От Александровского централа до исправительных учреждений. История тюремной системы России

святотатство – 31

кражи – 325

кражи шайкою и организацию шаек – 60

дурное поведение – 25

побеги из Сибири – 26

мошенничество – 2

вымогательство – 2

двоеженство – 3

растление и изнасилование – 127

покушение на увоз девицы – 6

подлог – 12

оскорбление власти – 9

побеги из военной службы – 23

побеги из-под стражи – 15

побои, истязания – 44

скрытые убийства – 4

лжесвидетельство – 2

лжедонос – 2

мужеложество – 1

беспорядки во время холеры – 7

распространение вредных слухов – 1

распространение ереси – 1

работорговлю – 1

бродяжничество – 99

Администрацией тюрем в течение уже нескольких лет принимались самые энергичные меры к возможному расширению арестантских работ. Заключенные Александровской центральной каторжной тюрьмы шили арестантскую одежду и обувь для всех мест заключения Иркутской губернии и Якутии. В мастерских Иркутского тюремного замка арестанты занимались портняжными, картонажными, столярными, кузнечными, переплетными и сапожными работами. Обитателей Балаганского и Нижнеудинского тюремных замков привлекали «возделывать огороды, и получаемые с них продукты вполне удовлетворяют собственные потребности поименованных замков».

Кроме того, арестантов использовали как наемную рабочую силу.

«В заводы: Иркутский и Устькутский солеваренные, находящиеся в ведении казны, и Николаевский железоделательный, перешедший во владение сперва потомственного почетного гражданина С. Мамонтова, а затем акционерной Ко, для воспособления вольнорабочему труду, отпускаются арестанты разных категорий из Александровской центральной каторжной тюрьмы.

Управление и снабжение арестантов, находящихся на означенных работах, установленными видами довольствия производится: в солеваренных заводах – согласно тюремному положению, а в Николаевском – на основании особой инструкции, утвержденной г. Иркутским Генерал-Губернатором, применительно правилам, указанным Его Высокопревосходительством, для работавших на постройке железной дороги арестантов.

Заработную плату на Николаевском заводе арестанты получают наравне с вольнонаемными рабочими, а на солеваренных – по усмотрению горного ведомства, при чем каких-либо отчислений из этой платы ни в пользу казны, ни в пользу тюрьмы нигде не делается, с целью повысить получаемую рабочими плату и увеличить таким путем с их стороны стремление к труду и посильному исправлению.

Все это вместе взятое, в отношении к Николаевскому заводу, дает надежду, что отправленные туда ссыльно-каторжные, по всем вероятиям, принесут заводу требуемую пользу; в то же время они, получив для себя верный и постоянный заработок в лучших условиях быта и жизни на заводе, а также в уповании на смягчение своей участи, будут иметь полную возможность и стремление исправиться и в будущем времени примкнут к числу мирных и трудящихся людей».

Глава пятая

Немецкий шпион для немецкого журналиста. – Кем был Сухомлинский? – Советы Карнеги для русских зэков. – Полковник, выстреливший в потолок. – Козел в кабинете майора. – Убийца, научившийся рисовать. – А в КГБ читают «Шпигель»?

Среди осужденных Иркутской области проводится конкурс «Искусство за колючей проволокой имеет право на жизнь». Инициатор мероприятия – главк, спустивший на места бумагу – положение о конкурсе.

В мой кабинет заглядывает заместитель начальника отдела по воспитательной работе среди осужденных Юрий Михно.

– Александр Викторович, если есть желание посмотреть на работы, которые мы представим на выставку, то милости просим в наш кабинет – из колоний прислали первые картины и поделки. Очень интересные работы. Советую посмотреть, – и сделав паузу, добавил. – Кстати, как насчет журналистов?

– Каких журналистов?

– Ну… мы будем приглашать прессу? Освещать мероприятие…

Поднимаюсь на этаж выше, в отдел воспитательной работы. Начальник отдела Александр Плахотин задумчиво разглядывает окно, открывающее вид на крышу конференц-зала ГУИН. Вокруг, на столах, стульях и даже на полу громоздятся картины в массивных рамках. Увидев меня, хозяин кабинета оживляется.

– Вот смотри, Александр Викторович, какая большая работа предстоит жюри: из всех этих картин нужно выбрать три лучшие, которые отправятся на всероссийский конкурс в Рязань. Лично мне нравится вот этот пейзаж. Зимний лес, сугробы, поляна, на которой стоит одинокое дерево. И вдалеке – сам лес. Посмотри, какую тень отбрасывает это одинокое дерево – слишком большую, широкую тень, какой в природе не бывает. А ведь это, я думаю, аллегория: в этой картине осужденный показал свою собственную жизнь, свою судьбу, и то, что ожидает его впереди. Это дерево – он сам. Стоит-растет один на поляне – попал в колонию, где каждый сам за себя. Жирная тень – черная полоса его жизни. А что его ждет? Синее небо – смотри, сколько места оно занимает в картине: почти половину полотна.

– Синее небо? В каком смысле.

– В самом прямом. Ну ладно, не буду интриговать. Все гораздо проще, – еще раз глянув на картину, он обронил, – проще и сложнее одновременно. Я знаю, что дни человека, который написал эту картину, сочтены. Это осужденный из колонии-больницы для туберкулезников. Как мне позвонили и сказали, у него уже разлагаются легкие… он в палате смертников. Ему осталось жить всего несколько дней. Может быть, мы вот стоим, рассматриваем его картину, а он уже…

Я внимательно посмотрел на Плахотина, который никогда не отличался сентиментальностью.

– Смотри, сколько здесь картин, – продолжил он, – и по каждой из них можно узнать, за что сидит ее автор. Даже сколько осталось ему отсидеть – тоже можно узнать. Ну вот, например, болото с редким лесом, вдали – горы. Горы – это большой срок. Небо в тучах – значит, ничего хорошего этот осужденный от жизни уже не ждет. По крайней мере, в ближайшие годы.

– А что ты скажешь про эту картину?

– Про натюрморт? Виноград, бананы на фоне вазы. И длинные шторы, скрывающие окно. Гм… занятно. Занятно то, что эту картинку прислали из тулунской тюрьмы. А я на сто процентов уверен, что человек, отбывающий срок в тюрьме, будет думать о чем угодно, но только не о винограде. Возможно, он думает о еде. Хорошо, согласен. Но виноград – а здесь нарисована крупная, на полкартины гроздь – виноград-то – это не еда. Виноградом не наешься. Наешься другой, более приземленной пищей. Так что я полагаю, автор картины скорее срисовал ее откуда-то. А думает он на самом деле о чем-то другом.

Дверь, скрипнув в петлях, впустила в недра кабинета воспитательной работы очередного посетителя.

– Проходи, Генрих Иванович. Что у тебя там? Картина? Ты не первый сегодня, вон смотри, сколько нам за день принесли уже.

Посмотрев в мою сторону, Плахотин пояснил:

– Вот с третьей колонии человек приехал – тоже представляют на конкурс полотно, – и уже обращаясь к представителю колонии, он спросил. – Кто у вас там рисовал?

– У нас в колонии один художник…