Автоматом и гранатой

Егор все это прекрасно знал, а потому не желал попасть в плен и без капли сомнения выбирал для себя смерть. Смерть в бою, почетную, самую лучшую для солдата по сравнению с другими ее видами. Но все, что он желал сейчас, это унести с собой на тот свет хотя бы одного фашиста. Того самого, что шел на него с карабином наперевес. Но вступить в последнее в своей жизни противоборство он не успевал. Не успевал извлечь трясущейся от волнения рукой пистолет из кобуры. Он почти что завыл, захрипел от отчаяния, собираясь драться врукопашную, как однажды схватился насмерть в бою под Орлом с огромного роста немцем.

Едва разведчика одолела решимость умереть в кровавой драке, как по барабанным перепонкам ударила одновременная, оглушительная трескотня пулемета и автомата, перебивавших и заглушавших друг друга звуками непрерывной стрельбы. Идущего на него гитлеровца как будто снесло невидимой дубиной и уронило на землю, впечатав в снег, а карабин выбило из рук и унесло куда-то дальше.

Егор дернулся всем телом от неожиданности. Боль в ногах на мгновение исчезла. Он неожиданно почувствовал прилив сил. Помощь пришла неожиданно. Определив по звуку работу ручного пулемета Дегтярева и автомата «ППШ», боец понял, что где-то позади него, с той самой стороны, где поляна уходила вправо и должна была завершиться дежурным секретом пулеметчиков стрелкового полка его дивизии, кто-то из своих начал прикрывать его и лейтенанта плотным огнем.

Почти одновременно, со стороны немецких позиций, в небо взмыли две осветительные ракеты, предательски выдавшие стрелкам фигуры немецких солдат, которым негде было укрыться на открытой и ровной поляне. Им некуда было бежать, так как позади, за их спинами, находились топи болота, а справа – заросший плотным кустарником непролазный уклон к реке. Гитлеровцы спешно отходили, почти драпали к своим позициям, оставаясь абсолютно открытыми для огня ручного пулемета, стрелявшего по ним.

Егор с радостью наблюдал, как мелькали где-то вдали от него немецкие каски в белых маскировочных чехлах, видел, как исчезали они во мгле едва начавшегося рассвета, слышал, как стихали крики на немецком языке под грохотом стрельбы пулемета Дегтярева.

– Братцы! – хрипло и взволнованно простонал Егор, понимая, что не будет сейчас убит врагами, не будет захвачен ими и подвергнут страшным пыткам и мучениям.

Он попытался встать, забыв о ранении. Но пронизывающая боль прошла по всему телу, и он чуть не потерял сознание. Он громко вскрикнул и упал на снег.

На какое-то время разведчик все же отключился, но пришел в чувство очень быстро. Пулемет на краю поляны замолчал. Гитлеровская передовая, наоборот, ожила и стала поливать огнем свой передний край. В районе болота, в полусотне метров от Щукина упали, одна за другой, несколько мин. Очередь из трассирующих пуль просвистела над ним, но довольно высоко. Он почти не обратил на нее внимания. Впереди была только одна цель: спасти лейтенанта, а значит, вытащить его с поля боя и выбраться самому.

Опираясь на локти, терпя острую боль в ногах, Егор пополз вперед. Его командир лежал без движения именно все в той же позе, в какой его оставил Егор. Грудь его не вздымалась, а маскхалат и лицо были усеяны кусочками грунта и щепой от веток, разлетавшихся по сторонам после взрыва гранат.

– Лейтенант! – громко произнес Егор, добравшись до тела боевого товарища.

Тот молчал, не подавал признаков жизни.

– Командир! – взревел разведчик по-звериному и стал тормошить обездвиженного офицера.

Реакции на его действия не было.

Решение было одно. Егор схватил лейтенанта за материю на груди, приподнялся на локте, продвинулся на полметра вперед сам и подтащил его тело к себе. Потом проделал это еще несколько раз и оглянулся назад. Вспыхнувшая вдали немецкая осветительная ракета озарила снежную полосу на пройденном им пути. Она была в крови!

Разведчик хрипло простонал от нервного напряжения, посмотрел на безжизненное лицо командира и снова стал ползти вперед. Он опирался на локти и каждый раз подтягивал тело офицера к себе. И так метр за метром. Иногда он бросал вперед, перед собой, оба автомата с пустыми дисками, помня о том, что медицинскую помощь будут оказывать лишь тем раненым, что выходят из боя с оружием. Но для этого нужно еще добраться до своих.

Разведчик посмотрел вперед, попытался сориентироваться в направлении движения, напряг зрение, чтобы хоть что-то разглядеть в полумраке. В глазах его стало медленно темнеть. Картинка расплывалась. К горлу подступила тошнота. Он терял кровь и, соответственно, силы и уже начинал это чувствовать и понимать.

– Братцы! – стал кричать Егор, когда при очередном рывке тела командира на себя не смог сдвинуть того с места.

Темнота впереди, на конце поляны, предательски молчала.

– Братцы! – снова простонал разведчик, пытаясь в очередной раз притянуть лейтенанта к себе, продолжая терпеть ужасную боль в ногах.

Тишину со стороны позиции оказавших ему поддержку огнем пулеметчиков прерывал только грохот огня на вражеской передовой, что оставалась в нескольких сотнях метров позади, за болотцем и речкой. Поляна молчала. Егор приподнял голову, еще раз посмотрел вперед, потом на свой окровавленный след на снегу позади, затем на молчащего и не подающего признаков жизни командира.

Год назад на одном из участков Брянского фронта, недалеко от Мценска, он почти что в такой же обстановке потерял своего командира взвода. Как и сегодня, они прикрывали огнем отход своих боевых товарищей, уносивших к позициям родной дивизии взятого в плен немецкого офицера. А он с лейтенантом дрался до последнего патрона с вражеской группой преследования, огрызался гранатами и был ранен и контужен. Несколько часов лежал тогда Егор на мартовском снегу, теряя кровь и силы. И когда он уже приготовился к смерти, до него донесся шум и голоса выходивших из боя раненых солдат.

По какой-то причине те сбились с пути, пошли не той дорогой, заблудились в незнакомой местности, в поросшей лесом нейтральной полосе, и наткнулись на умирающего раненого разведчика. Тот подал голос, обозначил себя. Его заметил один из бойцов, подошел поближе и, схватив за грудки, поволок за собой. Сам замотанный окровавленными бинтами, полуодетый на холоде, солдат не бросил Егора и дотащил до передовой, где передал санитарам. А потом просто ушел, не простившись и ничего не пожелав, не услышав слов благодарности от спасенного им.

Придя в себя, Егор начал спрашивать о солдате, который так неожиданно появился ниоткуда и пришел к нему на помощь. Но никто в родном полку не видел того и не понимал, о чем спрашивает раненый разведчик, принимая его слова за бред. Но сознание, внутреннее чувство Щукина подсказывало ему, что почудиться так просто не могло, что был солдат в окровавленных бинтах. Рослый, высокий, сильный. Одной рукой он вырвал разведчика из снега и поволок за собой, вытащил из лап смерти. Егор сожалел тогда, что думал только о себе при полученном ранении и никак не поблагодарил того солдата и даже не спросил его имени.

А еще тогда ему сообщили о гибели командира его взвода. Тот так же, как и сегодня его теперешний взводный, лежал безжизненно на снегу. Рядом находился его автомат. События этой ночи едва ли не под копирку напоминали то, что произошло год назад. Щукин тоже терял силы, чувствовал приближение смерти, надеялся на помощь, которая так и не приходила, и верил в то, что задание командования было выполнено. А значит, отдали они с лейтенантом свои жизни не напрасно.

– Братцы! – снова хрипло простонал он в темноту, пытаясь что-либо увидеть впереди.

Но темнота, немного разбавленная утренним рассветом, предательски молчала.

– Где вы?! – выдавил из себя Егор, надеясь на получение помощи от тех, кто всего каких-то несколько минут назад отбил его пулеметным огнем у немцев.

Едва голова разведчика в бессилии упала на снег, как кто-то рядом начал радостно бормотать:

– Тут они, тут! Вот они оба! Рядышком лежат!

– Нашлись! – добавил голос чуть дальше.

– Теперь никуда не денутся. Тащите этого, – отдал приказание тот, чей голос Егор услышал, но не увидел во мраке.

В почти что полной темноте он не разобрал ни лица, ни фигуры тех, кто к нему подобрался. Мгла скрыла все от его взора.

– Держись, братишка, – тихо прошептали ему на ухо, и чьи-то сильные руки начали тащить разведчика по снегу.

В ответ он только застонал. Боль в ногах, отдававшаяся по всему телу при соприкосновении с каждым бугорком, веткой или кочкой на пути, не давала ему покоя. Он терпел ее, но все равно стонал, не в силах молчать, и старался держаться так, чтобы не проронить ни звука.

– А мы слышим все, только не видим ничего, – говорил кто-то в темноте. – Только вспышки и зажигалки в небе. Да грохот. То пулеметы, а то мины. И грохот, грохот, грохот. Потом уже старшина говорит, что бьются совсем рядом. Уже за деревьями, что за речкой, на поляне перед болотом кто-то воюет. А мы так и решили, что разведка наша пробивается. Надобно помочь ребятам. Ну и вышли навстречу. Проползли чуток, а там вся картина раскрылась. Один с автоматом вскочил и давай палить по фрицам. А тех видимо-невидимо. Вся поляна усыпана. Кто уж мертвый слег, а кто в ответ палит. Тут и мы подоспели. Как дали по ним разом. Так они и давай тикать.

– Там их больше дюжины осталось. И это, что мы заметили. А дальше, видать, и того больше! – вторил первому рассказчику второй.

Они оба волокли Егора, потом несли его, уложив на плащ-палатку, и все время говорили о состоявшемся бое разведчиков с гитлеровцами и о своем своевременном вмешательстве в ситуацию, рассказывая все это не то себе, не то раненому. А над их головами проносились ветки деревьев, сквозь которые мелькало немного посветлевшее небо. Запахи чередовались, пахло то свежим махорочным дымом, то керосином, то костром, то приготовленной кашей или похлебкой. Егор начинал осознавать, что попал в родные окопы и находится если не в своем полку, то в одной из стрелковых частей дивизии. Вокруг была родная русская речь, а не гавкающие вопли гитлеровцев, и то и дело попадались на глаза родные славянские лица.

– Лейтенант! – простонал Щукин, когда понял, что его внесли в помещение, напоминавшее хорошо обустроенный блиндаж, освещенный несколькими самодельными светильниками-коптилками, изготовленными из снарядных гильз.

– Разведка наша! – сказал тот, кто еще несколько минут назад долго повествовал о подробностях увиденного со стороны боя разведчиков с немцами.

– Один? Из какого полка? – послышался вопрос, резко заданный не то Егору напрямую, не то солдату, который его принес в блиндаж.

– Кто ж его знает? Отбили у фрицев за речкой, на помощь пришли, – прозвучал ответ.

– Лейтенант! – снова, почти в бреду, прохрипел Егор.

– Один был, спрашиваю? – снова послышался резкий вопрос от того, кто интересовался номером полка раненого.

– Двое. Второй мертв! – глухо ответил ему голос, насчитавший ранее не менее дюжины убитых солдат противника.

После этих слов Егор открыл глаза. Даже находясь в таком состоянии, потеряв много крови и сил, он понял всю трагичность ситуации. Командир его взвода погиб в бою. Не ранен, как он сам, а именно погиб.

– Один ты остался, парень! – произнесли ему над ухом. – Нет больше твоего лейтенанта. Убили его фрицы.

Голова разведчика отклонилась набок. Он закрыл глаза. По щеке медленно потекла скупая горькая слеза. Судьба пощадила его и на этот раз, но забрала навсегда его командира, вырвав того из жизни.

– Лейтенант! – снова, уже машинально, прошептал Егор, оплакивая в душе павшего в жестоком бою офицера, с которым свела его судьба всего на несколько месяцев совместной службы и боевой работы.

– Из какого полка? – резко перебил его мысли настойчивый голос, а в глаза ударил свет керосиновой лампы, а не светильника-коптилки.

Лампу держали в руке наверху, в метре от лица разведчика. Рядом застыло чье-то лицо, потом появилось второе.