которая тоньше видна
не нам – фотокамере старой,
что словно гнездовье стоит,
и третьей жучиною лапкой
по глине размокшей стучит.
Что там в животе спит у глины?
какая жужжит высота? —
как будто прошёл по ней ангел
и ключиком крутит у рта,
и спит у жука в диафрагме,
свернувшись в слепое пятно
фрагмент свой трёхсотый вставляя,
где падает небо в зерно.
(17/01/2017)
Круги
Когда колодцем станешь ты
и будешь так легко
внутри себя на всё смотреть —
на то, что далеко
по-птичьи с небом говорит
или горит внутри —
покажется, что это ты
в дыханья чудо вшит,
как ампулка в густой реке
и лодка на волне
земли, свернувшейся в руке,
как миновавший гнев —
гемоглобин твоей любви,
что развернулся в кровь
и – словно голубь – в ней летит
по кругу – вновь и вновь,
и плещется его вода —
жива пока мертва,
и строит города свои
из всплеска и песка.
Возьмёшь себя в свою ладонь,
как жажду, где спит дождь,
и – будто от весла круги —
ты по себе пойдёшь.
(18/01/2017)
«И воздух встанет, как ребёнок…»
И воздух встанет, как ребёнок,
и тело хрупко обоймёт,
светясь внутри своих потёмок,
которые за тем поймёт,
чтоб рыбу вытащить наружу,
чтоб задыхалась она здесь
от счастья, что её снаружи —
как стужа – сберегает речь.
(19/01/17)
«Как запутан путь земной …»
Как запутан путь земной —
из музыки глянешь ниже:
ножик режет чёрный хлеб —
лабиринта тёмный узел,
обращается зимой —
стук становится всё ближе
расширяется до света
или крови на столе
Из пореза света птаха
белый сад пошьёт из страха —
греет тельце – словно шуба —
снег, протянутый как Бог.
Режем, режем, режем узел —
хлеб сужается, как узел
в узелок прямой дороги
из музыки нелукавой
и – как тёмный хлев – простой.
(17—20/01/2017)
«Красноглазый фонарь мой висит в пустоте…»
Красноглазый фонарь мой висит в пустоте,
наблюдает воробушком сны:
как идут его люди – туда или те.
Мы с тобою одни здесь, лишь мы
остаёмся, как свет в их прекрасных местах
сконструированных, как уход:
не бывает любви у того, кто свой страх
словно камень из лёгких извлёк.