Тетради 2002—2005 годов

пивной, память о нашем эллинстве, в которой сгинем.
Если искать, то линию, а лучше – точку,
смятые наволочки, сброшенные, как старая кожа, на пол,
тапочки, вбитые в поле гвозди или хотя бы заточку,
или тело свое, чтоб отдать его пескам, как рапорт.
Не пройдет и недели, как небо от скуки взвоет,
изваяния оживут, от сиртаки
в лечебнице скроешься – медсестра уколет
и вот – уже июнь, на могиле – раки
и юнцы празднуют твою кончину.
(отдаю им честь, как щель и земля – клину)

– 2-
Просыпаюсь около океана. Пишу дневник.
Божок на блокноте разлил чернила. Отсутствует собеседник.
Холод. Суббота и вторник расколоты гильотиной
родника. Кружева, дорогая я позабыл на стекле,
отшлифованном приливной волной.
Дорога приключилась длинной,
книга – незаконченной. Это шанс
протянуть время, как нить сквозь сено,
схавать воз хлеба, ладошку любви
отражения к оригиналу. Я последний
табак скручиваю в газету. Позови
меня к себе и я закурю. В грязи
засыпаю калачиком и бормочу: не уступай стези,
нет ни доброй воды, ни соленой, ни скверной.

– 3-
Конечная остановка. Транспорт стоит в очереди за людьми.
О ветре здесь говорят шепотом или молчат в траве.
Скоро – обедня, гроза, ропот сводня, сходня, ребенок,
хлев, крошки в высушенной бороде,
а если спросят, где я, отвечай в манде,
в том смысле, что только что выбрался из пеленок.
Эта жара прошибает дырку во лбу не хуже синицы, из черепной коробки
стремящейся вылететь к воздуху. Из подзорной трубы
взгляд падает на перекресток, как на руки акушерки.
Предпочитаю дождь из всех видов борьбы,
уход – любой из свобод, расстоянье – постельной порке.
Белый июнь меня доканает: числа с 1 до 0, а иных здесь нет.
На что это похоже? На трещину в скорлупе. На выстрел
нас обходит город. Я лежу на газоне, похожем на крест. Я устал от истин.

– 4-
Птенчик мой, этой стране непосильны люди:
на въезде оставляем отпечатки пальцев, бумагу
и шепот. Услышав, как фараон просвистит «фью», ты
должна превратиться в покрывало или кактус.
Бутылка всегда дрейфует в Саргассы. Меняя стили
ты доживешь до Праги и прачки с Пражской
наполнят твое молчанье. Когда прошили
тебя этой почвой навылет, то обделили каской.
Соленые вещи на подоконнике. Черная кошка в подъезде.
На базаре – судный день. Разговоров на полгорода.
Хазары и обыватели закрывают лавочку (в этом месте
положено чихнуть, но нет повода) —
в ребристой тишине ты слушаешь полет овода.
Не бойся. Не лети. Эта чашка расколота.

– 5-
Снулая рыба приподнимает плавник,
как знамя победы пепла над морщиной течения в океане.
Практик ишет булочную. Идеалист – через крик —
возвещает мир, что его он разлил. В стакане,
как зрачок проплывает осколок неба —
в нашем окружении мутно, пасмурно – такова V
воздуха над горизонтом. Отломи хлеба
и выпей птичьей крови. История
мира приблизилась снова к старту из падали,
осторожный свет, как слепой, ощупывает сердце комнаты,
в том смысле, что человека, который спит там, где его спрятали
за скрипом пыльные предметы. Из гимна ты
когда-нибудь вырастешь. Спартанец Спарты
бежит – потому что корни его любви сотканы из ее пустоты.

– 6-
Будешь в наших землях – не буди воробьев,
не заходи в руины, не говори о дождях.
Предсказателей повыбила судьба из плотно сшитых рядов
людских и жены наши девятый год на сносях.
Сбудешься как тропа – в любой из последущих жизней
тебя попирают колеса, стопы, колени, когти,
алчущие прибыть к своей равнодушной отчизне,
чье скопление стен вхоже в лохмотья аорты
путника, издали бредущего в суть вещей —
не загоняй любовь в замкнутую бутылку
родины. Если чужбина избавит тебя от прыщей —
не приезжай, не присылай на юбилей открытку.
Назови меня по имени. Выпей портвейн.
Нарвись на финку.

– 7-
Куда бы не шел – всегда возвращаешься.
В векторе перемещенья – оправданье любой точке.
Талая кровь освободит – если отчаешься
найти тропу к позднему сыну или ранней дочке.
Потеряешь себя в темноте – не ищи – на фига тебе тело!
если не с кем его разделить в этом белом
свете лампы стоватной, альбиносой летучей мышью