Шмель

О, сколько же личностей я повидал. Вам и не снилось. Тысячи разношерстных людей садились в мой автомобиль, ехали со мной, вяло поддерживали беседу, с интересом общались или не затыкались вовсе. Все разные, и каждый со своим набором неврозов, страхов и глупостей.

Поздним вечером на дороге голосует мужчина, лет 40-45. Я останавливаюсь рядом, он открывает дверь

– До удельной, 150.

Я соглашаюсь. Я всегда соглашался. Он плюхается в авто, не пристегивает ремень. Тут важно заметить, что он пьян, не в стельку, но все-таки.

– Пристегнитесь пожалуйста, – прошу я.

– Меня не оштрафуют – отвечает он, глядя мне в глаза и улыбаясь.

– Зато меня могут, – парирую я.

– Там по пути ни одного патруля не будет, – уверяет он.

– Откуда вы знаете?

– А я много чего знаю. Вон видишь того мужика, – он указывает пальцем на какого-то алкаша, плетущегося вдоль дороги. Он живет на комендантском 35, квартира 147. Сейчас идет к другу на Авиаконструкторов 68.

– Ваш знакомый? – спрашиваю я.

– А вот эту барышню видишь? – игнорирует мужчина мой вопрос – она живет на Энергетиков, сюда приехала к сестре. Я все знаю.

– Откуда же?

– Секретно, тебе знать не положено, – серьезно ответил он, но сразу расплылся в пьяной улыбке и уставился в окно.

– И много чего вы знаете?

– Много, побольше тебя.

– А доллар вырастет или упадет?

– Конечно упадет, ты что, дурак?

Дальше ехали молча, только изредка мужчина хмельно вздыхал. Я чувствовал, как беспорядочно он машет ресницами, как всегда это бывает у пьяных. На удельной я высадил его, он сунул мне сто семьдесят рублей, сказав при этом:

– спасибо, хорошо довез.

Доллар тогда вырос.

На другой день, я подвозил кого-то в район Коммуны. Надоело сидеть в машине, ноги затекли, я вышел. Стою на улице и вижу ужасную картину: с рекламного щита на меня смотрит девушка и вроде-бы улыбается, уголки рта растянуты в разные стороны, щеки, похоже, даже приподняты, но глаза стеклянные. То есть, рот улыбается, а глаза не улыбаются. Смотрят не на тебя, а сквозь тебя в какую-то бесконечную пустоту. Еще ветер намазывает на меня дождь ровным и тонким слоем. Свет в этом промышленном районе какой-то приглушенный, небо – одно сплошное и ровное облако без темных и светлых пятен. На улице лето, по идее, должны бросаться в глаза хоть какие-то краски: зеленые деревья, желтые одуванчики или, на крайний случай, яркие наряды. Но нет. В этом углу город монохромен и постоянен. И с плаката мертвецки лыбится незнакомая женщина. Чего она хочет, что ей понравилось, что развеселило или наоборот, заставило задуматься о серьезном в минуту радости?!

Мимо щита проходит пожилая женщина. У нее нет зонта, обе руки заняты тяжелыми сумками, в одной из них, вроде бы, пустые, стеклянные бутылки. На плечах косо висит старый, выцветший и изрядно потертый плащик. На голове мокнет, по всей видимости, собственноручно связанная панамка. Ноги у нее кривые, напоминают подкову. Они, похоже, еще больше изгибаются под тяжестью ее ноши. На них надеты старые потоптанные башмачки коричневого цвета, и походка целиком говорит об усталости женщины и ее безразличной небрежности. Так она идет дальше, мимо серых бетонных стен какого-то завода, пропитанных пасмурными буднями, а за ними медленно ездит из стороны в сторону желтый, поржавевший подъемный кран, перетаскивая их серых, бетонных собратьев.

Я с детства слышал одну и ту же фразу от разных людей: «все к лучшему» или другие ее формы, подразумевающие, что, что бы ни происходило в жизни, человек будет непременно доволен итогом, тем как все сложилось. «Все к лучшему» повторял и я, когда ничего кроме этой фразы не приходило больше мне в голову. Я говорил это всю жизнь, и сейчас понял, как сильно был неправ. Вы можете спорить со мной, но у этой старой женщины все явно сложилось не «к лучшему». Где-то на жизненном пути тропинка «к лучшему» вильнула в сторону, прошла мимо «лучшего» и затерялась между стеклянных пивных бутылок на этой серой улице.

Опять же вечером я замечаю на остановке женщину, лет пятидесяти, которая поднимает руку, когда я приближаюсь. Я останавливаюсь. Она открывает дверь, спрашивает: «до озерков довезете?». Я киваю, она садится внутрь, мгновенно наполняя воздух в машине едким и кислым запахом перегара. Я приоткрываю свое окно немного и трогаюсь. Во время движения она рассказывает заплетающимся языком о своей нелегкой судьбе, о том, что у нее сегодня День Рождения, а завтра ей выходить на работу. Устроена она санитаркой в какой-то больнице. Сказала, что ее уже не однажды выгоняли за пьянство. А денег нет. И дочь ее забыла, бросила и не помогает. Я думаю о другом: Как у деталей, произведенных на машинном станке, бывают дефекты, так и у человека может существовать набор «изъянов». Некоторые из них мы дружно договорились порицать и судить, на остальные же закрываем глаза, отворачиваемся, покачивая головой и, лишь понимающе цокаем языком. Светлый ум, в конце рабочей недели, был замечен спящим на скамейке в парке, источающим зловоние алкогольных паров. Или мадмуазель жадно запихивает в рот последнюю шоколадную конфету из упаковки, смачно причмокивая и чавкая. Молодой студент идет под ручку со своей девушкой по парку и постоянно вертит головой, засматриваясь на проходящих мимо барышень. Мы называем это «слабости». Что-то вроде, «это моя слабость…» Такая, своего рода, поблажка, данная самому себе с легким налетом укора. А иногда подобные вещи становятся камнем преткновения и мешают жить. От этих «слабостей», оказывается, невозможно отказаться, как бы мы ни старались. Они – проекция прямой нашей жизни, они – несколько кирпичиков, составляющих стену нашего существа. Нет способа безболезненно выкинуть их, так же, как и заменить. По иронии судьбы, эти «слабости» невозможно сильны. Тем временем, мы подъезжаем к озеркам, еще метров пятьдесят и на месте. Ехать было совсем недалеко. Женщина начинает давиться и издавать звуки рвотных порывов, открывает дверь на ходу. Я быстро сдаю вправо, останавливаюсь у поребрика. Она вылезает из машины, делает несколько шагов в сторону, на газон, сгибается пополам. Но ее не рвет. Через пару секунд она выпрямляется и начинает быстро двигаться в сторону толпы, к метро, не оборачиваясь. Это странно, ведь, мы и не договаривались об оплате. Наверное, она так привыкла. Я не окрикиваю и не останавливаю ее, ведь, мое кредо по жизни – не мешать другим и плевать, когда мешают мне. Плюйте и вы на тех, кто вам мешает, кто сознательно делает вам гадости. Улыбайтесь. Смотрите в глаза своим врагам и тем, кто просто вам не нравится и улыбайтесь. Не пытайтесь сделать что-то против них, не вздумайте пытаться наказать их. Они сами допустят ошибку, споткнутся на ровном месте, сами пострадают от своей желчи и худшим, что они смогут увидеть перед своими глазами будет ваша улыбка и это удручающее осознание, что они сами испортили себе жизнь, без вашей помощи.

Я включаю поворотник и двигаюсь на полметра влево, на дорогу, показывая свое намерение вклиниться между двумя автомобилями, стоящими в пробке, скопившейся к тому моменту. Из задней машины раздается нервный гудок, но я не обращаю внимания. Вообще, никогда не понимал, зачем люди «бибикают» на дороге другим?! Или мигают фарами. Я не говорю о ситуациях, когда необходимо обратить внимание другого участника дорожного движения, чтобы не произошло дтп. Я о случаях, когда гудят от отчаяния в пробках или мигают от досады тем, кто перестраивается и «лезет» в открывшееся пространство перед ними. Чего могут добиться эти люди?! Покажут свое недовольство?! Не думаю, что оно кому-то нужно или сможет повлиять на чье-либо дальнейшее поведение. Хотя, кто я такой, чтобы осуждать остальных?! Я ничем не отличаюсь от них. Я современный человек. Я презираю всех, кто беднее меня и завидую тем, кто богаче. Я высмеиваю как плохо, так и слишком хорошо одетых людей. Если я не добиваюсь чего-то, то мне не повезло, если не добиваются другие – то по заслугам. Я не пускаю никого из тех, кто лезет в мой ряд передо мной, когда еду на машине и матерю каждого, кто не пускает меня. Причем промежуток между этими событиями может составлять меньше минуты. Я говорю, что меня не волнует чужое мнение, но во всем только на него и опираюсь. Я хочу похудеть и ем бургеры с картошкой фри. Я имею право осмеивать каждого встречного, но меня должны уважать. Я всегда придумываю факты из-за которых именно я прав. Вы должны хорошо выполнять свою работу, если работаете в сфере услуг. Я никому и ничего не должен. Если спотыкается другой, то он неуклюж, если я – то упрекаю тех, кто делал поребрик. Я современный человек, и я мудак.

Знаете, если вглядываться в прохожих, то невозможно не заметить яркие туфли, босоножки или балетки на ногах девушек и женщин. Миллионы различных моделей в бесконечном количестве расцветок. Похоже, что повторяющихся не существует. Они притягивают взгляд, обращают на себя внимание. Но вот одна деталь: часто из-под обуви нахально торчит и рвется на свободу практически незаметный кусочек пластыря, прилепленного к ступне. Лично я, какими бы красивыми ни были туфли, не могу оторвать взгляд от этой заплатки телесного цвета. Она гипнотизирует, примагничивает взгляд. Теперь, если я вижу человека в яркой, экстравагантной шляпе, в темных очках ночью или в куртке невообразимо яркого цвета, я, в первую очередь, вспоминаю пластырь. Он лепится на натертое место, туда, где больно, неприятно. Также и все вычурные детали гардероба – крики и огромные транспаранты о внутреннем дискомфорте, непонимании и боли. Все это – пластыри, заклеивающие неуверенность в себе, недостаток внимания со стороны общества и скудность существования.

На следующем перекрестке я останавливаюсь возле трех девушек с очень ярким макияжем. Сегодня пятница, и они одеты как раз для проведения ее вечера. Каждая из них – типичная жительница злачного района. После того, как они залезли и уселись, началась череда грошовых шуток, которые я без энтузиазма поддерживал и последующего за ними хихиканья и ржания. Мы не успели даже познакомиться, проехали лишь километр, но, когда остановились, одна из них протянула мне визитку салона красоты с написанным на ней номером телефона и именем и сказала: «Если будет время, звони». До какой же степени отчаяния необходимо довести девушку, чтобы она вела себя вот так?! Она не имела понятия, кто я, что из себя представляю, но сунула мне эту визитку. Я сразу вообразил себе ее, идущую возле метро и разбрасывающую свои визитки в разные стороны, на подобии сеятеля. Она непременно должна была бы кричать: «Если будет время, звонитеееее!» и бежать вприпрыжку сквозь грязную, шершавую толпу.

Прошла ночь. Сегодня туман, хоть ножом режь. Все ежатся, кутаются в куртки и плащи, а мне не холодно. Жировой слой не позволяет мерзнуть. Люди идут и едут в разных направлениях, суетятся, торопятся или передвигаются крайне вальяжно. Но все целенаправленно двигаются куда-то. А у меня нет цели. Я стою на парковке и рассматриваю их. Чувствуется, что все вокруг ожидают появления солнца, соскучились по нему, и я в том числе. Но солнце показывается…и оно безжизненно. Когда я был маленьким, оно радовало меня и, казалось, наполняло не только светом, но и душой все вокруг. Сейчас же этого ощущения как не бывало. Душой теперь, наоборот, наполняет дождь. Или туман. А солнце, как старая лампа в давно знакомой комнате, окатывает желтым светом накаленной нити все предметы вокруг. Хотя, может это лишь побочный эффект моего настроения. Безразличия. Мы привыкли верить в то, что у каждого из нас есть цель, смысл существования. Я часто думал об этом в последнее время. Жизнь всегда проходила, будто, мимо меня, не касаясь даже рукавов моей куртки. Все осуществлялось на автомате, по давно забитой в память программе, поэтому мне так сложно вспомнить хоть что-то дельное. Лишь редкие, рваные эмоции. А что если моя цель и мой смысл жизни были в одном моменте, в оставшемся в прошлом времени. Что, если я рожден был для одного периода жизни, того, который, единственный, я прожил с интересом, не зная, чего ждать в следующую секунду. Что если я был рожден стать шмелем на поле войны?! Душа, все время скомканная, как грязный носок внутри моей костяной рамки, знаете, разворачивалась, распускалась бутоном цветка, когда я крутил руль и дергал рычаг переключения передач между падающими с неба снарядами. Мне кажется, до сих пор, что тогда мне дышалось легко. Да вообще, мне кажется, что тогда я дышал, не задумываясь об этом процессе, когда как в остальное время, напротив, мне приходилось постоянно держать под контролем действия своих легких: так, сейчас вдох, подожди немного…и выдох. Теперь снова. И так 27 лет. Сегодня пошел 28-й.

Вот уже снова вечер, и я неосознанно двигаюсь по полупустой дороге. Я замечаю молодую пару. Им, явно, прохладно в этот ноябрьский вечер. Они смотрят на машину, потом заглядывают в окно, которое я успел приоткрыть, и парень говорит:

– До менделеевской, 300.

– Садитесь, – отвечаю я, понимая, что это как-то слишком много. Но это уже не мое дело. Они забираются вдвоем на заднее сидение и прижимаются друг к другу, греясь. Мы не разговариваем, пока едем, что непривычно для меня, но я все понимаю: они шепчутся, смеются, парень изредка начинает щекотать девчонку, а та принимается визжать и звонко смеяться. Я украдкой поглядываю на них в зеркало заднего вида и умиляюсь этой картине. Как-то тепло становится на душе. Мы подъезжаем к пункту назначения, парень просит остановить на левой стороне дороги, у забора бывшего завода. Это странное место, жилых домов тут нет, но мне плевать, я не задумываюсь об этом, только сдаю влево и медленно останавливаюсь, по старой привычке дергаю ручник, когда машина встала. Парень наклоняется и начинает копошиться в сумке, а я, в это время, поглядываю то на девушку, то на улицу. Она тоже спокойно смотрит в окно. Парень поднимается, одной рукой протягивает мне деньги, а другой быстро тянется к моей шее и перерезает мне горло чем-то холодным. Я не могу дышать, начинаю хрипеть и пускать пузыри. Они быстро выскакивают из машины, открывают передние двери, выталкивают меня наружу, забирают куртку с кошельком, садятся в машину и мгновенно уезжают в сторону чугунной улицы, а потом направо. Я лежу с глазами на выкате, наблюдаю за тем, как один пакет гонится по этому холоду за другим и думаю: «а кто же теперь будет кормить кошку?»

*******

Некоторые говорят, что невозможное возможно. Я верю. Я – шмель. И я кучу раз слышал, что есть теория, по которой соотношение моей массы и размера моих крыльев не достаточно для того, чтобы поднять меня в воздух. Мне удобнее размышлять об этом в полете.

Я слышал, что вселенная, в которой мы живем, существует приблизительно четырнадцать миллиардов лет. Четырнадцать. В этом миллиардолетии она, наверное, должна получить свой межвселенский паспорт. Неудачно получится на фотографии, скорее всего. Кругом считают, что существовать столько времени – это невообразимо долго. Что ж, я – шмель. И я проживу от силы пару месяцев. Человеческая жизнь для меня также невозможно длинна, а вам ее не хватает. Причем всегда, сколько бы лет вы ни проживали. Хотя, появился мой вид около двадцати восьми миллионов лет назад. Честно говоря, я не знаю существенный это период времени или нет, поскольку никто, и вы сами, не знает, когда и как появились вы.

Бывает, малыши задают про меня вопрос: «а он летает, потому что жужжит или жужжит, потому что летает?». Я – шмель. В моем мире эти действия неразрывно связаны, поэтому правдивы оба высказывания. Вы пьете, потому что живете и живете, потому что пьете. Кто знает, от какого же на самом деле количества действий зависит ваше существование. Ведь, если задуматься, вы делаете только то, без чего не сможете жить. Ну, или не захотите, в конце то концов. Жить – это сложное понятие. Жить – это выполнять любой набор действий в течение определенного времени. Вот, только, определенного не вами.

Сколько же разговоров слышно вокруг про душу. Нужно сказать, вы всерьез печетесь о ней. На словах. Я – шмель. У меня нет души. Хотя, кто знает, все считают по-разному. Одни – что это привилегия лишь людей, другие же чувствуют ее в своих домашних питомцах, собаках. Создаются консилиумы по согласованию и всемирному определению данного аспекта. Я слышал, что кузнечики сильно переживали по этому поводу и хаотично стрекотали в разных частях света, в некоторые дни до и после консилиума, чтобы объявить о своей позиции относительно выше обозначенной проблемы.

Ходят слухи, что мир прекрасен. Я – шмель. И я не знаю, потому что не видел другого. Я вообще вижу все совсем иначе, нежели вы. И воспринимаю, соответственно. Вот вы, например, видите какие-то «хорошо» и «плохо», постоянно говорите друг другу о них. А я сотней своих глаз не способен разглядеть эти вещи. Я, можно сказать, дальтоник на хорошо/плохо спектр.

Не подумайте, что мы глупы. Я знаю, что существую не для того, чтобы построить свой дом и сделать все для продолжения рода. Я подозреваю, что ценюсь людьми, поскольку переношу на лапах пыльцу с одного растения на другое, когда обжираюсь нектаром в цветках и стараюсь как можно больше принести его в дом. Но мне невдомек, отчего же вы гоните меня, когда я нахожусь рядом. Почему машете на меня руками, а иногда даже пытаетесь убить?! Все мы выполняем действия, на которые запрограммированы: я тащу нектар, вы монотонно убиваете сами себя, но, раз уж так вышло, что, подспудно, я полезен для вашего существования, зачем мне мешать? Я же не заставляю вас жить дольше. Я – шмель. Я только лишь помогаю всевозможной флоре немного скрасить процесс вашего вырождения.