он сказал, что сначала посмотрит, как работают действующие сотрудники, а уж потом будет принимать по ним решения. Правда, я слышал, что он хотел сразу снять с должности первого зама Николая Викторовича Медведева, зама по оперработе, но тот встал в жёсткую позицию и не стал писать рапорт на увольнение. Ушла только главный бухгалтер Т. В. Коунева.

Владимир Иннокентьевич сразу озадачил штаб, который начал разрабатывать новый регламент работы управления. При Амаеве никакого регламента не действовало. Он мог вызывать сотрудников в любое время дня и ночи, а остальные просиживали часами у него под дверями, силясь попасть на приём подписать какую-нибудь бумагу. Особенно раздражало всех, когда в кабинет вне очереди проходили лица кавказской национальности. Никитеев же чётко всё регламентировал: в какой день и час совещание у такого-то отдела, такой-то службы.

Пресс-служба и редакция в регламент не попали. Начальник пресс-службы Оксана Кожемякина даже пыталась себе такой день выбить, но начальник оставил её без собственного регламентного дня. Деятельность пресс-службы он определил как одну из основных сразу после оперативной. Он хорошо был осведомлён о пользе пиар-технологий и вообще о пользе СМИ, как «средствах массового оболванивания». Иногда приводил в пример доктора Геббельса – вот у кого надо учиться! Особенно он делал ставку на оперативное освещение в СМИ правонарушений, совершенных сотрудниками. Информация о каждом случае должностных преступлений должна была моментально пройти на телевидении и на сайтах информационных агентств. Я не разделял этой тактики, особенно когда такое «высвечивание язв» касалось впервые совершивших проступок или недавно пришедших в органы УИС. Эта политика даже имела трагические последствия. Так, один сотрудник, попавшийся на проносе наркотиков (сюжет о нём показали по «Альтесу»), покончил жизнь самоубийством.

Оксана Кожемякина забросила личную жизнь, всё время проводила в кабинете, всё писала и писала пресс-релизы. Я видел, как она старается. Но ей всё равно доставалось от Никитеева, она очень из-за этого огорчалась.

До редакции у нового начальника долго не доходили руки, хотя, бывало, увидев меня, он бросал фразу: «Я до вас ещё доберусь!» Я же работал, как и работал до него. Мне казалось, что газета только-только вышла на заданную орбиту, и «все системы космического корабля работают нормально».

Первая стычка с начальником

В отличие от редакции сотрудники воспитательного отдела ходили на регламентные совещания два раза в месяц – во вторую и четвертую среды. На одну такую среду позвали меня, так как редакция по своим функциям ближе всего к воспитателям. Я должен был заранее подумать, как нам начать в газете кампанию по развенчанию блатной романтики. В частности, стоит ли публиковать в «Резонансе» «Очерки преступного мира» Варлама Шаламова?

Совещание начали с моего вопроса. Я встал и говорю:

– Владимир Иннокентьевич, Шаламов, конечно, мастер. Но ведь здесь может получиться обратный эффект. Мы же будем печатать о том, как зарождались блатные законы, о том, как поднимался авторитет воров… Сейчас это уже забыто, Шаламова вряд ли кто читает из осуждённых… Не получится ли так, что мы вместо борьбы с воровскими понятиями, наоборот, будем их пропагандировать?

К своей речи я легкомысленно прибавил:

– И вообще, некоторые оперативные работники считают, что блатные в зоне не только вредны, но и полезны…

Я-то хотел таким образом пошутить, памятуя шутку «Русского радио» про пиво, но Никитеев неожиданно вспыхнул. Что там началось!!! Он вскакивал из-за стола, бросался ручками, папками, брызгал слюной. Кричал, сдабривая свою тираду крепким русским словцом:

– Я сокращу вашу редакцию! Если менеджер, занимается газетой, то он ни хрена не менеджер! Я, начальник управления, месяц назад даю вам задание подготовить свои предложения, нахожу Олега Георгиевича (Петрова), прошу у него эту книгу, передаю её вам, а вы приходите и говорите: «А вообще-то, они нам нужны!» Да на хрена нужна такая газета??? Когда можно распечатать отдельной брошюрой Шаламова, и она одна заменит всю вашу долбанную газету!!! Потому что это талант!!! Понимаете – талант!!!

Потом участник совещания начальник отдела по воспитательной работе с осуждёнными Сергей Николаевич Однолько (добрый человек, напоминающий мне за свой невысокий рост и юмор Вини-Пуха) делился своими впечатлениями:

– Я только успевал, Александр Мефодьевич, уклоняться от пролетающих предметов. Ну, вы его и довели!!!

Не меньше было впечатлений и у Елены Викторовны Ивановой:

– Я таким его ещё никогда не видела!

Шаламова (главу «Жульническая кровь») я всё-таки печать стал, стали появляться на страницах и другие материалы на «антиворовскую» тематику. Но Никитеев своих испорченных нервов мне уже не простил.

А что, если вас отправить в зону?

Как-то летним погожим днём под конец рабочего дня Никитеев собрал всех офицеров в управлении. Никто ничего, как всегда, не говорил. Дошли слухи, что в туберкулёзной колонии, в «четвёрке», зреет бунт, и уже туда выдвинулся наш уфсиновский спецназ.

Я уж не помню, зачем я зашёл к Никитееву. Кажется, с какой-то бумагой, которую надо было, пользуясь случаем, подписать. Пока я сидел на высоком мягком стуле возле стола начальника, он бурно что-то обсуждал по телефону, дал распоряжение срочно составить график для выставления усиления в ЛИУ-4. Вдруг его как будто осенило:

– А что, Александр Мефодьевич, если я вас сейчас пошлю в «четвёрку» на ночь, на усиление? – он испытующе-хитро на меня посмотрел.

– Я бы с удовольствием, Владимир Иннокентьевич, да у меня вёрстка газеты горит! Завтра надо сдавать очередной номер в печать.

– А вы знаете, что когда на корабле течь, – заискивающе посмотрел на меня начальник, – то все бросают красить флажки и бегут заделывать пробоину?

Я сидел молча, иногда посматривал в окно, где остывал жаркий июльский день.

– А что если, Александр Мефодьевич, осуждённый отломает от кровати металлический штырь и начнёт стучать им по решётке… Ваши действия?

– Буду в корректной форме просить его прекратить противоправные действия! – сказал я тоном старшего помощника Лома из мультика про капитана Врунгеля.

– А если он не реагирует и продолжает выламывать замки? – допытывает меня Никитеев. – Ваши действия?

– Тогда я нажму кнопку тревожной сигнализации и позову на помощь дежурный наряд!

Вот такой ерундой мы занимались с начальником. Наконец, я не выдержал и говорю:

– Что это вы меня тут на испуг берёте? Хотите отправить на усиление – отправляйте!

А потом сам, выйдя от него, пошёл и нашёл начальника отдела безопасности Усова, который составлял график усиления.

– Записывайте меня тоже!

– Зачем?!

– Записывайте! – Настаивал я. – Мне сейчас начальник всю плешь проел с этим усилением!

Так я попал в этот наряд. Когда Усов пошёл подписывать график, как он мне потом передал, Никитеев очень удивился, увидев там мою фамилию. «Сам пришёл и записался», – пояснил Усов. «А я пошутил!», – сказал Никитеев.

Однако в «четвёрке» я всё-таки был в ту ночь. Мало того, я заходил вместе с заместителем начальника полковником Медведевым в локальный участок к бунтовщикам и снимал ход переговоров на видеокамеру. Потом вёл скрытую съёмку разговоров один на один Медведева с блатными, которые выдвигали свои требования. (Медведев, кстати, ещё пользовался китайской авторучкой с диктофоном, которая торчала из кармана его форменной рубашки). Конечно, я был крайне возмущён – почему это делаю я, редактор многотиражки, а не штатный оперативный сотрудник? Но виду, конечно, не подавал. Потом была бессонная ночь. Мы каждый час группой человек в десять ходили по отрядам и следили за порядком: все ли зеки спят? Видел свою газету «Резонанс», лежащую на полу возле койки спящего осуждённого – было приятно, что читают перед сном. Если замечал, что из-под казённого одеяла на меня уставилась пара глаз, я громко говорил:

– Спокойной ночи, граждане осуждённые!

Работайте и подозревайте!

17 апреля 2011 года сгорела исправительная колония №10 в Краснокаменске. В этот же день вечером я сделал запись в своём блоге. На другой день на планёрке Никитеев отчитывал нерадивых офицеров управления:

– Что за безобразие? Почему многие из вас, получив сигнал тревоги от оперативного дежурного, не собрались и не побежали в управление? Почему стали перезванивать: «А это учебная тревога?» «А что, действительно пожар?» Один Полуполтинных принял всё всерьёз и, соскочив с постели, побежал босиком по траве в управление…

Я сидел и слушал, довольный.

– Александр Мефодьевич, у вас не возникли сомнения?

– Никак нет! – отчеканил я молодцеватым тоном старшего помощника Лома. – Сразу оделся и побежал…

В зале зашушукались, откуда Никитеев знает такие подробности про меня?

– А вы разве не читали его блог в Интернете? – Никитеев обвёл взглядом зал. – Да вы что! Надо всем прочитать. Там такая драматургия! Ночью, в темноте, по читинским улицам, босиком…

После планёрки первым ко мне подошёл Сергей Николаевич Однолько:

– Александр Мефодьевич, я всё понимаю – тревога, вы побежали… Но почему босиком? И где вы в апреле нашли траву?

Про «босиком» и про «траву» нафантазировал себе Никитеев, но я признателен ему, потому что лучшей рекламы для моего блога в УФСИНе придумать было нельзя. С тех пор меня стали читать поголовно все сотрудники, а особенно сотрудники оперативной службы и отдела собственной безопасности. Пока не была дана команда заблокировать во всем управлении доступ к моему блогу.

Вслед за пожаром в СМИ разгорелся страшный скандал: правозащитник Виталий Черкасов раскручивает дело о массовом избиении осуждённых в «десятке» после пожара. Кто-то сливает ему информацию. Кто? В поле зрения оперативных служб попал и я.