Последнее письмо
Эрнст подошел к широкому пОлоку и, подцепив стволом карабина край одеяла, резко откинул его в сторону. Пусто. Затем он заглянул за занавеску. Там в углу, на маленькой полочке, под самым потолком, помигивала свечка. Своим тусклым мерцанием она освещала обугленную по краям икону. С потрескавшейся дощечки на молодого человека взирал строгий лик святого. Некоторое время Эрнст с любопытством его разглядывал, а затем, усмехнувшись, пробормотал:
– Надо же, а я думал, они молятся на Сталина…
Солдат еще раз осмотрелся и, не заметив ничего подозрительного, вышел на улицу.
Старик стоял на прежнем месте. Губы у него посинели.
– Иди в дом. Околеешь.
Эрнст сначала махнул рукой, но, не дождавшись реакции, слегка подтолкнул деда к двери. Кажется, только после этого пожилой человек очнулся, и, пролепетав что-то, заковылял в свое жилище.
– Подожди! Возьми это. Нагрей воды. – Солдат протянул ведро со снегом и быстро, не оглядываясь, направился к лесу.
Через час Йохен Шаппер и Эрнст Хельвиг, разомлевшие от жара, отдыхали, сидя на скомканных одеялах. Обоих клонило в сон. Солдаты сняли кожаные портупеи, белые балахоны и верхнюю одежду. Все это было свалено рядом на широком пОлоке. Карабины стояли прислоненными к стене. Над печкой, среди травяных сборов, сушились, свисая вниз, портянки, носки, шарфы и варежки. В маленьком помещении было душно. Запах кожаной амуниции и сохнущих портянок, смешавшись с ароматом душистых трав, развешенных под потолком, составлял сложную смесь. На столе, потеснив закопченную посуду в угол, стояла раскрытая седельная сумка, а рядом с ней отсвечивали металлом две пустые банки из-под консервированного мяса. Вокруг банок было накрошено. Тут же лежала промасленная бумага с разложенными на ней остатками «маршевого» пайка. В алюминиевых кружках дымился только что заваренный кофе.
Йохен Шаппер, борясь с отяжелевшими веками, набивал табаком свою любимую разборную трубку с изящно изогнутым костяным мундштуком. Эрнст полулежал, откинувшись на стену, и сквозь прикрытые веки наблюдал за стариком.
Дед сидел у двери на табурете и выглядел отрешенным, будто происходящее здесь его вовсе не касалось. Когда солдаты въехали во двор, пожилой человек откуда-то принес большую охапку сена. Бросив ее лошадям, он не пошел в дом, а остался во дворе. Эрнст видел через закопченное стекло, как старик разговаривает с животными, осторожно счищая намерзшие на их мордах мутные ледяные сосульки.
Когда пожилой человек зашел в дом, его незваные гости уже вовсю хозяйничали внутри. Старик пододвинул ведро с растопленным снегом ближе к печной трубе и скромно сел на табурет у двери. Руки он сложил на коленях, после чего уперся затуманенным взглядом в одну точку. Он неподвижно сидел, когда солдаты, громко переговариваясь, раздевались и развешивали свои вещи для сушки. Тихонько сидел, когда Йохен раскладывал продукты на столе, а Эрнст нахально рылся в чужом хламе под полкой. Старик был неподвижен, когда солдаты длинными ножами вскрывали консервные банки и ели, кроша ржаным хлебом на стол. Он и сейчас сидел, уставившись потухшим взором в пустоту.
Эрнст Хельвиг перевел взгляд на старую икону, бережно хранимую хозяином в углу под потолком.
– Ты ему не нравишься! – молодой человек пихнул локтем товарища. – Смотри, как он на тебя смотрит.
– Кто? – не отрываясь от своего занятия, спросил Йохен. Он продолжал старательно набивать трубку.
– Святой, на дощечке… – Эрнст, улыбаясь, кивнул в сторону занавески.
Йохен сначала поднял глаза на старика, а затем повернулся и посмотрел на икону.
В желтом мерцании тонкой восковой свечи струился размытый лик. Сквозь черную копоть на покрытой трещинами доске тускло отсвечивало позолотой изображение Иисуса. Изогнутые вверх брови, резкие морщинки и черные точки глаз. Его взгляд и впрямь казался строгим, а зрачки, обведенные тонкой золотой нитью, гневно вспыхивали огненными искорками.
– Ух, как сверкает на тебя! Того и гляди, испепелит! – Эрнсту явно нравилась его собственная шутка, и он засмеялся.
– Угомонись, Хельвиг, это не смешно! – Йохен был раздражен. Но молодой человек и не думал униматься.
– Боишься русского бога? А ты помолись ему, и он тебя помилует! – Эрнст шутливо перекрестил товарища.
– Ты ведешь себя, точно варвар! Да будет тебе известно, что у нас с русскими один бог! И прекрати юродствовать, я не намерен потакать твоей глупости! – Шаппер отвернулся от Хельвига и принялся возмущенно сипеть трубкой, выпуская клубы ароматного дыма.
– О, запыхтел как паровоз! Обиделся! Наш капеллан был бы тобой очень доволен! При встрече я обязательно расскажу ему, как ты вступился за русского бога. Может, тогда наш святой отец от вермахта возьмет тебя к себе в псаломщики. – Эрнст заливался смехом. – Ты будешь у него лучшей служкой!
Йохен попыхивал трубкой и не обращал внимания на остроты. Хельвиг некоторое время еще пытался зацепить товарища, но, видя тщетность своих усилий, скоро отстал совсем. Он протянул руку и взял со стола кружку с кофе. Подув на нее и сделав осторожный глоток, солдат переключил внимание на старика.
– Не слушай его, дед. У нас с вами нет ничего общего! А потому и боги у нас разные. – Эрнст обхватил пальцами пряжку своего ремня. – Видишь, что здесь написано? Эти слова означают: бог с нами! А вот вы своего прогнали! Вы позабыли о нем! Без вашей веры он ничтожен и слаб. Кому такой бог теперь нужен? Кого он может спасти? Кого защитить? – солдат усмехнулся. – Вот что я скажу тебе: молись-ка ты лучше на Сталина!
Старик никак не реагировал на молодого человека, и тот помахал ладонью перед его лицом. – Эй, ты меня слышишь? Ты коммунист? – старик по-прежнему смотрел в одну точку.
– Не понимаешь? – Хельвиг навел на него указательный палец и сделал вид, будто прицеливается.
– Руки вверх! Ты что, глухой? – Эрнст повернулся к товарищу.
– Послушай, Шаппер, как ты думаешь, что он ест? Траву эту, что ли? – солдат щелкнул пальцем по сухому венику на стене. Вниз с шорохом посыпались листья.
– И сколько ему лет? Я думаю, девяносто или все сто. А может, он вообще не ест? – Хельвиг опять хохотнул, довольный своей шуткой.
Шаппер, окутавшись дымом, молчал. Эрнст, не стесняясь, разглядывал хозяина этого убогого жилища.
– Йохен, смотри какие у него шикарные валенки! В таких никакие морозы не страшны. – Молодой человек с восхищением уставился старику на ноги. – Послушай, дед, какой у тебя размер? Давай меняться!
Когда Хельвиг нагнулся и бесцеремонно стащил со старика валенки, Шаппер не выдержал и прикрикнул на товарища:
– Да что на тебя нашло, Эрни? Оставь деда в покое! Посмотри, у него и так ничего не осталось! А ты собираешься забрать последнее!
Хельвиг выпрямился и удивленно посмотрел на друга:
– Я не собираюсь забирать, я хочу поменяться! Он все равно никуда не ходит, зачем ему такая обувь? Я отдам ему ботинки, – с этими словами Эрнст приложил подошвы чужих валенок к своим ногам и разочарованно воскликнул: – Черт! Они же огромные, размера на два больше моего! – Затем он повернулся к товарищу и, внезапно изменив тон, гаркнул: – Ефрейтор Шаппер! Ты забываешь, что идет война, а у меня постоянно мерзнут ноги! Я солдат и мне надо воевать! Понимаешь? Воевать, а не трястись от холода! Я приказываю тебе подобрать сопли и перестать ныть! Ясно? Выполнять! – и Хельвиг снова прыснул, довольный собой.
– Но ведь ты воюешь не с ним, Эрни! Этому старику достаточно страданий. – Шаппер покачал головой, поднялся и начал собираться. – И потом, как ты поедешь? Они же тебе большие, ты растеряешь их по дороге…
Эрнст, все еще пребывая в образе унтер-офицера, продолжал:
– Отставить! Даже этот дряхлый дедушка из них не вываливается. А уж я, солдат величайшей армии мира – и подавно! – он перестал кривляться и спокойным тоном добавил: – Ботинки я себе еще раздобуду, а вот валенки…Ты же сам будешь у меня их просить. Только я еще подумаю, давать ли…
– Шут. Думать он будет. Давалка… Собирайся, уже темнеет, надо торопиться. – Йохен осторожно выбил свою трубку в пустую консервную банку, открутил мундштук, хорошенько продул его, завернул все в специальную тряпочку и аккуратно уложил сверточек в правый нагрудный карман кителя, над которым гордо распростер свои крылья германский орел.
Когда Эрнст выходил на улицу, он краем глаза заметил, как Йохен Шаппер, забрав со стола седельную сумку, вытащил из нее какой-то сверток и быстро сунул его старику в руки. Кажется, это был их последний паек. Но молодого человека это уже не волновало, до места оставалось рукой подать.
Солдаты взобрались в седла и скоро выехали со двора. Когда они покинули деревню, старик медленно поднялся, положил сверток на стол, босыми ногами прошаркал по грязному полу, кряхтя взобрался на широкий пОлок, повернулся к иконе и стоя на коленях начал креститься, отбивая торопливые поклоны. Его дрожащие губы повторяли одно и то же:
– Господи, прости их, грешных! Ибо не ведают, что творят…
Внизу, в сумраке убогого жилища, стояли прислоненные к порогу, раскисшие от тепла черные солдатские ботинки.
4
Дорога оказалась давно не хоженой и сильно заметенной. Иногда ее приходилось угадывать по еле различимым признакам. Но все же главным в ней было то, что она вела в нужном направлении. А это означало скорое возвращение. Отдохнувшие лошади бодро разгребали копытами небольшие сугробы. Дорога петляла. Она, то извилистой просекой врезалась в лес, то выскакивала на открытое место. Синие сумерки уже зажгли в небе первые холодные звезды. Горизонт над лесом бледно подсвечивался всполохами далекого пожара. С наступлением темноты всполохи становились все ярче. Периодически откуда-то доносились приглушенные расстоянием хлопки выстрелов. Эхо долго кружило их по лесу.
Ехали молча. Эрнст Хельвиг, довольный удачным днем, находился в приподнятом настроении. Ступням было тепло. Единственное, что его сейчас заботило, это как не потерять валенки. Они действительно плохо держались на ногах и постоянно норовили соскользнуть. Ехать в них было неудобно, но солдат терпел.
К ночи мороз усилился. Эрнст плотнее перемотал шарф и поднял задубевший капюшон. По всем расчетам, они уже должны быть на месте. Казалось, еще немного, и впереди появятся посты их подразделения. Но за очередным поворотом тянулась все та же лесная просека, которая заканчивалась следующим поворотом. Хельвиг смотрел на покатую спину товарища, мерно раскачивающуюся в седле. От самой деревни Йохен Шаппер не проронил ни слова. Сейчас, в сумерках, он еще больше походил на безмолвную мумию, забинтованную до самых глаз.
Чтобы привлечь внимание товарища, Эрнст тихонько свистнул. Йохен не реагировал. Конечно же, он все слышал, но мысли его были заняты другим. Ефрейтор прокручивал в голове недавние события. Он вспоминал сгоревшую деревню. Вспоминал заметенные снегом дворы, поваленные заборы, высокие печные трубы, казавшиеся неприлично голыми вне стен домов. Вспоминал остовы сараев и какие-то обломки, торчавшие из сугробов. Во время пожара крыши домов обрушились внутрь комнат, похоронив под собой всю нехитрую утварь и простую деревенскую мебель. Иногда среди черных головешек можно было разглядеть гнутые металлические спинки кроватей. В черном обугленном проеме одной из стен на ржавой петле висела оконная рама, белая краска на ней вспучилась и пошла пузырями. Прогорклый запах гари витал над разоренной деревней. Когда ее охватило пламя, люди не бросили свои дома. Несколько часов они боролись с огнем, помогая друг другу и спасая все, что еще можно спасти. Но деревня сгорела. Жить стало негде. Поняв это, люди ушли. Черные от копоти, отравленные дымом, они брели по дороге. Повсюду на их пути встречались лишь скелеты деревень и осиротевшие жители, идущие в неизвестность.
Йохен вспоминал старика и его убогое жилище. Солдат злился на себя за то малодушие, с которым он принял кривлянья Хельвига. Злился за унижение, которое он допустил в хижине. Шаппер злился на себя, злился на своего товарища, злился на обстоятельства. А еще он вспоминал, как на богослужениях армейский капеллан в своей речи, обращенной к солдатам, неоднократно называл русских нацией богоборцев, а Россию – территорией без бога. Но всего два часа назад Йохен своими глазами видел русского старика, спасшего из огня икону…
На душе было тяжко. Боль и разрушения, царившие вокруг, Шаппер невольно проецировал на себя и своих близких. Каждый раз, испытывая необъяснимую тревогу, он задавался вопросом – в чем состоит его долг перед родиной здесь, на охваченной пламенем чужой земле? Почему чувство святости долга перед отчизной тем больше угасает в нем, чем дальше удаляется он от границ своего отечества? Почему с первых же километров чужих дорог понятие «священный долг» начало трансформироваться в нечто иное? С каждой сожженной деревней, встреченной на пути, с каждой семьей беженцев, торопливо сходящих на обочину при виде солдат, это понятие блекло, теряя свою убедительность. Так происходило до сегодняшнего дня. Сегодня Йохен Шаппер понял, что никакой долг не может заставить человека сжечь мирную деревню. На это способен только приказ, который отменяет любые нравственные обязанности, продиктованные совестью. Отныне – он обретает здесь силу и святость, превращаясь в непререкаемый закон. До недавнего времени, Йохен, как образцовый солдат, чтящий устав, не видел разницы между: «быть движимым долгом» или «быть движимым приказом». Но теперь эта разница казалась ему очевидной.
Вопросов было много. Ответов не было совсем, и это мучило. Йохен запутался в мыслях, он никак не мог найти выход из лабиринтов умозаключений. Обычно ему помогала в этом его трубка. Шаппер представил, как они приедут в расположение части, доложат о прибытии, как придут в землянку, как он сядет у печки, достанет трубочку и окутается дымом. Вот тогда все встанет на свои места. От этой мысли на душе стало немного легче.
5
Выстрелы в лесу прекратились. Теперь тишину нарушала только храпы лошадок да ребяческая возня Эрнста, который упорно пытался привлечь внимание своего товарища. Он пустил в ход последнее средство. Молодой человек сгребал снег с широких еловых лап и катал снежки. На сильном морозе комки выходили рассыпчатыми и до цели не долетали. Помучившись так несколько минут, Хельвиг не выдержал:
– Эй, Йохен, просыпайся! Хватит молчать. Скажи уже что-нибудь. Едем как на похоронах. Или ты все еще завидуешь моим новым валенкам?
– Нужен ты мне со своими валенками… – послышалось из-за спины Шаппера.
Эрнст обрадовался:
– Ну, наконец-то! Я уже решил, что ты оглох. Едет – молчит. На вопросы не отвечает…
– Зато от тебя покоя нет. Болтаешь без умолку! Пристал, как репей… – Ефрейтор поддал пятками в бока лошади, и та пошла расторопней. – Вот что, Хельвиг. Слушай приказ. Прекратить разговоры! Ты не в парке на прогулке, внимательнее смотри по сторонам!
Короткий разговор смолк. В сгустившихся сумерках лес придвинулся к дороге вплотную. Теперь он без боязни тянул свои темные ветви к людям, стараясь дотронуться до них кончиками ломких чувствительных пальцев. Эрнсту было неуютно молчать, но он держался, как мог. Солдат поглядывал на деревья, окружавшие его со всех сторон. Воображение рисовало дремучую чащу, населенную нелюдимыми и опасными существами, которые, таясь человеческого глаза, внимательно наблюдают за двумя всадниками, ожидая лишь удобного момента, чтобы броситься на них. Молодой человек представлял себя орденским рыцарем, призванным в эти земли для усмирения невежественных язычников. Представлял себя магистром, с острым мечом, покоящимся в ножнах, перекинутых за спину и с прикрепленным к седлу квадратным щитом. Он ощущал себя средневековым воином, закованным в тяжелую броню и окутанным белым плащом, расшитым накрест черной тесьмой. В таком одеянии ему были бы не страшны ни звериные когти, ни острые стрелы, ни даже вражеские пули…
Эти фантазии прервал встревоженный голос Шаппера:
– Внимание! Впереди кто-то есть.
Хельвиг притормозил свою лошадь и, вглядываясь в темноту, радостно произнес:
– Наконец-то добрались!
Вдоль дороги двигались тени. При появлении всадников, неясные силуэты быстро рассредоточились по обочинам и затихли. Эрнст громко и отчетливо прокричал пароль, после чего добавил :
– Здесь ефрейтор Шаппер и рядовой Хельвиг, рота связи, мы возвращаемся с задания, не стреляйте!
Из темноты что-то ответили. Но прежде чем Эрнст заподозрил неладное, он услышал резкий окрик Йохена:
– Это русские! Назад!
В то же мгновение темноту разорвала серия коротких вспышек. Одновременно с грохотом выстрелов отчаянно заржали испуганные животные. Лошадь Эрнста рванулась в сторону, встала на дыбы, и, скользнув по обочине, провалилась в придорожную канаву, занесенную снегом. Хельвиг не удержался в седле. Удар был оглушителен. Левое бедро обожгла пронзительная боль, дыхание застряло в горле вместе с криком. В глазах ослепительно сверкнуло, и мир погас.
Прошло всего несколько мгновений, и Эрнст снова открыл глаза. Ему показалось, что он пробыл без сознания целую вечность. Молодой человек утопал в глубоком сугробе. Снег был везде: в ушах, в носу, в глазах и даже во рту. Хельвиг давился снегом, пытаясь его выплюнуть. Легкие разрывал кашель. Солдат слышал страшный, нечеловеческий вой совсем рядом и не мог понять, что это такое. Беспомощно барахтаясь, Эрнст пытался найти точку опоры. При этом он все глубже погружался в белую трясину. Превозмогая боль, молодой человек стал делать загребающие движения руками, словно он находился в воде. Понемногу Хельвиг выбрался из канавы. Все это время выстрелы со стороны дороги не смолкали, не смолкал и страшный вой. Только перевернувшись на спину, Эрнст разобрался в происходящем. В нескольких метрах от себя, посреди дороги, он увидел лежащую на боку сильно вздрагивающую лошадь, которая в смертельной агонии лягала копытами воздух и издавала ужасные звуки. В тени ее силуэта прогремел выстрел, и молодой человек узнал своего товарища. Придавленный умирающим животным, он принял бой. Эрнст вспомнил об оружии, но карабина нигде не было. Солдат шарил руками вокруг, но находил лишь снег. Лес наполнился грохотом перестрелки. Пули тонко взвизгивали над самой головой, с тугими шлепками входили в тело хрипящего животного, звенящим рикошетом устремлялись к звездам. Когда выстрелы со стороны дороги прекратились, а лошадь Шаппера наконец затихла, Хельвиг позвал друга:
– Йохен, ты как? Потерпи немного. Я сейчас!
Чтобы подобраться ближе, Эрнсту необходимо было выползти на дорогу, но его словно парализовало. Непреодолимый страх удерживал молодого человека на месте. Он никак не мог оторвать себя от снега. Солдат слышал, как русские переговариваются между собой, и даже заметил какое-то движение совсем рядом. В этот момент Йохен выкрикнул:
– Эрни! Уходи! Слышишь? Уходи! Ты мне не поможешь… со мной кончено… Уходи! – это был не его голос. Шаппер мучительно выдавливал из себя слова, произнося их с тяжелым надрывом. Он хрипел, сдерживая боль.
Русские что-то прокричали в их сторону. В ответ Йохен выстрелил в темноту, наугад, положив винтовку на тушу мертвой лошади. После чего Эрнст опять услышал его страшный хрип:
– Эрни! Уходи! Эрни…
Хельвиг, словно во сне, стал медленно пятиться назад. Он делал это лежа на спине, взгляд его был направлен в сторону дороги. Солдат видел, как Йохен Шаппер трясущейся окровавленной рукой расстегнул подсумок и извлек оттуда обойму с патронами. Защелкнув ее в карабин, он снова положил оружие на неподвижный бок лошади. Когда из снега на противоположной стороне дороги поднялся темный силуэт, Шаппер выстрелил. Силуэт тут же исчез. Русские открыли огонь. Пули снова защелкали сбитыми ветками. Эрнст глазами, полными ужаса, таращился в темноту, озаряемую короткими вспышками. Каждая вспышка на долю секунды выхватывала из тьмы яркую неподвижную картинку, которая фиксировалась в памяти, словно черно-белая фотография. Вражеский выстрел. Вспышка. Картина наполовину срезана черным контуром убитой лошади – все, что перед ней, скрыто во мраке, все, что за ней, на мгновение вспыхивает белым. Белые стволы деревьев, ослепительный снег и неподвижно застывшие фигуры людей с поднятыми винтовками. Эрнст слышит, как Йохен быстро перезаряжает свой карабин – тонко звякнула, отскочив в сторону, стреляная гильза. Ответный выстрел. Картина меняется. Вспышка озаряет спину мертвого животного – теперь уже все, что за ним, погружается во мрак, а все, что перед ним, становится отчетливым и ярким, словно над лесом зажгли мощный прожектор. Вспыхнувший белым Йохен Шаппер, неестественно вывернувшись всем телом, одной рукой сжимает карабин, второй рукой упирается в окровавленный снег, стараясь удерживать себя в сидячем положении. Ног не видно, они придавлены серой бесформенной массой. Лицо солдата искажено от боли, его профиль неузнаваем. Через мгновение все снова погружается во мрак. До следующего выстрела.
Эрнст, всхлипнув, прошептал: «Прости меня, Йохен!» Затем молодой человек перевернулся на живот и быстро пополз к лесу. Он все еще слышал голос Шаппера, обращенный к нему:
– Эрни! Уходи! Слышишь меня? Уходи… – Теперь он стрелял без остановок, делая перерывы лишь для того, чтобы вставить новую обойму. Русские перестали ему отвечать. Эрнст полз вперед, не обращая внимания на боль. Его сознание фиксировало каждый выстрел, сделанный товарищем. Кажется, молодой человек даже считал их вслух:
– Один, два, три, четыре, пять. Следующая обойма. Один, два, три… – Эрнст не мог понять, почему Йохену не отвечают. Когда солдат в очередной раз обернулся, дороги уже не было видно. Но она все еще находилась рядом. Понимая это, Хельвиг продолжал упорно ползти вперед. Он вздрагивал каждый раз, когда ночь разносила по округе звук выстрела. Очередное эхо, пролетев над ним, заплутало в лесном лабиринте без возврата. Все стихло. Эрнст замер. С минуту он прислушивался. Ему сильно мешали гулкие удары сердца. В какой-то момент молодому человеку почудилось, что вблизи хрустнула ветка. Хельвига охватила паника. Он рывком поднялся и, сильно прихрамывая на левую ногу, бросился в ночную чащу. Солдат бежал вперед, не разбирая дороги, ветки яростно хлестали его по лицу, стволы деревьев внезапно вырастали перед ним, а кусты норовили спутать ноги. Он падал, полз, вставал и снова падал. Несколько раз молодой человек скатывался в овраги, сверху на него обрушивались лавины снега, и он задыхался в снежной пыли. Так продолжалось долго. Эрнст потерял счет времени. Наконец, обессилев совсем, он упал и больше не смог подняться…
6
– Господи, помоги мне! Господи, не оставь меня! Господи, дай мне сил! Эрнсту Хельвигу больше не к кому было обратиться. Очнувшись ночью посреди чужого, занесенного сугробами леса, раненый, истекающий кровью человек был обречен на гибель. Эрнст понимал – спасти его может только чудо. Но сидеть в ожидании бессмысленно: вряд ли его начнут искать так быстро. Вряд ли его вообще станут искать здесь. Дело в том, что патруль связи обязан двигаться по строго заданному маршруту. Если звено не вернулось, то по его следам отправляется поисковый отряд, который действует исключительно в границах района патрулирования. Вчера, возвращаясь с задания, Хельвиг и Шаппер отклонились от своего маршрута. Утром поисковая группа, как и положено, пройдет вдоль линии связи, проверит сопряженные с ней просеки и, не обнаружив ничего подозрительного, повернет назад. Углубляться в лес никто не станет.
Эрнст обхватил руками голову и застонал. Роковая ошибка сократить путь обернулась гибелью товарища. Теперь она может стоить жизни ему самому.
– Нет! Только не здесь, не так! – Хельвиг начал судорожно себя ощупывать. Во внутреннем кармане кителя лежали два перевязочных пакета, он их извлек. Срезав брючину маскировки, солдат нащупал на ватных штанах пулевое отверстие – ткань вокруг него была влажной от крови. Сложив отрез в несколько раз, Эрнст наложил полотно поверх ватников, и, морщась от боли, туго перевязал место ранения бинтом. Отдышавшись, он выдернул из снега сухую ветку, отломал пару ровных палок, и, примотав их к ноге, зафиксировал коленный сустав. Осталось найти шест для опоры и можно начинать выбираться. Эрнст обнял ствол ближайшего дерева и медленно поднялся. Испытывая сильное головокружение и тошноту, молодой человек некоторое время стоял, прижавшись щекой к шершавой коре. Когда мир перестал вращаться, Хельвиг огляделся. Высоко в ночном небе сиял мощный прожектор луны. Солдат отчетливо видел извилистую вереницу следов, которая петляла между деревьев. Двумя чернильными пунктирами, небрежно нанесенными на поверхность изогнутого листа, она ныряла в темный распадок и исчезала в застывшей синеве. Путь к спасению лежал по этим следам. Эрнст оттолкнулся от дерева и направился к распадку, но, не сделав и ста шагов, остановился. Перевязка и поиск посоха отняли много сил. Только сейчас он вспомнил о своей лошади. Испуганное животное бежало, подгоняемое грохотом перестрелки. На всякий случай и без особой надежды Эрнст несколько раз выкрикнул ее имя. Никто не отозвался на его слабый зов. Даже эхо не ответило ему, не сумев подобрать ноты отчаяния, прозвучавшие в одиноком голосе.
