В одно касание. Избранное
Глядя на засыпающую городскую улицу, на некошеную траву газонов, зажигающиеся старые фонари – их он тоже помнил всегда – он впервые в жизни подумал об одиночестве, этом божественном и уникальном подарке для всех влюбленных. А потом раздался телефонный звонок. Жена, обеспокоившись его молчанием, поинтересовалась, как он провел день, где был, с кем встречался. Он, старательно обходя острые углы заповедных тем, продолжительно и мягко успокаивал ее и, добившись женского вздоха облегчения, пожелав спокойной ночи, виртуально целуя ее за ушком, отключился.
И тут же набрал номер Веры, и через мгновение, увидев высвеченный цифровой ряд, сообразил, что разница во времени четыре часа, и она, вероятно, спит, а ему так не хотелось тревожить эту уставшую, далекую и бесконечно дорогую для него женщину, дал мобильнику отбой.
Было уже очень поздно, августовская ночь вливалась в раскрытое окно, шуршала шинами проезжающих редких автомобилей, в круге света, под фонарем дрожал кипящий рой мошек, предрекая назавтра жаркий солнечный день, а он все стоял у окна и смотрел, стараясь увидеть себя – в тот незабываемый год, ярко и просто разделивший всю его жизнь на «до» и «после».
Но вглядеться в себя никак не получалось, сразу же рядом вставала она, Вера, и вот для этого не надо было никаких усилий.
Утром он с трудом дозвонился до жены – автомобиль, которым она управляла, постоянно проваливался меж ячеек сотовой связи, храня ее недоступность – и пожелав удачного дня, спросив о самочувствии, умолял беречь себя.
– Ты же знаешь, как я осторожно езжу!
И он ясно увидел милый овал лица, руки, лежащие на руле и чуть разведенные колени – быстрое и легкое движение ее ступней по педалям напоминало ему искусство пианиста и всегда изумляло.
– Я знаю только одно, у меня нет никого кроме тебя!
Ему безумно, невыносимо захотелось взять ее ладонь.
– Ты не знаешь главного, что я очень люблю тебя!
Последнее слово не дозвучало ее голосом, видимо автомобиль снова оказался вне зоны доступа, а он долго, с полчаса, сидел неподвижно, пытаясь признаться в допущенной им ошибке.
Будучи однолюбом, отдавая себя целиком только одной, возлюбленной и любимой женщине, с горечью осознал как дороги ему сейчас обе, таких поразительно разных и от этого еще более привлекательных.
Солнце уже стояло высоко, над дальним лесом висело и переливалось жаркое марево, он услышал топот детских ног, крики мальчишек, выглянул в окно и увидел бегущих детей, радостно кричащих, одетых в шорты, босых и загорелых. Меняясь местами в накипании загара и выгоревших волос на головах, это движущийся муравейник, перемещаясь вниз по улице, захватил и его, и потащил за собою по течению вниз, через переулки, заглохшие черемухой и рябиной, мимо каких то старых построек с перекошенными заборами, и наконец, выплеснул на городской пруд, и уже погрузившись в воду, проплыв до определенной глубины, где температура воды меняется по горизонтали и вертикали от бьющих на дне родников, он лег на спину и долго лежал так с закрытыми глазами.
Сквозь прикрытые веки пробивались солнечные блики, искрами вспыхивая на ресницах, до его слуха доносились всплески, чей-то смех, возгласы мальчишек и визг девчонок на купальне и вдруг гулко и тяжело – отражаясь на водном зеркале – с вершины холма, где стояла древняя церковь, ударил колокол.
И он, вздрогнув от неожиданности, почувствовав ледяную тревогу, быстро поплыл к берегу, взглядом отыскивая то место, где он сложил свою одежду.
Одетый, поджарый, освеженный, пружинистым шагом он вышел на центральную улицу, в ее залитый солнцем торжественно-блестящий жар; от булыжной мостовой поднимался горячий поток, крыши домов нестерпимо и ярко сверкали, как каски пожарных. Войдя в маленькое кафе, прилепившееся к зданию магазина, взял из холодильника кока-колу, и позже, в номере гостиницы, начал наливать в стакан, следя за спохватившейся пеной.
Зазвонил телефон, лежащий на столике за спиной, держа в руке стакан, он развернулся, и не дойдя одного шага, увидел, что звонит Вера.
– Саша! Здравствуй! Саша! Я выезжаю через два часа, потом самолетом, и поездом. Буду завтра в 04—25 московского времени. Я очень тороплюсь, не знаю почему. Ты слышишь?
У него задрожали ноги, и он пригубил ледяной напиток
– Я слышу, Вера! И очень жду тебя! Очень! Обязательно сообщи номер вагона, я подхвачу тебя на руки и не отпущу уже никуда.
– Ты все такой же, Саша!
– Нет, я совсем другой, приедешь и увидишь. Совсем другой… До встречи!
– До встречи!
Он долго, растягивая удовольствие пил из стакана, потом налил еще, и поднося к губам темную и вкусную прохладу напитка, вновь услышал телефонный вызов.
– Але! Полина? Доченька! Что случилось, моя милая? Что? Как? Не плачь, слушай меня! Слушай внимательно! Перестань плакать, я уже выезжаю! Я все сделаю сам! Успокойся! Слышишь? Прошу тебя, успокойся, моя хорошая. Я еду! Еду! Милая моя…
Его била мелкая дрожь, и он не мог понять из-за чего более, от всепоглощающего ужаса, свалившегося на дочку, или от безвозвратной потери жены, погибшей час назад в автокатастрофе.
Милана
Всего один лишь вечер, да даже малая часть его, прозвучавшая томительной нотой.
Когда солнце, бессильно барахтаясь в море, цепляясь лучами за тонкие облака, погружается в лазурную пучину.
Когда листья платанов перешептываются под дуновением ласкового бриза, а в тени кипарисов вспыхивают загадочные белые звезды, приглашая откликнуться еще бледных, но уже различимых на небосклоне своих двойников.
Мгновение спустя золотой луч рассекает лоно залива пополам – блеск печальной луны. Морской запах перемешивается с цветочным.
Скольжение хрупкой красивой руки по каменным перилам крутого и долгого мраморного спуска, летящий по ступеням подол вечернего платья – улетающий, тающий аромат, под перестук каблучков. На повороте лестницы – стремительный поворот головы. Волосы еще в полете, а глаза – замерли, поразив меня персидской красотой.
Ей 24. Она из Антиба. Но уже успела побывать замужем и прожить пять лет в Париже. Легка и порывиста. Невероятно чистоплотна и ценит минимум косметики. Во время нашего первого танца долго смотрела мне в глаза, взглянув потом на жену, спросила.
– Вы давно вместе?
– Да.
– Я бы хотела такой жизни.
Я вздрогнул, все одиночество мира глядело на меня глазами Миланы.
После танца, распахнув стеклянную дверь, вышел на балкон, в звенящую и восхитительно-черную ночь. Легкое дуновение с моря и быстрый шепот за спиной.
– Можно, я постою с вами?
Взяв ее ладонь, почувствовал горячее сплетение пальцев.
Высокий, смуглый, он поразил ее в первый день своего приезда в Антиб. Ранним утром возле отеля притормозил автомобиль – такси из Ниццы – доставивший из аэропорта пожилую пару. Стройного поджарого мужчину военной выправки, и совсем невероятно легкую, гибкую женщину, восточной, совершенно дикой волнующей красоты.
Юноша уже вынимал чемоданы из багажника, властно отстранив водителя рукой от прописанных ему обязанностей. На нем были светлые брюки, такого же цвета летние туфли и белая сорочка, расстегнутая на половину от горла и открывшую крепкую грудь.
Они сняли два номера, родители на первом этаже, а для повзрослевшего сына – на втором. Небольшую угловую комнату с видом на далекие Альпы. Милана, сидя за стойкой, оформляя оплату за проживание, видела его блеснувшие горячей чернотой глаза, когда отец вручил ему ключ, строго наказав при этом не опаздывать к завтраку.
Стоял август, Милане исполнилось 18, Мишель был на год старше. Он тут же вернулся, протянул ей руку, назвав себя. И она почувствовала мгновенный озноб. А когда они втроем пошли на завтрак в залитую солнцем столовую, он, найдя глазами ее глаза, ослепительно улыбнулся. Смутившись, дрогнувшим голосом, Милана, сославшись на головокружение, отпросилась у своего отца – хозяина отеля, сходить к морю.
Погулять на свежем воздухе, быть может искупаться.
Вода успокаивала жарко бившееся сердце, причина беспокойства была где-то рядом, и пока она пыталась избавиться от нахлынувшего, в спину ударил его звонкий голос – Милана! Она обернулась.
Налетев вихрем, заговорил, растормошил, околдовал, и она уже не могла сопротивляться его глазам, обаянию, точеным сухим рукам. Увидев за его спиной идущих на пляж людей – вспыхнула, освободила свои ладони от нервных долгих пальцев Мишеля и кинулась прочь.
Напрямик, вверх по узкой тропинке, промельком загорелых ног, испуганной вздрагивающей козочкой, пряча загоревшиеся щеки.
– Что случилось, доченька! Вся запыхалась!
– Нет, нет папа, все хорошо! Я приму душ и вернусь!
– Поспеши! Потом позавтракаем вместе!
И ей стало так уютно и спокойно, мыслями возвратившись туда, на берег, к его прикосновениям – она залилась счастливым смехом и убежала к себе.
Ощущение солнечного невесомого счастья не покидало ее и тогда, когда после возражений отца, уговоров родителей Мишеля, после долгих и основательных бесед двух старших мужчин – она уехала в Париж. С женихом.
Потом месяц, проведенный в Марокко и Алжире, у родственников матери Мишеля.
В раскаленной африканской неизвестности, под обжигающей синевой неба, блуждая в финикийских и византийских развалинах на побережье, вкусив щедрость и роскошь самобытного гостеприимства, носимая на руках возлюбленного и на волнах нескончаемого радостного тепла, задыхаясь от его поцелуев – они вернулись в купленную для них квартиру на улице Жофруа в Латинском квартале.
В Париже уже стояла осень, солнечная и тихая. Степень бакалавра позволила ей устроиться на работу в окружной департамент полиции. Статистика ночных правонарушений, компьютер и ворох документов.
Выручал Мишель, приезжая за ней на машине, забирая после работы, привозил домой, отправлял в душ и готовил ужин. Его энергия восхищала, только она знала, да еще его родители, чем он занимается. Подразделение DST строго регламентировано и не афишируется.
Бесконечные тренировки и поездки по стране не утомляли его, и Милана не помнит дня его возвращения без букета цветов.
Как то вечером, в самый разгар парижской чудесной весны.
– Я сейчас вспомнила африканское побережье. Мне казалось, что за морем я видела маяк Антиба.
– Не может быть. Это же очень далеко!
– А мне хочется верить, что я видела, пусть даже мне все это показалось!
– Влюбленные видят даже то, что не видят другие.
Они шли по Латинскому кварталу, рука в руке.
И услышали оклик.
– Не хочешь поговорить с нами?
– В чем дело, ребята?!
Мишель, остановившись, предупредительно показал раскрытую ладонь.
Из затемненной стороны дома шагнули трое, судя по внешности и речи – арабы.
– Ты можешь идти, а девушка пусть останется!
И тогда Мишель быстро ответил на арабском. Они замерли, быстро переглянулись и двинулись навстречу. Мишель, левой рукой прижав Милану к стене, быстро сделал три шага вперед. Она закричала. Или только хотела закричать, зажав ладонью рот. Он успел уложить двоих, но третий, пригнувшись, по-лисьи, сделал стремительный выпад в его в спину, справа, повыше пояса.
Мишель еще успел развернуться, вывернуть ему руку и ударить локтем в висок. Упали они разом, и сверкающее лезвие ножа зазвенело по мостовой. И тогда Милана услышала свой голос. Она еще сумела найти силы вызвать полицию и позвонить в скорую медицинскую помощь.
И уже в машине, находясь рядом с ним, припала к его груди.
– Мишель! Что ты сказал им? Не оставляй меня! Ты слышишь?
Врач аккуратно приподнял ее и сделал укол, после чего она горько заплакала.
В госпитале, в залитых ярким светом коридорах, словно спасительное пробуждение от сна, проступили лица родителей Мишеля. И она не знала, куда спрятать дрожащие руки. Стылое ожидание результатов операции. Сверкающие плитки кафеля, зеленые и желтые. Мертвая тишина.
Молодой, с седыми висками, хирург. Испарина на лбу.
– Будем надеяться на лучшее.
Она напросилась в палату, куда доставили его из операционной. Замерла, присев рядом.
С другой стороны кровати – медсестра. Переплетение проводов, прозрачных трубок, монитор, холодное перемигивание светодиодов. Рассветало.
За минуту до ухода в другой мир он открыл глаза и четко произнес.
– Я сказал, что не отдам тебя никому!
И она потеряла сознание.
В мире для нее два места – Париж и североафриканское побережье, куда не хочется возвращаться. Какие уж тут слова утешения? Я держу ее ладони, и мы оба неотрывно смотрим на дальний маяк, тот самый, что она так хотела увидеть с противоположного берега Средиземного моря.
И я верю в это! Именно любовь позволяет заглянуть за дымку заманчивых горизонтов.
Хотя бы раз в жизни.
Уроки русского
Каждым утром, выходя из дому, неспешно проходил мимо, слегка кося глазами в сторону её окон. В тайной надежде, что удастся различить в сумраке комнаты – силуэт, светлый промельк лица. Затенённости и загадочности добавляла сирень, густо разросшаяся в полисаде.
Однажды, совсем неожиданно для обеих, увидел как она, проснувшись, стоя в ночной сорочке, расчёсывала волосы в слабом свете зари. Наклон головы, обнажённый локоть, волна волос и стремительные движения гребня.
Он замер.
Почувствовав посторонний взгляд, резко повернулась, повела плечом и погрозила пальчиком.
Смутился, но её улыбка, глаза, светились радостью – улыбнулся в ответ и склонил голову.
– Мария Воронова!
Из четвероклассников, стоящих напротив выпускников, выпорхнула миниатюрная светлоголовая девочка. Распахнув глаза, остановилась.
И тогда он услышал свою фамилию.
Одноклассники дружно загудели.
Вахрушева сразу заключила, откинув пышную косу и внимательно оглядывая.
– Самый высокий и самая малявка.
– Давай, наш джентльмен.
Гончарова подтолкнула в локоть. Пахнула сладкой цветочной смесью.
Вобрав в себя улыбки друзей, шагнул.
Подхватив Марию, легко посадил на плечо, держа её за лодыжки, левой рукой она обняла его голову. Почувствовал хрупкость пальцев и тепло ладошки.
В правой руке девочки невесть откуда – он слишком был занят новым знакомством – появился бронзового цвета колокольчик.
Они двинулись по кругу актового зала, затем в коридор, вниз по лестнице, повернули налево и прошли вдоль выпускных классов с трелями последнего звонка.
Серебристо – весомый звук бил в окна, рассыпался по подоконникам, сливаясь с солнечными горячими всплесками.
После церемонии, идя рядом спросил.
– Волновалась?
Взглянув снизу, поправила чёлку.
– Нет. Нисколечко. А вы такой сильный.
– Потому что ты легкая.
И, улыбнувшись, помчалась в свой класс. По спине смешно и задорно прыгали косички с крупными белыми бантами.
Затем в его жизнь вошла война.
Кровавая, пыльная, раскаленная солнцем.
Афганистан.
Ему повезло. Не зачислили в списки убитых, пропавших без вести. Ни покалеченный, ни получивший пулю от снайпера, а ещё ужасней – шальную, ни взорвавшийся на мине, ни погибший от ран или кровопотери от них, ни замерзший в горах.
Он вернулся домой через пять лет. И увидел, как она выросла. Мария. Оказалось, что живет рядом, в двух шагах.
Из-за разницы лет он не запомнил. Так случается. Возраст играет нами независимо от разума.
Утро, майское, тёплое, пронизанное нежным цветением яблонь, голубиным клёкотом. Проходя мимо школы, услышав говор и смех, обернулся. Она бежала, шла, летела, цокая каблучками, щёки пылали весенним пожаром. На плечах струился шёлковый шарф, белое платье, белые туфли. Мираж. Неземное. Только взгляд её глаз. Такой же, искрящийся, запомнившийся.
Растерявшись, поразившись её взрослости, отыскивая в памяти тот день, когда впервые увидел, осознал, что ни разу, ни на секунду не задумывался, не вспоминал эту девочку из прошлой жизни. Ни лица, ни имени, ничего.
Да и было ли это?
Она же, налетев, словно ласковый ветер.
– А я знала, что вы вернетесь! Правда, правда! Что с вами ничего не случится. Что я снова увижу вас!
Встретились глазами. Поправляя ниспадающие волосы, улыбалась.
– А я уже школу заканчиваю! Мама платье на выпускной бал шьет, красивое, красивое! Хотите посмотреть?
Он хотел выдумать причину, чтобы отказаться. Но она не позволила.
– Согласны?
Взяв его за руку, потянула за собой.
– Идёмте – же!
И он подчинился.
Её ладонь утопала в его крепкой руке.
Невероятная девичья свежесть исходила от плеч, волос, словно от реки, накрытой летним слепым дождём, когда косые штрихи, пробитые солнцем, беззвучно разбиваются на воде звонким бисером.
Говорила без умолку.
Рассказывала о своей учёбе, подругах, маме и бабушке, о прочитанных книгах.
О том, как дождливым осенним вечером встретила его мать.
– Где он?
И узнав, испугавшись, с полудетским страхом, прошептала.
– Дайте, пожалуйста, адрес.
– Я писала вам! Все эти годы!
– Мария! Тот адрес, на который вы писали, сменился. Мне пришлось воевать в разных местах. Ничего не поделать, война.
– А какая она, война?
Он остановился. Дрогнуло холодом под ложечкой, там, где душа.
Она выжидательно зябла от любопытства.
– Хотите, Машенька, я вам стих прочитаю?
Ослепительно улыбнулась.
– Да!
Я только раз видала рукопашный,Раз – наяву. И сотни раз – во сне…Кто говорит, что на войне не страшноТот ничего не знает о войне.– Это написано Юлией Друниной. Женщина и война – особая тема, Машенька.
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «Литрес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
Приобретайте полный текст книги у нашего партнера:
