Арбатские подворотни

Он радостно улыбнулся, завидев ее, и пошел ей навстречу.

– Вы очень эффектны! – сказал он, оглядев ее внимательным взглядом. И все же Тутси почувствовала в этих словах какую-то почти неуловимую иронию. Наверное, будь Гор русским, он бы сказал что-нибудь вроде: «Ну даешь, мать!» И это было бы куда приятней.

Настроение у Тутси сразу испортилось. Она нарочно вульгарным движением взяла Гора под руку и, неприлично виляя бедрами, повлекла к подъезду театра. «Ах, я “эффектна”, ах, может быть, тебе со мной стыдно, тогда нечего было приглашать в театр!» Но вскоре Тутси успокоилась. Она не умела долго пребывать в одном и том же настроении.

Да и молоденькая актриса – одна из главных героинь пьесы – была настолько вульгарна, что по сравнению с ней Тутси выглядела образцом скромности. Что вульгарной была не актриса, а ее персонаж, Тутси не заметила. От таких тонкостей она была далека.

В антракте они гуляли по фойе, разглядывали фотографии артистов театра, развешанные по стенам, ели орехи и шоколад. Спектакль не обсуждали, хоть он увлек обоих.

То, что происходило на сцене, было близко Тутси. Те же интересы, та же корысть, интриги, разочарования и горечь. Те же извечно наказываемые жизнью наивность и простота.

Что думал Гор, ей было неведомо.

А жаль. Проникни она теперь в его мысли, многих горестей удалось бы ей в последующем избежать…

Вечер закончился, как запланировали.

Зашли в «Националы», выпили в валютном баре пару коктейлей, поужинали и отправились к Тутси. На этот раз пешком.

Рита отсутствовала.

Так бывало. Бывало, что у Тутси или Риты происходили свидания с каким-нибудь партнером, с которым по той или иной причине встреча происходила вдвоем, а не обычной командой – два на два. Или на пару недель в Москву наезжал фирмач, уже аккредитованный при них. Порой такой фирмач жил с Тутси на ее «служебной» квартире, и на это время ее ежевечерняя деятельность прекращалась. Лавы и так хватало. Этот постоянный, точнее регулярный, партнер привозил видик, норковую шубу, мелочовку. Потом уезжал, а через полгода приезжал снова. Бывали такие. Люди из разных стран, разных профессий, характеров, привычек. Бывали и местные постоянные партнеры, возникавшие раз-два в месяц, на протяжении года-двух.

Тутси уже поняла, что Гор оккупировал ее на всю ночь, поэтому не спешила. Они прихватили из ресторана вино, фрукты, конфеты. Пили «ее» кофе, даже посмотрели какие-то эстрадные номера по видику.

Для этого видика у Тутси имелось немало кассет – фильмы, концерты, мультики. Никакой порнухи, ни-ни! Еще этого не хватало. При всей своей молодости Тутси была весьма осторожной. В той мере, в какой это позволяла ее профессия.

Благодаря этой осторожности она благополучно избегала до сих пор «госприемки» – облав, которые устраивала иногда милиция без особого, в общем-то, успеха. Тутси хорошо знала кодекс и понимала, что ей мало что угрожает. Поскольку официально ее профессии в нашей стране не существует, не существует и наказания за нее. А того, к чему могут придраться – «состояние опьянения», «приставание к иностранцам», «нецензурная брань», «мелкое хулиганство» и т. д., – она тщательно избегала, хотя главная опасность – «незаконные валютные операции» – угрожала все время. Но Тутси умела обойти эту опасность.

Хоть и на этот раз Гор, по понятиям Тутси старик, показал себя как мужчина с самой лучшей стороны, все же немалую часть той бессонной ночи заняли у них разговоры, точнее монологи, Гора.

Он не скрывал ничего из своей профессии. К сожалению, детально говоря о работе, он обходил молчанием свою личную жизнь. А задать ему вопросы впрямую она так и не решилась.

– Какая у вас интересная жизнь! – вполне искренне восхищалась Тутси. Деловые и финансовые подвиги ее обычных партнеров оставляли Тутси равнодушной, а вот у Гора такие увлекательные приключения, такие порой забавные! – Ну и что удалось вам узнать, что там было?

Гор рассказывал, как однажды во время заседания одной правительственной комиссии при рассмотрении секретного вопроса их, журналистов, удалили из зала.

– Удалось. – Гор усмехнулся. – Видите ли (то, что даже в самые интимные минуты он обращался к ней на «вы», потрясало Тутси и даже внушало ей какой-то суеверный страх), на столах совещателей лежали наушники. Их надевают, чтобы слушать перевод. Радиус… да? Радиус слышанья – тридцать метров. Вот я взял наушник незаметно. У вас говорят – спер, да? Зашел в уборную рядом с залом. Заперся, надел наушники. И все услышал.

– Ой, не могу! – Тутси заливалась смехом, представив себе сидящего на унитазе Гора с наушниками на голове и блокнотом в руках. Было жарко. Она лежала, сбросив одеяло, и тени от вращающейся ночной лампы, давно подаренной ей одним испанским другом, прометали ее обнаженное тело, придавая ему некую таинственность…

Она не видела устремленного на нее задумчивого, оценивающего взгляда Гора, иначе с ее-то интуицией сразу бы поняла, что оценивает он отнюдь не ее тело, и не разметавшиеся на подушке золотые волосы, и особенно сейчас красивое в полутьме лицо, а что-то иное и вот об этом ином думает.

Так смотрит охотник на ружье, обдумывая будущую охоту, боксер на перчатки, размышляя о предстоящем поединке.

Впрочем, Тутси не видела глаз своего остроумного партнера, так ловко обманувшего этих парламентариев-конспираторов, укрывшись в сортире.

Тутси закурила, что бывало с ней нечасто. Сигареты «Малборо», которые она обычно покупала у бармена из валютного по десять рэ за пачку, на этот раз принес Гор. Ничего необычного в этом не было. Партнеры частенько снабжали ее, как и ее коллег, насущной пищей – виски, джин, сигареты, жвачка, даже «резинки» – презервативы, приносимые в дар в количестве, явно превышающем их собственные потребности.

Ну что ж, оставалось для других…

– Наша профессия – небезопасная, – продолжал рассуждать Гор, – ведь это у вас журналист всегда представляет начальство. Его боятся и уважают…

– Какое начальство? – не поняла Тутси.

– Какое хотите. У вас в стране то, что напечатано в газете, – это истина. Раз напечатано, значит, так и есть. Правда, теперь многое меняется. Теперь у вас одна газета или журнал ругает другую, пишет, что она врет. А та ругает эту и пишет, что эта врет. Очень интересно! Читатель ничего не понимает и, когда читает, с каждым соглашается. А свое мнение пишет в газету и думает, что это гласность. Другим читателям на его мнение… наплевать, да? Наплевать, и они пишут свое мнение, на которое другим наплевать. Но все довольны.

Он помолчал. Потом заговорил снова:

– У французов есть поговорка: «Демократия – это когда все говорят, что хотят, и делают, что им говорят». У вас так всегда было.

– Нет! – в Тутси заговорили патриотические чувства.

– Было, было, – повторил Гор. – А теперь нет. Теперь нет, говорят, что хотят, но совсем не делают, что говорят. Мало делают. Пишут много.

Тутси молчала. Она чувствовала в словах Гора что-то обидное для ее страны, но не могла понять что, и потому не знала, как возразить.

– У вас, – продолжал Гор, – так много говорят и пишут, что некогда делать.

– Ну… – неуверенно возразила Тутси, – так уж никто ничего и не делает, – в голосе ее звучала обида, – вон сколько всего нового…

– Делают, делают, хотят, во всяком случае. И это хорошо. Я доволен, мне это… в руку. Да? Нет – на руку.

– Не понимаю, – пожала плечами Тутси.

– Поймете, придет время, поймете, – усмехнулся Гор. – Вот вы-то, мадам Тутси, работаете, вас в безделье упрекнуть нельзя. Будем вместе делать дело.

И Гор протянул руку к выключателю…

Такие монологи Гора, прерываемые порой ее робкими возражениями, неизменно сопровождали их ночные общения. Это было непривычно для нее. И интересно.

Обычные ее партнеры не отличались ни глубиной ума, ни оригинальностью мышления. И она прекрасно знала, как с ними говорить, шутить, кокетничать. Существовал стандартный набор острот, комплиментов, пошлостей, непристойностей, реплик. Набор тем и ограниченный круг их обсуждения. И здесь Тутси чувствовала себя уверенно и привычно.

А этот Гор со своими увлекательными, новыми для нее рассказами, поворотом разговора, неожиданными вопросами ставил ее в тупик. И потом Тутси смущал какой-то подтекст, какой-то второй смысл его речей, который она никак не могла уловить.

Но вот последнее время… последнее время ее сбивал с толку Игорь! Ее ровесник, живший с ней в одном мире, обществе, он тем не менее жил в ином измерении. Словно какая-то чертова стеклянная стена оказалась между ними! Порой Тутси готова была расплакаться.

Общение с Игорем возвращало ее в тот мир, из которого она уже ушла, от которого удалилась. И не так-то просто вернуться туда.

Обычные, привычные партнеры. Загадочный, увлекательный Гор, теперь Игорь… Ну как тут разобраться, как переходить от одних к другим, менять поведение, манеру держать себя, разговаривать? Как становиться то одной, то другой? Быть самой собой она почти разучилась. Самой собой она была, только когда оставалась одна. Да и то, не случалось ли ей обманывать себя? А? Если по-честному-то? Трудные наступили времена. Она все больше досадовала: почему так? Раздражалась, нервничала.

Впрочем, сейчас она была на работе, и настроения ее никого не интересовали. Работа есть работа. А она в работе всегда была добросовестна. Уж в чем, в чем, а в халтуре ее нельзя было упрекнуть.

…Гор откинулся, тяжело дыша, включил свет, щелкнул зажигалкой. Тутси, ковыляя в одной туфле, направилась в ванную.

В полутемной комнате наступила тишина. Почти неслышно журчал какую-то тягучую мелодию приемник на тумбочке, лилась в ванной вода, что-то на далеком этаже негромко гудело – водопровод, канализация? В каком доме они по нынешним временам не гудят?

Гор притушил сигарету, встал, накинул халат, который оставлял у Тутси (из таких забытых халатов она могла бы уже составить выставку, «Выставку исчезнувших призраков»), подошел к окну. Отдернул штору. Он долго стоял у окна, устремив в ночь задумчивый взгляд, рассеянно смотрел на тусклые фонари, дремавшие у тротуаров машины, на кошек, крадущихся вдоль стен. Когда в ванной комнате с глухим стуком открылась дверь и раздалось топанье босых ног, он обернулся. Тутси, завернувшись в полотенце, вошла в спальню и устремила на Гора вопросительный взгляд.