Сказания о земле Русской. От Тамерлана до царя Михаила Романова

Затем он призвал посла Елены Ивана Сапегу и держал ему такое слово: «Ивашка! Привез ты к нам грамоту от нашей дочери, да и словами нам от нее говорил: но в грамоте иное не дело написано, и не пригоже ей было о том нам писать. Пишет, будто ей о вере от мужа никакой присылки не было, но мы наверное знаем, что муж ее, Александр-король, подсылал к ней, чтобы приступила к Римскому закону. Скажи от нас нашей дочери: „Дочка! Памятуй Бога, да наше родство, да наш наказ, держи свой Греческий закон во всем крепко, а к Римскому закону не приступай ни которым делом; церкви Римской и папе ни в чем послушна не будь, в церковь Римскую не ходи, душой никому не норови, мне и всему нашему роду бесчестия не учини; а только по грехам что станется, то нам и тебе, и всему нашему роду будет великое бесчестие, и закону нашему Греческому будет укоризна. И хотя бы тебе пришлось за веру и до крови пострадать, и ты бы пострадала. А только, дочка, поползнешься, приступишь к Римскому закону волею ли, неволею, то ты от Бога душою погибнешь и от нас будешь в неблагословении; я тебя за это не благословлю, и мать не благословит; а зятю своему мы того не спустим; будет у нас с ним за то беспрестанно рать“».

Со своими послами, отправленными в Литву для взятия присяги с Александра в соблюдении договора, Иван послал дочери слово совершенно такого же свойства, как и наказ, отправленный чрез Ивана Сапегу.

Кроме того, он дал ей и поручение: разведать, не найдется ли в Западной Европе невесты среди царствующих домов для старшего его сына Василия; при этом послам наказывалось: «Если королева Елена укажет государей, у которых дочери есть, то спросить, каких лет дочери да о матерях их и о них не было ли какой дурной молвы?» Елена отвечала: «Разведывала я про детей деспота Сербского, но ничего не могла допытаться. У маркграфа Бранденбургского, говорят, пять дочерей, большая осьмнадцати лет хрома, нехороша; под большею – четырнадцати лет, из себя хороша… Есть дочери у Баварского князя, каких лет, не знают, матери у них нет; у Стетинского князя есть дочери, слава про мать и про них добрая. У Французского короля сестра обручена была за Альбрехта, короля Польского, собой хороша, да хрома, и теперь на себя чепец положила, пошла в монастырь…»

После заключения перемирия у Иоанна с мужем Елены происходили весьма частые пересылки, главным образом по поводу взаимных недоразумений пограничных жителей, причем отношения между тестем и зятем были по-прежнему далеко не дружественные. Александр, разумеется, не мог простить Москве отторжения стольких волостей от Литвы и однажды даже послал сказать Иоанну, что пора ему возвратить Литве земли, взятые у нее по перемирному договору, так как ему жаль своей отчины. На это государь велел ответить Александру, что и ему также жаль своей отчины, Русской земли, которая за Литвою, – Киева, Смоленска и других городов.

Из этих слов ясно видно, как смотрел Иоанн на будущие отношения Руси к Литве. Он предвидел, что предстоит кровавая и продолжительная борьба, пока не будет собрана воедино его отчина, вся Русская земля, под рукою православных самодержцев московских, и в этом же духе наказывал своим послам говорить и Менгли-Гирею, чтобы последний не мирился с Литвой, а если Менгли-Гирей скажет, что великий князь сам перемирие взял, то отвечать ему: «Великому князю с Литовским прочного мира нет; Литовский хочет у великого князя тех городов и Земель, что у него взяты, а князь великий хочет у него своей отчины, всей Русской земли; взял же с ним теперь перемирие для того, чтобы люди поотдохнули да чтобы взятые города за собой укрепить…»

Одновременно с приездом в 1503 году больших литовских послов в Москву за миром Иоанн разрешил приезд и послам Ливонского ордена, причем дал им опасный лист такого рода: «Иоанн, Божией милостью, царь и государь всея Руси, и великий князь, и сын его, князь великий Василий Иванович, царь всея Руси, магистру Ливонской земли, архиепископу и епископу Юрьевскому и иным епископам и всей земли Ливонской: присылали вы бить челом к брату нашему и зятю Александру, королю Польскому и великому князю Литовскому, о том, что хотите к нам слать бить челом своих послов. И мы вам на то лист свой опасный дали». Послы, приехав в Москву, ожидали заключения перемирия с Литвой, а затем их отправили по старине в Новгород подписать перемирие с наместниками великокняжескими, так как заключать с ними мир самому великому князю в Москве считалось для немцев слишком большой честью.

Мы видели, что Иоанн еще до окончания войны с Литвой заключил союз с королем Датским Иоганном, который искал шведского престола. Вследствие этого союза наши войска в 1496 году ходили к Выборгу, но не могли его взять, хотя употребляли при осаде огромные пушки – в три с половиной сажени длины. А в 1497 году русские вторглись в Финляндию, опустошили ее до Тавасгуса и наголову разбили шведские войска, положив 7 тысяч человек на месте. В то же время наши полки, составленные из устюжан, двинян, онежан и важан, отправились от устьев Северной Двины Белым морем в Лапландию, завоевали берега восьми рек и привели в русское подданство обитателей побережья реки Лименги.

Война со шведами окончилась, когда Иоганн Датский стал шведским королем.

Создание Иоанном III обширного и могущественного Московского государства повлекло за собой, как мы видели, и частые сношения с различными государями, причем в Западной Европе только впервые узнали, что восточнее Польши и Литвы существует большая, независимая от них держава. Это открытие сделал немецкий рыцарь Николай Поппель, путешествовавший из любопытства по отдаленным странам и заехавший в 1486 году в Москву. Возвратясь домой, он объявил германскому императору Фридриху, что великий князь Московский не только не подвластен польскому королю, но гораздо сильнее и богаче его.

Вследствие этого в 1489 году Поппель вновь прибыл в Москву уже в качестве императорского посла, причем просил Иоанна разрешить говорить с ним наедине. Иоанн в этом ему отказал; тогда Поппель в присутствии бояр стал просить руку одной из дочерей великого князя от имени императора для племянника последнего, владетельного маркграфа Баденского. Иоанн ответил на это, что хочет с императором любви и дружбы и отправит к нему своего посла. Поппель вновь стал просить позволения говорить с великим князем наедине. Иоанн наконец согласился и, поотступив от бояр, стал его слушать, а дьяк Феодор Курицын записывал посольские речи. Поппель начал с просьбы, чтобы его слова не были переданы полякам или чехам, иначе ему придется поплатиться головой, а затем продолжал так: «Мы слышали, что ты посылал к римскому папе просить у него королевского титула (звания) и что польскому королю это очень не понравилось, и посылал он к папе с большими дарами, чтобы папа не соглашался. Но знай, что папа в этом деле не имеет никакой власти, а только император. Поэтому, если желаешь быть королем своей земли, то я буду верным слугой твоей милости и буду хлопотать перед императором, чтобы твое желание исполнилось».

На эту хитрую речь императорского посла Иоанн велел сказать ему следующие достопамятные слова: «Сказываешь, что нам служил и впредь служить хочешь, за это мы тебя здесь жалуем да и там в твоей земле тебя жаловать хотим. А что ты нам говорил о королевстве, то мы, Божиею милостию, государи на своей земле изначала, от первых своих прародителей, а поставление имеем от Бога, как наши прародители, так и мы; просим Бога, чтобы нам и детям нашим всегда дал так быть, как мы теперь государи на своей земле, а поставления, как прежде, мы не хотели ни от кого, так и теперь не хотим».

Пристыженный Поппель больше не заикался о поставлении Иоанна в русские короли немецким императором.

В том же 1489 году из Москвы был отправлен посол к императору Фридриху и сыну его Максимилиану грек Юрий Траханиот, коему было наказано: «Если спросят: цесарь (император) спрашивал у вашего государя, хочет ли он отдать дочь за племянника императорского маркграфа Баденского, то отвечать: за этого маркграфа государю нашему отдать дочь неприлично, потому что государь наш многим землям государь великий, но где будет прилично, то государь наш с Божиею волею хочет это дело делать. Если начнут выставлять маркграфа владетелем сильным, скажут: отчего неприлично вашему государю выдать за него свою дочь, то отвечать: во всех землях известно, надеемся, и вам ведомо, что государь наш великий государь, урожденный изначала, от своих прародителей; от давних лет прародители его были в приятельстве и любви с прежними римскими царями, которые Рим отдали папе, а сами царствовали в Византии… так как же такому великому государю выдать дочь свою за маркграфа? Если же станут говорить, чтобы великому князю выдать дочь за императорского сына Максимилиана (будущего императора), и послу не отговаривать, а сказать так: захочет этого цесарь, послал бы к нашему государю своего человека. Если же станут говорить накрепко, что цесарь пошлет своего человека, и посол возьмет ли его с собой, отвечать: со мной об этом приказа нет, потому что цесарский посол говорил, что Максимилиан уже женат, но государь наш ищет выдать дочь свою за кого прилично: цесарь и сын его Максимилиан – государи великие, наш государь тоже великий государь; так если цесарь пошлет к нашему государю за этим своего человека, то я надеюсь, что государь наш не откажет».

Траханиот был принят императором с величайшими почестями и в 1490 году вернулся вместе с послом Максимилиана Делатором, который от его имени просил Иоанна о союзе против польского короля, а затем начал говорить о сватовстве, просил видеть дочь великого князя и спрашивал, сколько за ней дадут приданого. Бояре отвечали ему, что великий князь согласен на брак дочери с Максимилианом (овдовевшим в это время), но с условием, чтобы тот дал грамоту, что жена его останется православной и будет иметь православную церковь и священников до смерти; относительно же позволения видеть великую княжну и приданого, ему было сказано: «У нашего государя нет такого обычая: не пригоже тебе прежде дела дочь его видеть. Государь наш – государь великий, а мы не слыхали, чтобы между великими государями были ряды о приданом. Если дочь нашего государя будет за твоим государем, королем Максимилианом, то государь наш для своего имени и для своей дочери даст с ней казну, как прилично великим государям».

После этого ответа Иоанн приказал боярам заключить союзный договор с Максимилианом, стремившимся тогда добыть венгерский стол, свою отчину, на который намеревался сесть Владислав, сын Казимира Польского. В договоре этом говорилось: «Если король Польский и дети его будут воевать с тобою, братом моим, за Венгрию, твою отчину, то извести нас и поможем тебе усердно без обмана. Если же и мы начнем добывать великого княжения Киевского и других земель Русских, коими владеет Литва, то уведомим тебя, и поможешь нам усердно, без обмана».

Перед отъездом Делатор был принят великой княгиней Софией, которой он поднес от Максимилиана серое сукно и попугая, а великий князь пожаловал его в «золотоносны», то есть дал ему золотую цепь с крестом, горностаевую шубу и золоченые серебряные остроги, или шпоры, как бы в знак посвящения в рыцарское достоинство.

Описанные посольства не привели к каким-либо важным последствиям. Брак великой княжны с Максимилианом не состоялся, конечно, из-за решительного требования Иоанна насчет сохранения дочерью православия; что же касается союза против Польши, то Максимилиан скоро примирился с ней. Однако отношения с русским двором продолжали оставаться дружескими, и в 1504 году Максимилиан опять прислал своего посла в Москву, спрашивая, не нужно ли нам его ратной помощи или совета, а также прося прислать несколько белых кречетов, водившихся на нашем крайнем севере и высоко ценившихся для охоты.

Иоанн отвечал Максимилиану, что он уже удачно окончил войну с Ливонией, и послал ему одного белого и четырех красных кречетов.

В 1505 году Максимилиан опять прислал две грамоты, от себя и сына своего Филиппа, в коих Иоанн и сын его Василий названы царями, с просьбой освободить пленных ливонских немцев, взятых в последнюю войну. Государь приказал на это ответить: «Если магистр, архиепископ, епископы и вся земля Ливонская от нашего недруга литовского отстанут, пришлют бить челом в Великий Новгород и Псков к нашим наместникам, и во всем нашим отчинам, Новгороду и Пскову исправятся, то мы тогда, для вашей братской любви, посмотря на их челобитье и исправление, дадим пленным свободу».

Кроме сношений с европейскими государями, Иоанну при ходилось также принимать послов и от некоторых азиатских владетелей; но главное свое внимание он обращал на запад, и постоянной его заботой было выписывание искусных мастеров по различным отраслям производства, которым наши добрые соседи – поляки, литва, немцы и шведы – старались всячески затруднить проезд в Русскую землю.

Помимо поименованных выше итальянцев зодчих, известность по себе оставили: пушечный мастер Фрязин Павлин Лебосис, отливший великую пушку в 1488 году; колокольный мастер Фрязин Петр; органный игрец католический священник белых чернецов Августинова закона Иван Спаситель (Сальватор), принявший у нас православие; серебряные мастера Олберт Немчин и Карл из Медиолана и лекари: Антон-немец и жидовин Мистро Леон из Венеции.

Особенно ценил Иоанн хороших мастеров, знавших руду золотую и серебряную и умевших отделять от земли золото и серебро.

Посланные по его приказу на Печору два таких мастера-немца, Иван да Виктор, отыскали в 1490 году на реке Цильме серебряную и медную руду на пространстве 10 верст.

Предположения Иоанна найти среди царствующих западноевропейских домов невесту для сына и жениха для одной из дочерей не увенчались успехом вследствие разницы вероисповеданий. Тогда государь решил сочетать их браком дома – в Русской земле. При этом, находя неприличным иметь зятем владетельного маркграфа Баденского, племянника императора, Иоанн нашел вполне соответствующим для себя породниться с одним из своих верных слуг; он выдал вторую свою дочь Феодосию замуж за сына своего доблестного военачальника князя Даниила Холмского; великий князь Василий Иоаннович тоже женился в 1504 году на русской – на Соломонии Сабуровой, девушке незнатного рода, но пришедшейся ему по душе на смотринах, на которые, по византийскому обычаю, было собрано со всей земли около 1500 девиц благородного звания.

27 октября 1505 года великий князь Иоанн III Васильевич окончил свой многотрудный жизненный подвиг на 67-м году жизни и на 44-м – великого княжения, пережив Софию Фоминичну на два года.

Чувствуя приближение конца, Иоанн собрал детей и бояр и приказал громко читать духовную; в то же время он велел освободить много заключенных в темницах, а должников между ними выкупить за свой счет. После причащения и соборования митрополит Симон хотел постричь его, но он отказался, очевидно желая умереть государем, а не монахом.

Всегда следуя в течение своей жизни преданиям старины, он и в завещании своем, по обычаю предков, наделил волостями всех пятерых сыновей. Но тогда как старшему великому князю Василию было дано 66 городов и в том числе самые значительные, остальным четырем – Юрию, Димитрию, Семену и Андрею – были оставлены лишь небольшие уделы с весьма ограниченными правами и полным подчинением старшему брату, великое княжение которого они должны были держать честно и грозно, а после него и того из сыновей Василия, кто будет его преемником. Свято соблюдая заветы предков по собиранию Русской земли и всегда проявляя во всех своих действиях удивительную обдуманность и замечательное чувство меры, Иоанн в течение своей долгой жизни сделал ряд огромных земельных приобретений и оставил своему наследнику уже весьма могущественное государство, превосходящее по своим размерам по крайней мере в три раза то, которое он получил от отца своего Василия Темного.

Как мы видели, деятельным помощником Иоанна во всех его делах был сам русский народ, стремившийся объединиться в крепкое государство вокруг стольного города Москвы, которая представляла столько дорогого и заветного для каждого русского сердца и ума. Это горячее чувство любви к Родине отразилось, конечно, на всех многочисленных походах, которые предпринимал Иоанн во имя собирания Русской земли: мы постоянно видели в его ратях необыкновенное воодушевление и замечательное стремление к смелым наступательным действиям, причем слово «Москва» было боевым кличем, объединявшим всех.

Вместе с тем мы видели также, что войска Иоанна и их державный вождь были всегда воодушевлены самыми возвышенными понятиями о чувстве долга и благородстве; так, московские воины побросали в воду захваченные доспехи новгородцев, не желая пользоваться добром изменников русскому делу и православию; московские воеводы гнушались общения с немецким изменником Гаммерштетом, несмотря на оказанную им нам большую услугу в битве с немцами; сам великий князь велел заточить князя Холмского, предавшего ему своего господина – тверского князя, не желая иметь в числе своих слуг предателя; наконец, наши военачальники князья Ухтомский и Ярославский после победы над татарами в 1469 году, дважды получив от Иоанна высшие в то время знаки отличия – по золотой деньге для ношения на груди, отдали их священнику, чтобы он молился о государе и о всем его воинстве. Мужество, бескорыстие и горячая любовь к Родине были отличительными свойствами сподвижников Иоанна III.

Постоянная потребность в многочисленной воинской силе, доходившей иногда до 180 тысяч человек, и необходимость содержания бдительных сторожевых отрядов в степи заставляли, разумеется, Иоанна уделять военному делу немало своих забот.

Помимо служилых людей или старшей дружины, бояр, детей боярских и дворян, в походы посылались сурожане, суконники, купчие люди и прочие москвичи, «которые пригоже по их силе», а также брались люди посошные, по одному с нескольких сох, казаки в полки татарские – служилых татарских царевичей, поселенных в разных московских волостях.

Кроме жалованья деньгами и отдачи городов на кормление или же некоторых статей великокняжеских доходов (путей) в пользование – в награду за военную службу, самым могущественным средством для вознаграждения военно-служилого сословия и для его увеличения являлась по-прежнему широкая раздача поместий.

Вообще, с половины XV века все личные землевладельцы были обязаны нести военную службу в Московском государстве, и в нем было как бы правилом, что, кто владеет землею, тот должен и проливать кровь для ее защиты.

Высшим военным сословием было, разумеется, как и прежде, боярство, причем все бояре, занимая различные государственные должности, оставались по-старинному прежде всего соратниками своего государя.

Однако при Иоанне III в среде самого боярства начала происходить важная перемена вследствие поступления на государеву службу многих князей Рюриковичей и Гедиминовичей, которые становились выше старого московского боярства; наплыв в среду этого боярства многочисленных служилых князей из бывших удельных, как увидим ниже, повлек за собой весьма крупные последствия.

Несмотря на многочисленные войны, благодаря счастливому их окончанию и отсутствию внутренних усобиц 43-летнее время правления Иоанна было одним из счастливейших и самых спокойных для Московского государства; торговля развилась весьма сильно и вообще очень поднялось благосостояние жителей.

По свидетельству итальянца Иосифа Барбаро, в Москве было такое изобилие в хлебе и мясе, что говядину продавали не на вес, а по глазомеру; зимой же в нее привозилось великое множество быков, свиней и других животных, совсем уже ободранных и замороженных, продававшихся по крайне низкой цене. При этом право варить мед и пиво и употреблять хмель перешло при Иоанне III, как рассказывает Барбаро, с целью уменьшения пьянства в исключительную собственность казны.

Заботясь о сохранении народного здравия и нравственности, Иоанн строго следил также, чтобы к нам не заносились заразные болезни, и все приезжающие из-за границы подвергались тщательному надзору. Это было важной заботой и последующих московских государей.

От времен Иоанна III до нас дошла древнейшая переписная, или писцовая, окладная книга; в книгах этих подробно описывались пригороды, волости, погосты и села с указанием количества земли, принадлежащей каждому владетелю, с целью ее обложения податью в пользу великого князя. Земля для этого обложения делилась на сохи, причем величина сохи менялась от качества земли: так, соха доброй земли определялась величиной ее, потребной для посева 800 четвертей, средней – 1000 четвертей, а худой – 1200 четвертей. После покорения Новгорода Иоанн установил там размер подати до полугривны с сохи, что, вероятно, соответствовало размеру земельной подати и в других частях государства. Посад ские и слободские люди платили подати в зависимости от величины и степени зажиточности их дворов. Наконец, были обложены податью, или тамгою, и всякого рода товары.

Крестьяне при Иоанне III оставались по-прежнему свободными, но было точно и окончательно установлено, что переходы от одного владельца к другому могли происходить только один раз в году, именно за неделю до Юрьева дня и неделю спустя его.

Определение это вошло в так называемый Судебник Иоанна III, или Судный устав, составленный в 1497 году дьяконом Гусевым. В начале Судебника говорится: «Посулов (взяток) боярам и окольничим и дьякам от суда не брать и судом не мстить и не дружить никому». Судебник Иоанна III значительно отличается от Русской Правды Ярослава Мудрого: месть и самоуправство не допускаются, но наказания гораздо суровее, чем по Русской Правде. Смертная казнь и торговая (битье кнутом) полагались по Судебнику за многие преступления: за второе воровство, разбой, убийство, душегубство и разные другие лихие дела, причем по-старому оставлено как судебное доказательство «поле», или «судебный поединок», а также введены пытки. Введение в Судебник смертной казни и разного рода пыток явилось всецело заимствованием из Западной Европы. Сравнивая Судебник Иоанна с Судебником Казимира Польского 1468 года, мы встречаем в последнем виселицу и пытки, причем виселица полагалась уже за первое воровство свыше полтины, а по Магдебургскому праву, данному литовским великим князем западнорусским городам Полоцку, Минску и Смоленску, употреблялись постоянно как наказание отсечение головы, посажение на кол и потопление.

Важным преимуществом русского законодательства перед западноевропейским было то обстоятельство, что у нас перед уголовным законом были все безусловно совершенно равны. Так, в 1491 году по приговору суда всенародно секли кнутом князя Ухтомского, дворянина Хомутова и бывшего архимандрита Чудовского монастыря за составление подложной грамоты, сочиненной ими, чтобы получить в собственность чужую землю.

Сурово наказывал Иоанн Васильевич и приезжих иностранных мастеров, если они этого заслуживали. Мы говорили, что сын великого князя Иван Молодой умер в 1490 году, разболевшись ломотой в ногах. Его взялся лечить приехавший из Венеции жидовин Мистро Леон, объявивший великому князю: «Я вылечу сына твоего, а не вылечу – вели казнить смертной казнью». Иоанн согласился на это условие и позволил лечить сына. Жидовин стал давать ему вовнутрь зелье и жег ноги стеклянными сосудами, причем лечил так усердно, что Иван Молодой сперва слег, а затем и умер. Похоронив его, великий князь во исполнение условия приказал отрубить голову Мистро Леону, как минуло 40 дней по смерти сына. Другой врач, немец Антон, которого Иоанн держал в большой чести, лечил служилого татарского князя Каракучу и уморил его смертным зельем «на посмех», как говорит летописец; за это Иоанн выдал лекаря Антона сыну Каракучи, и он был зарезан татарами на Москве-реке. Меры эти, конечно, поражают нас своею крайней суровостью; но не надо забывать, что в XV и XVI веках среди иноземных лекарей было множество самых отъявленных шарлатанов.

Заботясь о привлечении в свое государство сведущих мастеров-иноземцев, великий князь отлично понимал при этом, что если восточные пришельцы – монголы завоевали Русскую землю силою, то пришельцы с запада будут стараться завладеть ею хитростью, и потому зорко следил за всеми ними. Первым попался услужливый монетчик Иван Фрязин, через которого велись переговоры о сватовстве Софии Фоминичны. Он взялся доставить венецианского посла Тревизана к хану Золотой Орды Ахмату через московские владения и выдал его за своего родственника-купца. Когда обман открылся, то великий князь приказал посадить Тревизана в тюрьму, откуда он был выпущен только после усиленных просьб управителя Венеции, а Иван Фрязин был взят под стражу перед самым въездом Софии Фоминичны в Москву, затем закован в железо и заточен.

Когда завязались наши сношения с Германией, то в 1492 году король Максимилиан прислал в Москву немца Снупса с письмом к великому князю, в котором он просил оказать означенному Снупсу содействие в изучении Русской земли и в путешествии за Каменный пояс к реке Оби. Иоанн принял Снупса ласково, но решительно отказал ему в просимой помощи под предлогом трудности пути; в действительности он видел наши недавно приобретенные северо-восточные земли, где открылся новый источник богатства для России, так как, несомненно, был хорошо осведомлен о том, что в Западной Европе во второй половине XV века развилась необыкновенная жажда открытий новых земель с целью обогащения. Теперь вместо Крестовых походов там стали предприниматься походы промышленные в надежде найти золото, драгоценные камни и другие богатства. Особенно привлекали жажду наживы всех западных европейцев рассказы о баснословных богатствах Индии. В поисках морского пути в Индию была открыта в 1498 году Америка смелым итальянским мореплавателем Христофором Колумбом, а португальский мореплаватель Васко да Гама в том же 1498 году, обогнув с юга Африку, дошел до Индии.

Но еще за 30 лет до Васко да Гама около 1470 года наш тверской купец Афанасий Никитин без всякой посторонней помощи также открыл путь в Индию, и притом при гораздо более трудных обстоятельствах, чем Васко да Гама. Афанасий Никитин, имея в России долги, решил пробраться с дорогим жеребцом в Индию, надеясь выгодно его продать там и вернуться затем на родину с богатыми и редкими товарами.

До нас дошло чрезвычайно любопытно составленное им описание его «Хождения за три моря». От Твери до Астрахани он плыл Волгой и через Дербент и Баку пробрался в Персию. Будучи по дороге ограблен татарами и подвергаясь все время огромным опасностям, он прибыл наконец в Индию, где посетил множество городов и славный Эллорский храм. «Вер в Индии всех 84, – рассказывает он, – и все веруют в Будду, а вера с верою не пьет, не ест, не женится». Что нам особенно дорого в повествовании Афанасия Никитина – это горячая вера в Бога, которая не оставляла этого замечательного русского человека в самые тяжелые времена, и необыкновенно трогательная привязанность его к православию и к своей Родине. Описывая свои злоключения, он говорит: «Мне, рабу Божию Афанасию, взгрустнулось по вере; уже прошло четыре Великих поста, четыре Светлых Воскресенья, а я, грешный, не знаю, когда Светлое Воскресенье, когда пост, когда Рождество Христово и другие праздники, не знаю ни среды, ни пятницы; книг у меня нет; когда меня пограбили, то книги у меня взяли; я с горя пошел в Индию, потому что на Русь мне не с чем было идти, не осталось товару ничего… Господи Боже мой! На Тя уповаю, спаси мя! Пути не знаю, как выйти из Индостана; везде война! А жить в Индостане – все истратишь, потому что у них все дорого: я один человек, а по два с половиною алтына в день издерживаю, вина и сыты не пью». Наконец Никитин благополучно вернулся домой через Персию, Черное море и Кафу.

Огромное значение, как и в прежние времена, имело при Иоанне III наше духовенство.

В начале его великого княжения митрополитом Московским был Феодосий, старец ревностный и добродетельный, который чрезвычайно способствовал своим усердием охранению в неприкосновенности величайшей христианской святыни – храма Гроба Господня. В Иерусалиме в это время как раз было большое землетрясение, от которого пал купол в означенном храме. Когда об этом узнал египетский султан, коему была подвластна Святая земля, то он решил уничтожить храм до самого основания и поставить над Гробом Господним мечеть. Иерусалимский патриарх Иоаким умолил его, однако, не делать этого, и султан согласился на его просьбу при условии, если ему внесут огромные по тогдашнему времени деньги: 5500 итальянских золотых. Для сбора этих денег патриарх намерен был сам ехать в Россию, но по дороге заболел и скончался в Кафе, а вместо него прибыл его племянник Иосиф, которому Феодосий своим усердным старанием и помог собрать на Руси нужные деньги и тем спасти Гроб Господень от мусульманского поругания.

Будучи крайне недоволен многими священниками, ведшими неправедную жизнь, Феодосий очень вооружался против этого, еженедельно собирал многих из них для поучения, постригал вдовых в монахи, расстригал нераскаявшихся и в конце концов навлек на себя сильное неудовольствие паствы, так как многие церкви остались без священников. Тогда ожидали конца мира, и великое множество частных людей имело свои домовые церкви. Крайне удрученный этим неудовольствием, Феодосий отказался от митрополии, заключился в Чудовом монастыре и, взяв себе в келью одного прокаженного старца, ходил за ним до конца жизни, сам омывая его смрадные струпья.