Элеат

Часть первая. Глава 1. Рутина

1

Снова раздался однотонный протяжный гул сирены, оповещающий о начале нового дня и очередной смены.

Снаружи включился яркий свет, заменив ночное освещение, с трудом пробивающее непроглядную тьму этого забытого места.

К этому времени я не спал, проснувшись раньше обычного от чувства голода.

Мне казалось, комната была ещё холоднее, чем обычно. Полусырое помещение до этого слабо прогревалось, сейчас ощущалось ещё более промозглым.

– Что там у них случилось? Опять, – проговорил я, направляясь к вентилятору.

Старые лопасти вентилятора едва работали, со скрежетом и стоном поворачиваясь в отверстии вентиляционной шахты, периодически цепляясь за прорастающую по стенам биомассу.

Хоть я давно привык к этому, мне все равно не нравилось срезать плоть с поверхностей. Но это была необходимость. В противном случае плоть (так мы называли органику, прорастающую во всех помещениях), пробралась бы во все уголки и щели, вызвав повреждения труб, проводки и вентиляции.

Мы верим, что это наша мать, рождающая и заботящаяся о нас. Она бережно окутала все помещения этого мира, нежно смыкая хватку на холодном металле, поврежденном коррозией. Лишь местами обрываясь с проржавевших металлических стен и подвижных механизмов.

Достав костяной нож, я аккуратно срезал кусочек мягкой плоти и бросил Киву.

Место среза запульсировало и засочилось ярко-красной жидкостью, мгновенно затвердевшей в тот же момент, не оставив и намека на недавнее повреждение.

Мой домашний питомец Кив с радостью проглотил угощение. Дай ему волю, он бы обглодал до металла все, что обросло биомассой. Но кое-как мне всё-таки удалось приучить его, хотя и не с помощью самых гуманных методов.

2

Кива мне давно довелось найти в утробе. Не знаю, сколько времени прошло. Здесь хоть и есть представление о течении времени, но оно словно замерло, превращая жизнь в нескончаемые циклы смен.

Случайно забредя в утробу, я увидел, что в ней не было рабочих, и никто не услышал стоны и звуки разлившейся воды, доносившиеся в момент разрыва плаценты и появлении нового трудяги.

Подойдя ближе, я разглядел нечто, отличающееся от привычного вида новорожденного. Его руки и ноги росли перпендикулярно телу. Позвоночник неестественно сильно изогнут, с выпирающими позвонками. Казалось, что они вот-вот разорвут кожу – жёлтую, с редко расположенными чешуйками, похожими больше на кору дерева, чем на кожу.

Голова имела продолговатую форму с большим приплюснутым черным носом и длинными ушами, свисающими, как обрывки тряпок. Пальцы рук и ног напоминали обрубки с черными шершавыми подушечками на внешней поверхности. Кое-где по бокам свисали пряди завивающихся волос, толстых и блестящих, будто смазанных воском.

В нижней части спины рос короткий волосатый хвост. Толстый отросток, сужающийся к концу, с жёсткими на вид металлическими наростами по всей длине. Что-то похожее нам показывали в детстве, и это существо очень его напоминало. Кажется, оно называлось собакой или волком. Точно не помню.

Говорят, что иногда утроба дает сбой, и на свет появляются странные не похожие на нас существа. Наверное, для этих целей здесь и расположен утилизатор, в который скармливают таких уродцев.

Мне стало интересно посмотреть на вновь прибывшего карлика размером намного меньше тех, которых удавалось видеть раньше. Подойдя поближе, раздался стон, звучавший как скрип древесины, а не как плач ребенка. Разорвав остатки плаценты и очистив от слизи и крови его лицо, вдали раздались приближающиеся шаги акушеров.

– Они засунут тебя в утилизатор, – прошептал я.

В этот момент Кив встал на все конечности, стряхнул остатки слизи и посмотрел на меня таким взглядом, который мне некогда не забыть. То чувство, что промелькнуло в моей голове, не было похоже ни на что. Это было что-то теплое и приятное, словно мы знали друг друга всю жизнь.

Испугавшись, что меня тоже затолкают в утилизатор, я вскочил с колен и попятился назад.

Кив издал протяжный звук. Шатаясь из стороны в сторону и волоча по полу пуповину, источавшую питательную жидкость вперемешку с желтым зловонным гноем, он пошел за мной на всех четырех.

Шаги приближались. Растерявшись, мне все же удалось схватить его и выбежать в сторону главного зала.

Вскоре назвав его в честь надписи на входе: «КИВ», а ниже располагалась расшифровка: «камера инкубации Вортекс». Так он и стал жить со мной.

За все это время никто даже не сказал слово против такой дружбы. Будто вовсе не замечая его существования.

3

Теперь он живет со мной, разделяя все тяготы и трудности нашей однотонной жизни.

Выйдя из комнаты, мы направились по коридору в главный зал. В коридор сходились десятки таких же комнат. А стены его, жуткие и черные из-за частого срезания плоти местными жителями, походили больше на шрамы, перемешанные с торчавшими наружу сухожилиями.

Всегда ненавидел проходить здесь. В голове проскакивала мысль, что когда-нибудь мама вылезет из стены в облике монстра, схватит и затащит в себя.

Пол отдавал скрежетом решёток, доносившимся из-под слоев плоти, отражаясь глухим эхом от мягких поверхностей. Вскоре мы вышли из узкого прохода, в сердце нашего мира.

Центральный зал имел поистине грандиозные масштабы. Высотой в сотни метров и шириной не меньше. Извилистый подъем в форме спирали поднимается к самому потолку, окутывая шпиль, возвышающийся посреди зала. Это центральное сооружение, как опора древних соборов, величаво уходила в свод купола, упираясь в чёрное железо.

Тело опоры было покрыто плотью, как и спиральная лестница, но с торчавшими, даже вываливающимися наружу пульсирующими венами, наполненными темно-красной жидкостью. Настолько темной, что на расстоянии нескольких метров виделось, что по ним течет мазут, а не органическая субстанция.

Сухожилия рассекали наросшую органику, обвиваясь, как лианы вокруг конусовидной конструкции. Из основания выходили отростки, плотные и костистые, как ребра, разветвляясь по полу, сужаясь, переходили на стены. Под плотью опоры просматривалось слабое свечение, озарявшее изнутри наросшее столетия назад органическую опухоль.

По лестнице неспеша спускались другие трудяги с мрачным, поникшим видом.

Воздух был спертый и тяжёлый, отдающий запахом гнили вперемешку со свинцовым оттенком.

Никто не разговаривал и не приветствовал друг друга. Просто двигаясь к цели или концу. Бессмысленному и рутинному концу.

Окружающую тишину изредка нарушали звуки работающих механизмов, прорывавшихся через слой плоти, глухо отражаясь от мягких тканей, сросшихся с металлом.

Мы шли в столовую, смешавшись с неохотно тянущимися рабочими. Столовая располагалась в одном из ответвлений туннелей, на выходе из центрального зала. Важно было идти прямо и не сворачивать, чтобы не заблудится. Такой же прямой путь к рабочему месту, предстоял после столовой. Так что, следуя такому маршруту, заблудится было попросту невозможно.

Здесь еда не отличалась многообразием, поскольку производилась из единственно растущего здесь гриба. По форме похожего на морскую губку, покрытую ярко-оранжевыми пятнами, с приятным ароматом вареного мяса. Не сказать, чтобы каша из этого гриба была вкусной, но и отвращения тоже не вызывала.

Столовая не отличалась оригинальностью интерьера от остального комплекса. Разве что столы были покрыты плотью зеленоватого оттенка (под стать цвету гриба) свисавшей, как скатерть по краям и плавно перераставшей в пол.

Кив был размером меньше остальных, но порцию получал такую же. Жадно обжираясь и истекая слюной, он валялся на полу с раздутым, как пузырь, животом и скулил.

– Как в тебя столько влезает, – проговорил я с набитым ртом, – когда-нибудь ты лопнешь.

– Иув-иув.

Вскочив на все ноги, он уставился мне в рот, прося добавки.

– Ну нет уж, хватит с тебя, а то опять запачкаешь все полы. Или хочешь опять накормить маму своей рвотой?

– Ииииив, – проскулил Кив и снова принялся перекатываться на спине.

4

После приема пищи мы направились исполнять свои обязанности. Хотя мы (ну, по крайней мере я), не воспринимали это как бремя, все же чувство повторяющегося дня не внушало оптимизма. Но и иной жизни мы не знали, а поэтому воспринимали ее как данность. Не радости, не горя ни чего.

Все эмоции словно убавили на минимум, невидимым регулятором. Особенно это чувствовалось после приема пищи.

Наша обязанность заключалась в том, что мы срезали части каменных валунов с помощью резака, разрезали их на более мелкие части и складировали на конвейер. Далее по конвейеру измельченная порода поступала в сепаратор, где разделялась в зависимости от свойств. Металлы шли в одну сторону, остальная порода – в другую.

Металл поступал по конвейеру и исчезал в неизвестном направлении, уходя в пол. Остальное проходило через стену в другое помещение и засыпалось в ёмкости, состоящие из огромного количества створок и решетчатых проемов.

Ёмкость с гулом и грохотом перемалывала камни в порошок. После чего раздавался непродолжительный электрический треск, и на выходе получалась светло-серая субстанция, которую мы использовали как грунт для посадки грибов в отделе гидропоники.

Каменная порода прорастала из стен и потолка, не иссякая. Сколько бы мы её ни добывали, на следующий день все было так, как до этого.

С левой стороны помещения находился небольшой проем в стене, закрытый кожистыми створками. Пройдя через которые, можно было попасть в холодильник, хранящий породы окаменевшего льда. Растапливая его, мы использовали полученную воду для полива и питья. Конвейер там давно был сломан, поэтому приходилось протаскивать вручную отколотые куски через проем в стене.

Резаки, с помощью которых осуществлялась работа, выглядели как плоские коробки с выемками для рук, в глубине которых располагались рукоятки для фиксации кистей, по совместительству служившие регуляторами мощности луча и его запуска.

Широкие проемы в резаке сделаны с учётом ширины кистей рабочего, которая варьировалась в зависимости от количества пальцев, коих у каждого было разное количество – от трёх до пяти. Причем на каждой кисти у одного взятого рабочего могло находиться разное количество пальцев. Все зависело от воли мамы, дарующей их.

Над дверным проёмом светились полупрозрачные голограммы часов и календаря. Часы выглядели в виде круга, разделенного на красную, две жёлтые и зелёную зоны. После перехода стрелки в новую область круга во всех помещениях раздавался глухой монотонный гудок, сигнализирующий о смене периодов работы и отдыха.

Календарь был исполнен в виде двух голограмм из цифр. Первая цифра обозначала цикл, вторая – период. Значение цикла было неизвестно, поскольку цифра мигала и периодически затухала. Период был 12322.

В главном зале висела точно такая же голограмма, но большего размера и синего цвета. Поэтому узнать, что сейчас мы обязаны делать, можно было не только здесь.

Рядом со мной всегда работал Бон или Вон, точно не помню, поскольку путаю их. У обоих язык подвешен, если можно так выразиться в обществе, где перекинуться двумя фразами считается разговором без умолку. И у одного, и у другого имелось по пять пальцев на одной и три на другой руке.

– Привет, Оло, – отречённо произнес он, вытирая корпус резака от пыли. – Хорошо поел?

Говорить было особо не о чем, поэтому, как правило, мы обменивались бессмысленными фразами и продолжали работу.

– Привет, БВоон, – невнятно произнес я, дабы звуки «в» и «б» слились, – да.

– Слышал, старуха недавно умерла? – без эмоций произнес он. – Жалко.

Я удивлённо поднял на него взгляд, небрежно накидывая ремень резака на плечо. Вспоминая ту самую старуху, сросшуюся со стеной плоти в дальнем конце зала.

– Нет, не слышал, – удивился я, насколько это было возможно с нашими эмоциями.

– Но цифры на табло утробы не изменились. Там всё ещё число сто, – удивленно произнес он.

– Может, она жива?

– Нет, Бон проверял. Она не дышит.

На этом наш продолжительный диалог закончился. Вон с уставшим видом направился к породе. Я же немного подумав, сам не понимая о чем, пошел в след за ним.

Свет, источаемый резаком, с трудом прорезал камни, медленно проникая в породу. С грохотом обрушая массу камней на металлический пол с редкими ошметками засохшей плоти. Лента конвейера гудела и щелкала от деформации. Пыль летела во все стороны, оседая на поверхностях и проникая во все щели и проемы.

Не сказать, что объемы добычи были большими, скорее даже несущественными. Но десятки рабочих, вовлечённых в процесс, создавали видимость бурно кипящей работы. Бессмысленно, а порой словно завороженно бредя по закоулкам полусырой пещеры.

Добываемые металлы транспортировались в неизвестном направлении. А остального грунта было так много, что лишний приходилось сбрасывать в утилизатор, такой же, как в утробе. Только большего размера и с большим табло, располагавшимся над его створками. Табло оповещало надписью «Необходим сброс» каждый раз при наполнении его грунтом до жёлтой отметки, предупреждая о предельном уровне. А при закрытии створок появлялось сообщение «Сброс. Просьба отойти».

5

Прошла половина смены и раздался звук, оповещавший о начале приема пищи. Этот сигнал отличался от того, который сообщал о начале и конце рабочего дня. Раздаваясь не в строго определенное время, он напоминал звон колокола, а не глухой рев сирены.

Все сложили резаки с остальными средствами индивидуальной защиты в специально отведенные стеллажи и неспешно побрели в сторону столовой.

Выйдя в коридор, я понял, что рядом нет Кива.

– Кииив! – Крикнул я, оглядываясь по сторонам. – Киииив.

Вернувшись назад в пещеру, продолжил звать Кива, выкрикивая его имя в глухую пустоту. Но он не отзывался.

– Может, в столовую пошел?

На пути в столовую мне послышалась возня в одном из, казалось, миллиона разветвлений коридоров.

Порой складывалось ощущение, что мы живём в чреве какого-то Левиафана. И если бы не изредка проглядывающее железо через все это окутанное плотью место, с уверенностью можно было бы сказать, что сейчас я продвигаюсь по кишечнику. Коридоры были не сплошными и местами переходили в кольцевые образования, разделявшими их на секции. Местами из стен развивались тонкие черве видные отростки. Они плавно двигались в попытках зацепиться за что-нибудь. И если поднести к ним руку, они обвивали пальца и тянули к основанию стены.

Свернув в коридор, пальцы играючи проскользнули по развивающимся отросткам.

– Кив! – снова позвал я его. Но ответа не было.

Я ускорил шаг в сторону усиливающегося звука, очередной раз свернув за угол ветвящихся внутренностей тоннеля.

– Ты опять? Я же говорил, у нас будут проблемы, – с усталостью произнес я, отрывавшему куски биомассы с пола Киву.

Он же с пронзительным ревом трепал плоть почерневшими от грибов зубами.

– Нельзя. Отцепись от нее, – стиснув зубы я пытался оторвать питомца, схватив его за задние лапы.

Как вдруг снизу раздался грохот падающих металлических конструкций, постепенно затихая, словно под низом была пропасть. Полотно живой ткани, частично надкусанной Кивом, стало плавно прогибаться под нашим весом. Раздался хлюпающий звук. Полотно резко просело вниз, а затем со смачным треском разорвалось, запустив двоих в темную пропасть.

Держа в одной руке Кива, а другой пытаясь схватиться за стены шахты, мы падали и бились всеми конечностями о твердые железные стены, не обросшие плотью. По бокам выпирали горизонтальные пазы, резавшие пальцы при попытках зацепиться за них. На середине шахты ногами я пробил что-то твердое и от удара развернулся на девяносто градусов, продолжая падать в полусогнутом положении.

Кив вылетел из рук. Послышался звон и грохот сыпавшихся железяк на металлический пол помещения, в которое я рухнул вслед за Кивом.

Затем проскользил по полу и влетел в предмет, напоминавший горизонтальный стеклянный цилиндр, с грохотом перевернувшимся от удара. Он со звоном разлетелся на сотни осколков, перемешиваясь с медленно растекающимся из него гелем, наполнявшим его ранее.

Удар пришелся на область лопатки и плеча свободной руки. Боль пока не чувствовалась, да и не до этого было.

Глава 2. Приобретение

1

Сознание оставалось при мне, но рассудок был затуманен. Голова раскалывалась и готова была лопнуть.

Лежа на полу и всматриваясь в потолок, идеально гладкий и блестящий, с огромными круглыми светильниками, на время показалось, что все это сон.

Первое, что промелькнуло в моей голове, было воспоминание из раннего детства. Не знаю, почему это вспомнилось мне именно сейчас.

Наслушавшись историй от голограммы, находившейся в комнате нашего содержания, я набрался храбрости и решил повторить подвиги тех безрассудных людей, совершавших открытия на благо своей страны и народа.

Не сказать, что мне полностью было понятно, о чем шла речь, но дух авантюризма начал пробиваться через спокойный и мертвецки холодный характер, дарованный нам от рождения.

Истории открытия континентов, изобретения летательных аппаратов и покорения снежных вершин, уходящих высоко в потолок того загадочного и далекого мира, вдруг начали будоражить мое воображение.

Так случалось всякий раз, когда мне в тихую удавалось отдать свою порцию завтрака одному из товарищей.

Прокручивая эти истории в своей голове и представляя себя на месте тех героев, а не того, кем меня заставляли стать, а затем отдать всю жизнь на освоение и совершенствование дарованной специальности шахтера. Мне хотелось исследовать и познавать новое. Что не представлялось возможным под чутким контролем воспитателей, надзиравших над нами круглыми сутками.

Однажды мне все-таки удалось пересилить свой страх и под покровом ночи сбежать наружу.

Было темно, и не удавалось разглядеть архитектуру центрального зала. Да и не до этого было. Моя цель светилась вдали, как мотылька, маня ярким свечением в противоположный конец комплекса.

Ноги сами неслись по мягкому мясистому полу, пока не остановились перед широкой аркой, ведущей в менее просторное, но от того не менее грандиозное помещение. По форме оно напоминало перевернутую трапецию с высокими потолками.

По стенам располагалось огромное количество многоярусных стеллажей, на которых стояли ящики с растущими из них ветвящимися корнями, усыпанными мелкими грибами. Корни ветвились и переплетались с отростками плоти, проникавшей в ящики.

Потолок был настолько ярким, что было больно поднимать голову. Поэтому было непонятно, что давало такой сильный свет. И меня посетила гениальная идея залезть повыше, чтобы повторить подвиг Икара.

Я схватился за край ящика, перебросил ногу внутрь, сначала увязнув в грязи, а затем переставив на сплетение корней, быстро поняв, как забраться наверх. Ящик за ящиком, поднимаясь все выше к вершине.

Свет становился ярче вместе с возрастающей температурой. Пот лился ручьем, голова начала болеть, а дыхание участилось. Все же это мне не помешало продолжить восхождение на горный хребет моего мира.

Почти на самой вершине начала чувствоваться слабость и замутнение сознания. Руки ослабили хватку, ноги подкосились, и я полетел вниз вместе со стоявшим на самом краю ящиком. Если бы не вездесущие корни и мягкий пол, это было бы мое первое и последнее падение.

Так мне случилось проваляться почти до самого утра, пока не пришла смена рабочих, освободивших меня из плена ящика.

Не какого наказания не последовало. А наоборот. Мне стали давать порции завтрака в два раза больших, чем остальным.

С тех пор я больше не подвергал свою жизнь неоправданным рискам и вел себя подобающе представителям моего вида, спокойно и сосредоточенно выполняя свой долг, во благо мамы.

2

Теперь, развалившись на холодном твердом полу, впиваясь в него костями, выпирающими через кожу, зачем-то вспоминаю это. Может, пытаясь найти закономерности там, где их нет. Или это защитная реакция мозга, чтобы отвлечься от происходившего безумия, свалившегося на мою голову ни с того ни с сего. Ну да, это же я свалился, как мешок и разнес к черту половину комнаты.

Гель из стеклянной колбы залил всю площадь пола. Его поверхность, переливаясь отблесками красных и зеленых вспышек, наполняла комнату мигающим свечением.

Когда голова перестала пульсировать от боли, взгляд упал на ярко-красное табло, располагавшееся над огромной блестящей дверью. Табло светилось надписью «Биологическая угроза».

Затем в уши ударила противно завывающая сирена, доносившаяся словно изнутри стен.

Боль медленно, но равномерно растекалась по телу от головы к туловищу. Особенно чувствовалась острая пульсация в области груди.

Сквозь затуманенное сознание пришлось осмотреть свое тело на предмет повреждений. Помимо небольших кровоподтеков и опухших тканей, все было на своих местах. Ноги с тремя пальцами, округленными на последней фаланге и без ногтей. Желтая кожа с оливковым оттенком, кожистая и морщинистая, как у слона, но не такая грубая. Немного выпирающий живот. Плоская грудь без сосков. Ладони с пятью пальцами на обоих. Все цело и на своих местах.

Сбоку стоял КИВ, как ни в чем не бывало, вылупившись на меня отрешенным взглядом и с вынутым из пасти слюнявым языком. Часто дыша, он стоял и ждал, когда я встану.

– Болит в груди, – повернувшись лицом к Киву, я с трудом выдавил из себя.

– Уииииуу, – простонал КИВ и начал облизывать мне руку. Как будто пытаясь залечить раны своими слюнями.

Погладив его по твердой, как камень шее и убедившись, что с ним все в порядке, я начал тяжело вставать, параллельно осматривая комнату.

Странно, но она не была окутана плотью, видимо, из-за герметично закрытой шахты или обработки какими-то веществами, не дающими проникнуть внутрь разраставшейся биомассе. На всем протяжении стен располагались тяжелые металлические шкафы прямоугольной формы, усеянные лампочками, тумблерами и мигающими мониторами.

Посередине комнаты были проложены рельсы, выходящие с дальнего конца комнаты из двери в виде тяжелых металлических жалюзи. Рельсы проходили через всю комнату и заканчивались на большой круглой двери, по форме похожей на огромное металлическое колесо с утопленным в середине колесом поменьше. Корпус двери состоял из двух частей, о чем свидетельствовали две вертикальные слабо различимые полосы, исходящие из-под центрального круга.

Рядом с дверью ответвление рельс уходило направо, к железным жалюзи, таким же, как в начале комнаты. Над жалюзи располагалась серая табличка «Утилизация».

Посередине комнаты на проложенных рельсах стояло огромное металлическое кресло с наклоненной назад спинкой. Подлокотники имели широкую форму, и над ними нависала замысловатая металлическая рука с торчащими во все стороны штырями, проводами и трубками.

С обоих сторон стояли ёмкости с гелем, в которых виднелись небольшие детали треугольной формы. Емкость входила в подставку с отверстием закруглённой формой, в которой различался открытый гель, такой же, которым был залит пол. Вторая емкость, разбитая мною, продолжала испускать гель, заливая блестящей пленкой пол.

3

Прижав руку к груди и шатаясь из стороны в сторону, я направился к двери. Подойдя ближе и как завороженный уставившись на нее в попытке понять, как выбраться отсюда.

Мысли заглушала боль и слабый, но противный визг сирены, оповещающей о какой-то биологической угрозе.

Приложив кисть к поверхности и пытаясь нащупать невидимую ручку, ладонь скользила по ледяной поверхности. Холод от которой немного приглушал пульсирующую боль. Дверь была закрыта настолько плотно, что визуально выделявшийся круг в центре двери и отходящие из него горизонтальные полосы почти не прощупывались.

Продолжая осматривать ее дальше, пока взгляд не привлекла боковая панель, источающая слабое зеленоватое свечение. Поднеся к ней руку, по ней проскользнули две зеленые линии перпендикулярно друг другу, после чего на двери появилась надпись «доступ запрещён».

Оставив попытки пройти, как мне казалось, в нужном направлении, я облокотился плечом на стену, отдышался и направился исследовать место, из которого выходили рельсы.

Жалюзи тоже не поддавались попыткам зацепиться за края ламелей, поскольку прилегали с такой плотностью, что это не представлялось возможным. Обе двери не поддавались открытию, и единственный способ выбраться было место, из которого мы попали сюда.

Подвинув стойку от разбившейся колбы к вертикальному каналу, мне удалось подняться и посмотреть наверх. В шахте была тьма, словно что-то перекрыло проход, из которого мы недавно свалились.