Добавить В библиотеку
Охота за древом. Стихи и переводы
Автор:
Жанр:
Год написания книги: 2017
Тэги:
Настройки чтения
Размер шрифта
Высота строк
Поля
Сонеты
«Есть в акте творчества три части…»
Моим любимым юным старикам – Зае и Б.Б.
Есть в акте творчества три части,когда находит стих всерьез:пролог – жжет душу мысль, вопрос,страданья опыт или страсти.Затем ты отдаешься властистихии языка. Вразносидет сознанье: сон, гипноз,невнятным таинствам причастье?На третье – правка, ремесло,безжалостных купюр рутина,паренью духа столь презренна.Без них зазубрено тесло,чревата патиной картинаи все стихотворенье тленно.(май 2008, Бронкс)«Пьянят нас с детства миражи да глюки…»
Пьянят нас с детства миражи да глюки:Культуры Храм, Искусства Божество,художники – еродулы его22,поэты – его верные мамлюки23!Коси́тся на природу мастерство,под роды ко́сят творческие муки.Художник добр. Он не обидит мухи(ну, разве малость брата своего).Но к старости трезвенья скоплен опыт,и лишние шумы слышны как шепот.Возделывай, художник, тихо куст свой,но не за счет живых, а вместо сна.Жизнь подлинна. Искусственно искусство.Поэзия, где твое место, знай.(июнь 2008, Бронкс)«Искусство – древнее занятие…»
Искусство – древнее занятие,наследье волшб и фетишей.Прозрачно, как его ни шей,любой монаршей голи платье.Работай, творческая братия!А пить, детей лишать грошей,дурить, себя лишать ушей —не дар свободы, а проклятье.И если человечьи жертвыискусству приносить в ответза духа пир, успех, обетво славе воскресить из мертвых,то строим Молоху мы храм,чтоб в нем кадил грядущий хам.(август—сентябрь 2008, Бронкс)Из цикла «Второе отцовство»
Сыну-1
Что сам живой – залог успеха,и вывод сплелся непростой:сын будет в старости утеха,хоть раньше станет сиротой.Пусть акт зачатья невозможенкак суперстохастичный акт,сам факт рожденья непреложен —с каталки вопиющий факт.Но это ж – жребий! И не чащеиз бездны должен выпасть он,чем стрел, из двух концов летящих,стыковки действовать закон.…Пока гудел от напряженьямозг под реликтами волос,мое прямое продолженьеиз тоху-боху24 в мир рвалось.Побудку ангелы трубили,реанимацию будя.Миг вечности часы пробили:я в руки взял свое дитя.К обетованных благ разборупоследним, как всегда, поспев,в горящей шапке с меткой ворая спел победный свой напев.В ответ оркестр урезал «Славу»,осанну взвыл отчизны хори синегнойную державупростер над ямой дирижер.И был колосс тот чуден видомна постаменте гжельских ног.Ревел он: «Счет вести обидамне смей! Се – Родина, сынок!»Неистребим, как псевдомонас25,как рак и рок непобедим,он ждал, чадолюбивый Кронос,и был един. И сын – один.Инфант лежал, а мы стояли,по сути, каждый одинок.Сын зрел впервой родные дали,вздохнул я: родина, сынок.Была погодка – Donnerwetter,гуляли небо и земля,и как оборванный катетермоталась в такт судьбы петля.Счет шел на вечность и на миги,и таял прочности запас,а жизни начатой веригилегко менялись на отказ.Но всю поэзию, культуру,смысл и порядок мировойя отдавал за фиоритуруптенца с поникшей головой.Тут Тот, Который не бывает(да, в сущности, не может быть),махнув рукой, из древних баеквбежал, чтоб детям подсобить.(март—июнь 2005, Москва—Hью-Йорк)«Младенцы – отдельная раса…»
Младенцы – отдельная раса,отдельней, чем негр и еврей.В хрусталике детского глазапрозрачны глубины морей.Все таинство филогенезасо скоростью света пройдя,всех вер и наук антитеза,восходит из бездны дитя.И лобик нахмуренный морща,взирает на дольний бедлам,и учится, горько и молча,делить бытие пополам.И помня свой путь, изучаетту странность, куда занесло,и долго еще излучаетостывших галактик тепло.(2007)Тумбалалайка
Памяти Галича
Эта песнь в меня въелась с исходаиз Египта младенческих сновто ли бабкиным шепотом – с года,то ли копотью выжженных слов.Там слова как в считалке на вылет,как мычание – тум-ба-ла-ла.В ком отчаянье не пересилит,тем в посмертии честь и хвала.Тумбала-тумбала-тум балалайка.Это вам не жаргон, не наречье —средневерхненемецкий язык!Им за тысячелетье до печипредок мой изъясняться привык.Средний – гарью осел, стал последний,верхний – дымом взошел в облака.Причастилась им в сытной обеднепаства родственного языка.Мне ж в наследство по праву рожденьяс той же кровью и в те же годачто досталось? Одно наважденье —эту песенку слышать всегда.Тумбала-тумбала-тум балалайка.Словно в Треблинке, в ту пересменкуперед выходом в адский костер,пел нам Лева ее Трактовенко26,погорелого театра актер.Позже, в семидесятых, в началеслушал я ее, оторопев:в ней слова по-иному звучали,но остались мотив и припев.Александр Аркадьевич Галич(я у ног его в кухне сидел)ей катарсиса смертную горечьв души лил наших скученных тел.Ей теперь я баюкаю сына,что по возрасту – в правнуки мне.И зевнув, и вздохнув без причины,он летит и взрослеет во сне.Тумбала-тумбала-тум балалайка…(2007)Сонеты
«Ни жив, ни мертв, играть не в ту игру…»
1.
Ни жив, ни мертв, играть не в ту игрусажусь за стол, виссоном крытый белым.Борясь с собой, но не владея телом,я душу на кон выставлю к утру.Мел прожитого рукавом сотруукрадкою от неба, между делом,и банк сорвав в азарте угорелом,с рассветом не замечу, как умру.Но я не грек, и ты, со лба мне роксмахнув как мошку, наклонишься долу,как в Пиете, возьмешь мой корпус ватный,и слух отверзнув детскому глаголу,души бессмертной мыльный пузырек,поймав в горсти, вдохнешь в меня обратно.(май 2008, Гриннелл, Айова)«Ты сдул с меня позерства лепестки…»
2.
Ты сдул с меня позерства лепестки,пыльцу желаний, венчик превосходства,нектар иллюзий и с цветами сходство —опивки нарциссической тоски.Зато мой корень ты врастил в пескиповторного и жгучего отцовства,меня настиг в пустыне поздний зов твой:«Вот сын тебе – мой дар». Теперь рукине убирай с младенческого лба.Твоя рука крепка, моя слаба.Сын смотрит сон. Прошла спокойно ночь,ты дал нам силы слабость превозмочь.И боли нет. Чиста его одежда.И за окном рассвет. И есть надежда.(2008, Москва—Бронкс—Гриннелл)Больничный
3.
Мы научились сидя спатьурывком на случайном стуле.Больничный наркотичен улейднем. К ночи страх ползет опять.Мы научились в рост стоять,когда лежащих косят пулиотчаянья, в чьем ровном гуленадежды труб не разобрать.И неуклюж как бегемотс жестикуляцией еврейской,движений четкости армейскойя оценил скупой расчет.Во мне бы умер санитар,не будь, как Вечный Жид, я стар.(май 2008, Бронкс)«К надежде от отчаянья кругами…»
4.
К надежде от отчаянья кругамимотает нас, считай, четвертый год.Цезуры, переходы есть. Нет нот,не выученных в этой полной гамме.Я рассчитался с прошлыми долгамис процентами и возвращеньем льгот,но как в басах мне распознать фагот,расслышать тему в этом грозном гаме?И голосом, и слухом обделен,любовью слаб и верою обижен,веду, пробитых трюмов капитан,вцепившись в руль, одолевая сон,четвертый год в открытый океантитаник свой, надежды бризом движим.(май 2008, Бронкс)«В статистике племен и наций…»
5.
В статистике племен и нацийтакой напасти удостоенлишь сын мой. Путь его устроентак. Не случайно, может статься.Стерпев с десяток операций,он весь заштопан от пробоин.Рубакам мятежей и войнслабо с трехлетним им тягаться.Смешлив, смышлен не по годам,он ласков, духом бодр, упрям.И только ведома Творцув земном сценарии великомроль, что доверил он мальцус терпеньем ангельским и ликом.(май 2008, Бронкс)«Мне с юности казался странным…»
6.
Мне с юности казался страннымза муки все возврат Иовуего потомства, но другогов придачу к козам и баранам.И златоустым Иоанномне удостоены ни словаобмен обносков на обновы,размены в стаде безымянном.Я в суперпахана не верю.Кто в кровь учил меня морали?Нет, чем любовь, прицельней цели.Писцы там что-то переврали.Оплакать легче мне потерюТебя, чем смерть теодицеи.(май 2008, Бронкс)Автобиография
7.
Был вундеркиндом. В юности балбесом.Стал поздно – в тридцать – грызть наук гранит.Без денег, без чинов, без заграництрубил до перестройки мэнээсом.Прирос под старость публикаций весомв четыре с чем-то тысячи страниц.Стал в чем-то первым (пусть сочтет хронист,я расплевался с этим интересом).Дочь, внучка чудные есть. В позднем браке сынародил. Он болен. Держат медицинада Бог – путем лекарств и операций.Прошел с ним первыми кругами ада.Надежда есть. Мне ничего не надо,как только к тельцу теплому прижаться.(июнь 2008, Бронкс)«Посмев избрать его дебют…»
8.
О, знал бы я, что так бывает,
Когда пускался на дебют.
Что строчки с кровью убивают…
Б.Л.Пастернак
Посмев избрать его дебют,поверил я, что так бывает:поэта строчки убивают.Да эндшпиль оказался крут.Себя любить – сизифов труд:с годами ego убывает.Когда дитя заболевает,заботы лишнее сотрут.Но выучен урок под старость:когда одна любовь осталасьс надеждой, то бывает так,что в мусорный спускаешь баки нобелевских премий малость,и творческой судьбы пустяк.(июнь 2008, Бронкс)«Мы прорываемся с боями…»
9.
Мы прорываемся с боями.Цель – выйти без больших потерь.Какою тактикой ни мерь,она за дальними морями.Стрельба стихает временами,но этой тишине не верь:мы на войне – здесь и теперь,в крови и дырах наше знамя.Наш командир хоть мал, да смел.Он с честью побывать успелв сражениях и передрягах,достойных описанья в сагах.Растянут слишком – от Москвы до Бронксафронт. Если с нами Бог, то мы прорвемся.(июнь 2008, Москва—Бронкс)«Навалилась мертвая усталость…»
10.
Навалилась мертвая усталостьвроде ни с того и ни с сего,и одно желание осталось —спать, не быть, не помнить ничего.Это «я» во мне такая малость —чтоб заверить кровное родство.Застрелись, к себе тупая жалость,дезертирской сборки естество.То ли вправду Бог вдохнул в нас душу,то ли кантовский императивв нас вселился прихотью мутаций,только я умру, но не нарушу,заповедь, что в списке опустив,ты отдельно дал мне: не сдаваться.(август 2008, Бронкс)Разное
Воспитание морали
Четыре года – возраст самыйна все иметь особый взгляд:Хороший тигр Шер-Хан, – упрямосын спорит. Я ворчу: он – гад.Не знает сын такого слова,и педагог я никакой,но смысл поняв, кричит он снова:Шакал Табаки – не плохой!Ты что? – я возражаю слабо.– Хорошая Баба-Яга!– Ну да, куда там, прелесть баба:и связь с народом, и нога.Все-все хорошие, – твердит он, —и волк, и Наг, и Бармалей!Да ты, – я говорю, – пропитанимморализмом, дуралей.Усвоить, нам, большим, внимая,мораль людскую должен он,хотя в душе я понимаюего божественный резон.Но странно знать, что за страданьесудьба, усовестясь, даларебенку ангельское знанье:боль в мире есть, но нету зла.(март 2009, Гарлем—Москва)Инструкция по уходу
Одно леченье – не решенье:ему сопутствует уход,и тут без перевоплощеньяты не продержишься и год.Когда выходишь на прямую,из кожи нужно выйти вон,глушить истерику немуюи страхов похоронный звон,принять условие задачи:расход – ничто, а все – приход.Не милосердья, не отдачи —вниманья требует уход.Все видеть, слышать ритм дыханья,пять чувств включенными держатьи волчьей ямы привыканьяночными стражами бежать,смотреть, чтоб шрамы зарастали,как пьет, в сухое ли одет(уходом правит бог деталей,ты – лишь старательный адепт),следить, чтоб не сошла повязка,чтоб ел, чтоб спал, чтоб не потел,но скажется скорее сказка,чем сотня сделается дел.Чтоб отдохнули мозг и руки,для сверхчувствительных натурстихи сгодятся и наукив пятиминутный перекур.А с рук, готовящих лекарство,лезть может кожа, как с ужа,чтоб смыла прошлых жизней барствопреображенная душа.…Когда же тьма уступит светуи камень с сердца сможешь снять,ты сыну промолчи про это.Не надо слишком много знать.(январь 2009, Гарлем)Из цикла «Охота за древом»
Дочери
Плоть от плоти, душа от души,одичалой оливы отросток:вот и нажил свои барыши,свой процент скопидомства и роста.Всё, что сверх – все труды и стихи,разговоры, разъезды, романы —суета, колебанье стихийи ссыпание соли на раны.Только этого в жизни хотел,всё, что кроме, соломы горенье.Лишь об этом – сплетение тели последнего вздоха прозренье.(1990)Обрывок еврейского венка
1.
Судьбы междуречья пологойбежать, перейти через броди сделать крутой поворотк горам: одоленье порога.Придумать единого Богаи с ним человеческий род,в пророчествах знать напередчем плачена эта дорога.Мутации зову ли внемля,путем то прямым, то кривымидти испрямлять эту землю,чтоб впрямь человечеством сталоплемен разномастное стадои Бог оказался живым.2.
И Бог оказался живым?Не знаю. Для скептика вера —соблазн, несвобода, химера,костров инквизиции дым,газ Треблинок, вышки Колым,духовность спецслужб и премьера.Прививка от этой холеры —одним только верить своимглазам и ушам. Вот наш опыт.Нас в розницу вечно и в оптв различные веры обутьрвались их жрецы и мессии.Ловились. Заказан тот путь.Тем паче еврею в России.3.
Тем паче еврею в Россиина это ловиться не след.Вон, тянется красный последот родов, где наших усилийне счесть. Даже если бузилиюнцы – и погромам в ответ.Но с памятью в тысячи летгрех есть ли стыдней амнезии?А в Бога – не зная – нелепоне верить. Как веровать слепо.Зря разум Творец дал нам, что ли(иль Дарвин-старик нагадал)?Но гидом я разум бы взялв прогулках по минному полю.(июнь 2008, Бронкс)Дед.doc
Неправильный (с неполучившимся магистралом) венок сонетов в подарок двум дочерям Соломона Сергеевича Майзеля – Заиде Соломоновне Готсбан, урожденной
Майзель, и Марии Яковлевой и в память старшей – Елены Соломоновны Милитаревой, урожденной Майзель, моей мамы
1.
Дед умер в пятьдесят втором – за год,не отгуляв поминок по дракону.Он был блестящий лектор и ученыйи редкого размаха полиглот.Днем – три работы. Ночи напролетсидел, в свою науку погруженный.Ровесник века, тезка Соломона,он не был мудр. Инфаркт прервал полетидей, прозрений. Всем казался онживым, веселым, легким человеком,не обращенным людоедским векомво тварь дрожащую. Был от тюрьмы спасенон Богом или картою случайной.А для меня стал образцом и тайной.2.
Дед для меня стал образцом и тайной.В преемники я был назначен с детствасемьей. Был худшим для нее из бедствийего уход, внезапный и летальный.Последний труд его монументальный,оборванный, достался мне в наследство,а я и знать не знал, по малолетству,что путь мой мечен в перспективе дальней.Что ж, я издал, спустя тридцатилетье,сей труд, снабдив вступлением пространным27,и это для семьи была победа(жаль, бабки уже не было на свете).Но я сейчас не про себя – про деда.Он рос в местечке и в семействе странном.3.
Он рос в местечке и в семействе странном:отец – хасид, наполненный псалмами,и ляйпцигский профессор дед по маме,умерший рано и с пустым карманом.Шла дочкам, в Русслянд сосланным, приданнымкультура Гаскалы28. На лушне-маме29общаться в лавке и кой-как с мужьямиони могли, но как на иностранном.Такая жизнь казалась горше плена,и счеты с ней красавица Еленасвела, как отстрадала третьи роды,и с мачехою стали жить сироты.Дед послан был учиться в ешиботе30,но мамин – Гейне был язык и Гете.4.
А мамин Гейне был язык и Гете.И быв отцом за вольнодумство порот,пройдя бар-мицву31, он подался в городот сна патриархального и гнета.В гимназии был опыт ешиботаполезен. Дед-филолог был бы горд:для внука грызть гранит науки – спорт,а языки давались просто с лету.На испытаньях на вопрос «Кто васготовил к нам из профессуры местной?»ответив «сам», услышал «неуместназдесь ложь», но в пятый был зачислен класс.И так барьер процентный одолев,у теток жил, двух прогрессивных дев.5.
Из тетушек, двух прогрессивных дев,одна потом в Америке училасьи там, туземцам в радость, отличилась,помочь создать компартию успев.Еврейскую утопию воспевдля негров, видя, что погорячилась,в свой рай, в свой край родимый воротиласькак раз к тридцать седьмому – но не сев,и тихо умерла в своей постели(спас от судьбы, видать, еврейский Бог,хоть выбить дурь марксистскую не смог).Уже прозревший, сдерживался еледед в спорах с ней. Она в ответ кричала,но – чистая душа – не настучала32.6.
Да, чистая душа, не настучала.Идем назад: германская война,пятнадцатый… А деду горя мало:трактат он пишет «Солнце и луна»про гений и талант. Но вскоре награжданскую уходит. Идеалыеврейского понятны пацана(минус тринадцать зренье не мешало).В седле стяжал он конармейских лавров,словарь испанский зачитав до дыр.Гласит апокриф – рявкнул командир(а, может, это был и сам Котовский):«Хай скачет в университет московский,а тут не треба нам таких кентавров».7.
Не надо было им таких кентавров,и, посланный в Москву с депешей срочной,дед поступил на факультет восточный,с испанцев плавно перейдя на мавров.Застал науки русской динозавров,еще взял экономику заочно.А Власть Советов расцвела, побочнополнаселенья обратив в кадавров.Арабского уроки и Коранаблестящие Атая и Барановвели. Да плюс персидский и турецкий,да плюс еще досдал на дипломата.…На власть имелось много компромата,но дед пока был человек советский.8.
В двадцатые дед – человек советский:страдает как экономист марксизмом,а как лингвист переболел марризмом(маразмом, множенным на лепет детский).Хоть в партии, чураясь церкви светской,не состоял, спецом был ею признани то в Иран, то в Турцию был призванспецкором ТАСС и как толмач33 торгпредский.И раз в тридцать восьмом, в исходе года(посольство все почти уже сидело)ему приказ в Союз был возвращаться.В Одессу-маму бабка полетела,чтобы успеть к приходу пароходас вдовой своей дать взглядом попрощаться.9.
С женой в приезд тот не пришлось прощаться:судьба до смерти от беды хранила(одной рукой, другой – похоронилаиллюзиями радость обольщаться).До этого был случай: домочадцывсе были с ним в Стамбуле. Можно было(и нужно – все за это говорило)забрать семью, бежать, не возвращаться.Большой словарь турецкий34 завершен,он в мире признан как авторитетпо Ближнему Востоку и ученый,к тому же на работу приглашенв американский университет.Он взвесил все. И в пасть полез к дракону.10.
Он взвесил все – и в пасть полез к дракону.Зачем? Страх на родню, друзей бедунавлечь? (Не знал он, что не по судуметут – по разнарядке, без резона.)Любовь к России странная? Озонанехватка за границей? Не найдуза давностью ответа – и ввидутого, что рассуждать теперь легко намлогически. Но прошлого не зли:оно в ответ на сладострастный зудвершить над ним наш беспристрастный судсожмет в объятьях и оставит с носом.И бьюсь я над загадочным вопросом:как вышло, что его не загребли?11.
Как вышло, что его не загребли?Для власти ценным был специалистом?Незаменим был? Не был коммунистом?Но и таких без счета в гроб свели,и раствориться в лагерной пылиравно светило чистым и нечистым.…Позором стукачам и особистамв июне сорок первого пришлив квартиру коммунальную родня,друзья, соседи (дед им был за ребе),и был опасней смерти разговорец.Плохой прогноз, – сказал он, – у меня,когда на нас фашистское отребьеидет, а тут проклятый правит горец.12.
А тут пока проклятый правил горец,купив победу по цене разгрома.И ждали зря, что полегчает дома —лишь горшая травила души горечь.Но я про деда. Шла у нас про то речь,как он не сел. Мне рассказал знакомый,его коллега: секретарь парткома,их Торквемада, псих-шпионоборец(Бог шельму метит: некто Кебенёв)сказал кому-то, кто не донесет —и понеслось по институту слово:«Что Майзель контрик, ясно и без слов,но парень честный, х… с ним, пусть живет»и – вычеркнул из списка рокового.13.
В тот раз избегнув списка рокового,он воевать по возрасту не моги в Куйбышев был послан – на Востоквещать. Им было не найти другого —ни уровня его языковогони чтоб и местных нравов был знаток.Но этой передышки вышел срок:в Иран он едет драгоманом35 снова.Война прошла. Он в Африку отправлен,где будет четырех держав альянсомколониям дан статус итальянским.И к каждой делегации приставленсправляться с языками целый цех.В советской переводит он со всех.14.
Он переводит с языков со всех,Но ночь – его: он бродит, пишет вволю.Он слышит речь, он в Африке, он в поле!Он жив, не стар. И это ль не успех?Обратно через Лондон. Без помехсидеть в библиотеках: вот раздолье!Здесь тратить час на ужин жаль до боли,так на прием загнали как на грех.А за столом Хью Гейтскелл36 оказался.Дед, пальцем ткнув, сказал, хвативши лишку:«И я по маме Хацкель, вот как этот».Вмиг древо принесли, и отыскалсяроссийский след. Тут лорд вскричал «Братишка!Ах, как я рад!». И дед сказал: «Forget it!37».15.
Лорд рад родству, а дед сказал: «Forget it!»и рать сексотов38 оглядел украдкой,но был той швали, на халяву падкой,вискарь родней, чем Ильича заветы39.В Стране Советов вновь в родимом геттовмиг схвачен века-волка мертвой хваткой,амебной абиссинской лихорадкойи творческой, он свой научный методк безмерному примерить материалуспешит ночами, сердце надрывая.В апреле, в пятьдесят втором, в трамваеоно не выдержало, и его не стало.Так пал в ничейной битве Ланцелот.Драконий труп еще кривлялся – с год40.(октябрь 2008 – апрель 2009, Москва – Гарлем)Стихи, не вошедшие в два изданных сборника
«Судьба порой сплетала туго…»
Осе Каплану на 65-летие
Судьба порой сплетала туго,хотя и жаловаться грех,зато на всю катушку другаиметь – везенье не для всех.Уже немного тех осталось,с кем бабку помянуть и мать,но наползающую старостькак дар нам легче принимать,когда в кругу потомков милыхза тесным праздничным столоместь с кем поднять, покуда в силах,бокалы в память о былом.А вдруг потрафит смерть-старухадо возрастов библейских нам,чтоб лет до ста внимало ухотвоим мальчишеским стихам,чтоб прочны были мирозданье,где внуков и детей растим,и дом, где не за мзду и званьяне видно стен из-за картин.Так выпьем водки, коли пьется!Печенка есть – душа легка.А только здесь ли жизнь дается,то нам неведомопока.(21 декабря 2006 г., Москва)Прощанье с кармой
«Народ – биомасса истории»
(И.М.Дьяконов, в разговоре)«И вы, мундиры голубые…»
(М.Ю.Лермонтов)Памяти Бродского
я расплатился с тобой под расчет за хлеб вино и ученьеза искусство любить (чет) и за науку забвенья(нечет) в этой степи где гурт исходная единица мерыбиомассы живого мяса поживы войны и холерыибо смерда жизнь как гондон одна разова и конечнано в том бонтон что величина и величье державы вечныпрощай волок из варяг ладейных и урок былинных в грекичай путь долог с малин удельных к голубой царевой опекеот благоверной царицы Феодоры бляди к Федорину горюпорционному горю христа ради на этом сиром просторев этой путине безрыбья бурлящей радостью рабьейпод вечной властью отребья в позе распятья крабьейв этом волчьем урочье в этой топи горючейв этой доле собачьей в этой юдоли сучьейна этой вдовьей поляне политой спермойпострелянных здесь по пьяни Великой Стервойимя которой кощунственно мусолить в соплях патриотуа пришлецу бесчувственному прокаркать легко до рвотысъел у нас этот брак как поется лучшие годыя тебе не друг и не враг бери половину свободыкак знаешь распорядись и оставайся с Богом,только что не трудись платком махать за порогома я сактируюсь с зоны пойду по следам таежнымкоридором зеленым пройдусь по твоим таможняммне нечего в декларации предъявить чтоб качать праваи кочевой моей нации все это трын-травадети да воспоминанья неподотчетный скарб мойэто не расставанье это прощанье с кармой.(май-август 2005, Бронкс-Москва)Сыну-2
Если умру, ты меня забудешь(я тоже не помнил, что было в пять),с полгода «а папа?» спрашивать будешь,чтобы на годы забыть опять.Жена, с которою не сложилосьпо моей одной, как всегда, вине,не окажет мне последнюю милость —сыну рассказывать обо мне.Не подскажет с моей роднею общаться(да что тебе в той московской родне?).И только, быть может, лет в тринадцатьты спросишь с опаскою обо мне.Ну был – профессором и вроде поэтом,был да сплыл в неясную синь…Тебе ль, осиянному Новым Светом,до древ, до евреев и до Россий?Но в поиске робком простых ответовна вопросы, скопившиеся за тридцать веков,ты наткнешься средь старых книг на этотневесомый томик моих стихов41и увидишь древо, и услышишь голос,настоянный на цикуте любви и боли,и почувствуешь жажду, и испытаешь голодпо тому, что ушло, не вернется более.И заплачешь как взрослый, и станешь молитьсяпо-детски кому-то, кто б вернул отца,и это будет твоей бар-мицвой.И будешь выслушан до конца.Тут ты, собеседник мой приватный,вздохнешь: «Наверное, я был неправ»и руль времен крутанешь обратно,меня с обочины подобрав.И скажешь: «Как есмь я первопричинавсему – безглазая, погоди.Ступай, сынок, воспитай мне сына,у нас с тобою все впереди».И вернешь меня в Гарлем, положишь рядомс тельцем, что сразу прильнет ко мне.И не узнать, что мировой порядокради нас поменялся в забытом сне.(Гарлем, октябрь 2009)