Аллегро на Балканах

– Помягче нельзя, – покачал головой Михаил, – и это первый урок, который нам с Ольгой преподали Павел Павлович и Александр Владимирович. Когда вокруг монарха создается атмосфера вседозволенности, а личности, облеченные его доверием, уверены в своей безнаказанности, что бы они ни натворили, начинает складываться ситуация, в будущем чреватая революциями и всяческими неустройствами. На самом деле в такой жесткости заключается истинный гуманизм. Если тех, кто грешил по мелочи, можно одернуть и на первый раз простить, то чудовищ, способных обкрадывать беженцев, вдов и сирот – то есть людей, по определению обездоленных – следует казнить прилюдно, чтобы и другим было неповадно. Не могут они быть верными слугами престола, ни в каком виде. И чем выше положение такого деятеля, тем свирепее и показательнее должна быть его казнь. Народ должен видеть, что монарх как неподкупный судия стоит на страже его интересов, и с тех, кому много было дано, спрашивает такой же широкой мерой…

– Джорджи, – вздохнула Елена, обращаясь к брату, – так скажи же ты ему…

– Так ты и в самом деле готов приказать провернуть этого несчастного через мясорубку? – пряча улыбку, спросил королевич Георгий. – Не слишком ли это будет, так сказать, «по-турецки»? Быть может, тебе стоит подвергнуть этого типа банальной гражданской казни, лишить прав состояния и всего прочего, а потом банально повесить на древе, будто какого-нибудь Иуду?

– Именно это я и собирался сделать, честное слово, – сказал Михаил, – а про мясорубку сказал только образно, ради красного словца и из озорства, чтобы посмотреть, как красиво пугается этот закоренелый демократ Малинов. Но теперь мне пришла в голову мысль и в самом деле приговорить этого жулика от политики к такой ужасной казни, и лишь в самый последний момент в качестве милости заменить ее на повешенье.

– Лучше не надо, – покачал головой оберст Слон, – вот узнает этот Петков, что ты с ним хочешь сделать, и помрет от страха, не дожидаясь не то что казни, но и самого суда. Он тогда будет жертвой режима, Миша, а ты останешься с несмываемым пятном на репутации. Политическая смерть тут важнее физической, а позор и презрение людей важнее страха смерти. По моему мнению, пожизненная каторга, которую практикует твоя сестра, не подписавшая еще ни одного смертного приговора, для таких персонажей гораздо страшнее банальной петли на шею.

– Вы, господин Рагуленко, очень умный человек, – сказала сербская принцесса, потупив взгляд, – сначала я думала, что вы плохо влияете на моего мужа, но теперь вижу, что это мнение было ошибочным. Иногда вы кажетесь дикарем, который всегда идет напролом, но теперь мне ясно, что это не так.

– Просто я, уважаемая Елена Петровна, в два раза старше вашего Мишеля, – отпарировал Слон, – и видел такое, что не дай Бог никому. Будьте снисходительны к своему супругу, ведь, по сути, он большой мальчишка, и иногда ему хочется похулиганить, хотя бы на словах. Но если это хулиганство перейдет какую-то определенную грань, то мы, его ближайшие друзья – я, Командир, Павел Павлович Одинцов, да его сестрица Ольга – найдем способ сказать ему об этом во вполне определенных выражениях.

– Что есть, то есть, – вздохнул Михаил, – и по большей части я вынужден признавать вашу правоту. Так значит, ты считаешь, что пожизненной каторги в этом деле будет достаточно?

– Не просто достаточно, – хмыкнул Слон, – она будет даже страшнее смертной казни. То есть суд должен приговорить это типа к гражданской казни и повешенью, а ты, Миша, заменишь это приговор на гражданскую казнь и пожизненную каторгу. И пусть знает, что впереди у него не тридцать секунд удушья в петле и все, а целая вечность мучений в наказании за все его прегрешения.

– Ладно, так мы и сделаем, – со вздохом сказал Михаил, – а сейчас меня беспокоит другое. Тебе, Елена, вместе с Джорджи и нашим другом Слоном пора выезжать в Белград, чтобы побудить вашего отца исполнить вторую часть Марлезонского балета. К тому моменту, когда на Фракийском и Македонском фронте начнутся активные боевые действия, ты должна быть сербской королевой и прочно держать в руках вожжи государственной политики. Я, конечно, буду о тебе скучать, но ничего не поделать: такова наша с тобой монаршия доля – приносить свои желания в жертву государственным интересам.

– Я тоже буду о тебе скучать, – чуть покраснев, сказала Елена, – но понимаю, что так надо для государственных интересов. Я лишь хочу надеяться, что, даже отправившись на фронт, ты не будешь рисковать понапрасну и не оставишь меня вдовой с новорожденным дитем на руках…

– Джорджи, пойдем, – сказал оберст Слон королевичу Георгию. – Этим двоим сейчас слишком многое надо будет сказать друг другу наедине.

31 июля 1907 года. Полдень. Румыния, Бухарест, Королевский дворец.

Два дня назад, ровно на рассвете двадцать девятого числа, русские и болгарские армии внезапно, без объявления войны и каких-либо переговоров, а также без единого выстрела перешли румынскую границу на всем ее протяжении и двинулись вглубь территории обреченного государства. Одновременно русский Черноморский фронт блокировал Констанцу, которой в ближайшем будущем было суждено оказаться переименованной в Кюстенджи, и высадил в ее порту морской десант. Это были еще не знаменитые головорезы из корпуса морской пехоты князя-консорта (ибо из пушек по воробьям не стреляют), а просто десантные роты с броненосцев и крейсеров, но и такая демонстрация возможностей привела всех сторонних наблюдателей в трепет. А этих наблюдателей в Констанце оказалось немало, особенно на иностранных торговых судах, застрявших в главном румынском порту после того, как Черное море оказалось наглухо закрыто из-за предстоящих боевых действий.

При этом союзники по Балканскому Альянсу: русская императрица Ольга и ее брат, болгарский царь Михаил – издали совместный манифест, объявив в нем, что пошли войной не на честный и работящий румынский народ (наглая лесть), и даже не на румынского короля, который во всей этой истории ни сном, ни духом, а на наглое, жадное и подлое румынское боярство (истинная правда), составляющее политический класс нынешней Румынии. У большинства румын после радикальных перемен жизнь не ухудшится, а даже улучшится, а те, что грешили, пусть приготовятся ответить за свои дела и дела своих предков, наворотивших такого, за что им не может быть прощения.

Тут надо заметить, что румынское государство изначально создавалось в виде эдакой боярской республики, к которой в качестве украшающей надстройки прилепили германскую королевскую династию Гогенцоллернов-Зигмариненов, ибо румынские бояре напрочь отказывались воспринимать в качестве верховного главы кого-то из своей среды. Ставка на боярство как на классово близкий элемент делалась в первый период русского владычества – с 1829 по 1834 годы. Бояре были правящим классом в полуавтономных от Турции Дунайских княжествах с 1835 по 1848 годы, когда, подавляя народные восстания, в княжества снова вошли русские войска (в основном для того, чтобы то же самое не сделали турки). Во второй период русского владычества местная румынская аристократия снова была лелеема и любима, и эти же люди возглавили строительство независимой Румынии после того, как русские проиграли свою Восточную (Крымскую) войну и отступили прочь.

И вот этому боярскому раю настал быстрый и беспощадный конец. Пришельцы из будущего, хорошо осведомленные о том, что, даже сменив общественную формацию, румынское государство ничуть не изменит своей сути, настояли перед российской императрицей на самом радикальном способе решения этой проблемы – и теперь русские и болгарские армии стремительно продвигались вперед, чтобы сломать разделяющий их барьер. Времена танковых рейдов, когда темпы наступления в чистом прорыве могут составлять до ста километров сутки, еще не пришли, но даже без этого румынская армия, плохо вооруженная и не успевшая отмобилизоваться, почти не оказывала силам вторжения никакого сопротивления – не только потому, что не могла, а, скорее, оттого, что попросту не желала. Да и чего ради простые солдаты, да и младшие офицеры, будут подставлять свои головы под пули из-за боярских хотелок, когда даже сам король отстранился от дел?

Уже к утру второго дня скоротечной и почти бескровной войны, когда передовые болгарские части полукольцом охватили румынскую столицу, а русская армия практически на всем протяжении форсировала реку Серет, стало очевидно, что румынская лавочка вот-вот закроется на вечный переучет. И вот тогда вся та же публика, уже ощущавшая на своих шеях холод набрасываемых на них пеньковых петель, снова потянулась в королевский дворец за советом.

– Ваше величество, – склонив голову, сказал начальник румынского генерального штаба Григоре Грациану, – наша армия разгромлена, солдаты не хотят сражаться ни с русскими, ни с болгарами, а потому бросают оружие и сдаются им в плен.

– А наши мужики приветствуют русских солдат как своих освободителей! – расстроенно воскликнул председатель Сената Иоан Лаговари, – ибо им известно, какие дела творятся в не такой далекой от них Бессарабии.

– Да, это так, – поддержал председателя Сената министр внутренних дел Ионел Братиану, – как мы ни старались вывести эту напасть, все было бесполезно.

На самом деле в Бессарабии ничего особенно выдающегося не творилось: обычные дела для Российской империи. Переселенческая программа, беспроцентные семенные ссуды беднейшим крестьянам, скупка урожая по твердым ценам, конно-машинные станции с твердыми расценками в натуральной форме, а также прочие инициативы императрицы Ольги ужасно раздражали не только местных бессарабских помещиков, которых лишали дешевых батраков, но и их «коллег» пор ту сторону границы. Истошные вопли Пуришкевича в правой прессе были слышны до самого Парижа, и в Бухаресте обсуждались исключительно в разрезе «как хорошо, что Румыния – это не Россия». И даже крестьянское восстание в марте этого года, подавленное с помощью пулеметов, господа Лаговари и им подобные отнесли на счет «тлетворного российского влияния».

Глядя на это сборище, король только тяжело вздохнул. Вроде они и пришли к нему каяться в своих прошлых грехах, просить совета и защиты, но так ничего и не поняли в своем поведении – а значит, этот разговор был бесполезен.

– Когда четыре дня назад вы заявили мне, что мирно пропустить русские войска через нашу территорию совершенно немыслимо, то я уступил вам всю полноту власти и отдалился от дел, – сказал король. – Я не понимаю, чего вы еще хотите, господа, ведь все устроилось по вашему хотению? Вы поступили в соответствии со своей сущностью, а русская императрица – в соответствии со своей. И вот теперь выяснилось, что воевать с русской армией – это вам не расстреливать из пулеметов безоружных крестьян. А ведь Румынией занялись, только споткнувшись о ваше упрямство, в противном случае нас бы еще долго не замечали, ибо дел у русских и без того невпроворот. Вот и результат этого упрямства будет печален, и в первую очередь для вас. Поскольку монархи неприкосновенны, то меня отпустят доживать свои дни на родину предков, а вы останетесь наедине с разъяренной русской госбезопасностью. Но такова жизнь, увы.

– Ваше королевское величество, – сказал премьер-министр Димитре Стурдза, – мы считаем, что Румынии нужен мир с Российской империей и Болгарией – и его следует заключить немедленно, пока не стало совсем поздно.

– Ну так заключайте, господин Стурдза, – пожал плечами король, – ведь вы же у нас не только премьер-министр, облеченный всей полнотой власти, но и министр иностранных дел. Кто вам мешает заключить самый лучший мир – хоть с русскими, хоть с кем-либо еще?

– Мы пытались! – вплеснул руками премьер-министр, который одновременно был министром иностранных дел. – Еще позавчера в полдень, когда вторжение только началось, наш посланник[5 - В открытых источниках, не залезая в архивы румынского МИДа, нам так и не удалось выяснить, как звали господина, который нес службу главного румынского дипломата в Вене. Увы, время сохранило только имя человека (Е. Маврокодато), который девять лет спустя объявил войну Австро-Венгерской империи от имени румынского правительства.] в Вене встретился с русским послом господином Урусовым. Он сообщил этому господину, что мы готовы признать свои ошибки и покаяться, лишь бы прекратилась эта война, после чего русские и болгарские солдаты должны вернуться на свои территории. Ответ, пришедший из Петербурга от самого господина Одинцова, был весьма обескураживающим. Нам предложили без всяких предварительных условий и без задержки сдаться на милость победителей – и тогда нас не будут убивать насмерть, потому что российская императрица дала себе слово не подписывать смертных приговоров.

– Ваше королевское величество… – проблеял министр внутренних дел Ионел Братиану, – мы знаем, что двадцать лет назад вы подписали с Бисмарком секретный австро-германо-румынский оборонительный союз. Так почему бы вам сейчас не обратиться к этим странам за военной поддержкой?

– Господин Братиану, – вздохнул король, – война, в которую вы втравили Румынию, идет уже два дня. Для выдвижения ультиматумов Берлином и Веной, а также прочих сдерживающих шагов с их стороны, времени прошло уже достаточно. И почему-то ничего не происходит. Никто никому ничего не предъявляет. И как вы думаете, почему? Я вам отвечу! Ни одна великая держава не пожертвует ради Румынии ни одним солдатом, тем более что даже для Германии это сейчас так не вовремя…

– Но, ваше королевское величество! – воскликнул военный министр Александру Авереску, – почему же Германия не сможет или не захочет прийти к нам на помощь?

Король назидательно ответил:

– А потому, что для выживания своего государства мой родственник, кайзер Вильгельм, должен сначала всеми силами напасть на Францию, разгромить ее даже быстрее, чем в прошлую франко-прусскую войну, и лишь потом разворачивать свою армию против России. И при этом он должен учитывать огромный британский флот, который еще может ударить его в спину. Иного течения событий заключенный на встрече в Бресте антигерманский Альянс не подразумевает. Даже крах Франции не сломает решимости оставшихся союзников сражаться до конца. Если Германия попытается проделать свой план в обратном порядке, то она сразу же увязнет в боях на русском фронте, при том, что французы и англичане будут неумолимо готовить наступление на Берлин с западного направления. Своей подготовкой к будущей войне в Европе русские прямо показывают, что они готовы воевать с врагом годы и, может быть, десятилетия, ибо с территорий, которые могут стать полем боя, заблаговременно убирается все ценное. Самое главное, на восток в рамках переселенческой программы вывозится само население, а взамен там строятся рубежи обороны и прокладываются пути сообщения. Русская императрица, у которой уже имеется вполне определенная репутация, будто специально расчищает площадку для будущих сражений, как если бы ожидаемая ею война с Германией должна случиться уже завтра. В таких условиях германские генералы и сами не захотят ввязываться в войну с Российской империей с перспективой получить французской палкой по затылку, и своего кайзера постараются удержать от опрометчивых шагов. А без содействия Германии и Австро-Венгрия будет сидеть тихо. Противостоять в одиночку союзу России, Сербии и Болгарии она не в силах. Надеюсь, теперь вам понятно, почему никто и не пошевелится вытаскивать ваши задницы из дерьма, в которое вы залезли с таким всплеском?

– И что же нам, ваше королевское величество, в таком случае следует делать? – с некоторым недоумением и даже обидой спросил премьер-министр Димитре Стурдза. – Мы хотим знать, есть ли у вас какой-нибудь план, чтобы выйти из этого положения…

– А почему вы задаете этот вопрос мне? – удивился король. – Ведь я же передал вашему национал-либеральному правительству всю полноту власти и умыл руки. Вот и делайте теперь хоть что-нибудь, а я посмотрю на это со стороны. Ведь я все-таки смог дать знать русской императрице, что не имею никакого отношения к вашей дурацкой затее, и в итоге меня, хе-хе, не ждет ничего страшнее легкого порицания и остатка жизни, проведенного в родовом поместье.

– Мы бы хотели, чтобы вы, ваше королевское величество, вступили в переговоры от нашего имени для скорейшего прекращения этой злосчастной войны, – сказал Ионел Братиану, – а мы, со своей стороны, обещаем, что не будем вам в этом мешать.

– Да, – подтвердил Иоан Лаговари, – клянемся, больше вы не услышите от нас дурного слова.

– А вы что скажете, господин Стурдза? – обратился король к премьер-министру. – Согласны вы со своими подельниками или и дальше намерены постоянно возражать своему королю?

– Нет, – опустил глаза долу премьер-министр, – теперь мы видим, что вы были правы, ваше королевское величество, а мы ошибались. Пропусти мы тогда русскую армию без боя – и сейчас нам не пришлось бы испытывать такое большое унижение и просить русскую императрицу о милости…

– Проще выдавить воду из камня, чем жалость из русской царицы, – сказал румынский король. – Бедным и убогим она может сострадать сколько угодно, а вот к вам, господа – таким сытым и гладким – ее сердце будет глухо. Ну да ладно, я вам помогу пострадать за правду, потому что тоже не люблю, когда из меня делают дурака. Охрана! Арестуйте этих господ и держите их под замком до тех пор, пока я не договорюсь с русской императрицей и болгарским царем о почетной капитуляции.

И тут с двух сторон залы, где король принимал членов своего правительства, открылись большие двухстворчатые двери, и внутрь вошли офицеры с автоматическими пистолетами браунинга наизготовку.

– Да, вот так-то, господа! – мелким смехом засмеялся Кароль Первый, глядя на ошеломленных и растерянных национал-либералов. – Попытаться сохранить румынскую государственность в таких условиях можно, только сдав вас всех оптом в кровавые лапы русской государственной безопасности. Иным способом эта задача не решается. Думаю, что дальше нас ждет длительный переходный период, в ходе которого ваших преемников будут перевоспитывать в ту народолюбивую веру, которую исповедует окружение русской императрицы. А может, все будет гораздо жестче, и после того, как я отрекусь, желая отдохнуть на старости лет, мой племянник будет уже не королем, а вассальным князем со всеми вытекающими из этого последствиями. Но вам это будет уже все равно, потому что вы к тому времени будете очень заняты, катая тачку на русской каторге.

2 августа 1907 года, 12:05. Германская империя, Берлин, Королевский (городской) дворец.

Присутствуют:

Кайзер Вильгельм II Гогенцоллерн;

Рейхсканцлер – Бернгард фон Бюлов;

Министр иностранных дел – Генрих фон Чиршки;

Начальник Генштаба – генерал-полковник Хельмут фон Мольтке (младший);

Статс-секретарь военно-морского ведомства адмирал Альфред фон Тирпиц.

Когда та же компания (за исключением посла в Петербурге) собиралась на совещание три месяца назад, то все ее члены (и в первую очередь кайзер) были полны надежд, что Германии удастся избежать худшего. Но теперь эти надежды рухнули в прах. С одной стороны, англо-франко-российский союз, заключенный на конференции в Бресте, четко очертил рамки будущей схватки за мировое господство. С другой стороны – без остатка рассеялись надежды на то, что когда придет час финальной схватки, русская армия окажется неуправляемой, медлительной и неуклюжей. Румынию генерал Плеве разобрал на запчасти в кратчайшие сроки, и сейчас, когда части его пятой Бессарабской армии, свернувшись в походные колонны, продолжают продвигаться на юг, по территории этой еще недавно независимой страны, в болгарских портах (Варне и Бургасе) с причаливших пароходов тысячами сходят русские солдаты.

Мольтке-младший сказал: