Новый подход к познанию мироустройства. Авторская концепция

Из известных нам теоретиков и научных величин высшего уровня к такому выходу ближе всех как будто бы находится Анри Пуанкаре, величайший физик и математик, предшественник А.Эйнштейна, от которого он не удостоился даже упоминания (но это другая тема).

А.Пуанкаре уделяет очень много внимания вопросам объективности знания и применимости теоретических конструкций, обобщающих научные открытия. Правда, следует отметить, что он не стремится отыскать наиболее объективную систему отсчёта в пределах всей вселенной, а рассуждает «изнутри», формулируя свои критерии оценки применимости теорий всё с тех же позиций человека и его возможностей.

В достаточно широкое употребление вошло понятие «конвенционализм А.Пуанкаре». Суть его состоит в том, чтобы из всех мыслимых и немыслимых теоретических конструкций избрать такую, которая отвечала бы требованиям:

– наибольшей полноты и точности в объединении всех научных открытий;

– наибольшей гибкости по отношению к возможным новым открытиям и к возможным ошибкам в существующих теориях;

– наибольшей простоты в практическим описании этих конструкций, в том числе простоты и наглядности их математического аппарата.

Третий пункт иногда оказывается по значимости первым. И это хорошо видно, скажем, на примере преобразований Лоренца, к которым А.Пуанкаре имел самое непосредственное отношение (по сути дела, это преобразования Пуанкаре, но он в силу исключительной личной скромности оставил за ними имя Лоренца) и которые, по нашему мнению, были легко принесены в жертву теории относительности А.Эйнштейна – ради простоты и наглядности.

В оправдание А.Пуанкаре нельзя не заметить, что позицию простоты и наглядности он избрал вполне сознательно, хорошо понимая, что это минимальная жертва дальнейшему движению науки и неизбежной смене любых конструкций. Данное мнение является его глубоким убеждением, что хорошо прослеживается в его трудах и в публичных выступлениях.

Полагаем, что и его умолчание о вкладе в теорию относительности А.Эйнштейна, и отсутствие какой бы то ни было борьбы за приоритеты в науке связаны с его честностью и скромностью (которые отмечались неоднократно и являются общепризнанным фактом) и пониманием того, что теория относительности к моменту её формирования отвечала всем остальным критериям: полнота, точность, гибкость, наглядность. Ну, а временный характер этой теории А.Пуанкаре скорее всего, понимал лучше, чем кто бы то ни было. И даже весьма заметная её искусственность тоже, наверное, не ускользнула от его внимания.

А.Пуанкаре был способен не только охватить и объединить в своём сознании все новейшие достижения науки, но, обладая собственным вѝдением мира, обладал и способностью передать это вѝдение другим учёным-исследователям, переведя его на привычный для них язык формул. Ему принадлежит целый ряд фундаментальных открытий в области математики, физики, астрономии и других наук.

Считаем уместным провести довольно своеобразную параллель между психологами-психоаналитиками, упоминавшимися выше, и А.Пуанкаре: и те, и другой обладали неким законченным вѝдением действительности и выполняли роль своего рода переводчиков, способных перейти от знаковой системы интуитивных образов (психоаналитики) к системе словесных знаков и символов, и от собственных представлений о научных конструкциях (А.Пуанкаре) к системе символов математики и математической физики, то есть к формулам.

Какими образами оперировал в своём сознании и подсознании А.Пуанкаре, нам неизвестно, но его «переводы» были исключительно точны и понятны, благодаря чему он очень быстро получил самое широкое признание в научных и не только научных кругах.

Касаясь А.Пуанкаре, следует также заметить, что его работы отличаются философичностью, а также и психологичностью – в аспекте, относящемся к сфере познания и отражающем этапы интериоризации и «интеллектуализации» достаточно абстрактных понятий. Часть из его представлений передаётся на языке весьма простых образов, даже если это касается такой сложной темы, как многомерные пространства, а иногда он прибегает и к намеренному упрощению.

Однако более глубокое проникновение в логику размышлений А.Пуанкаре постепенно приводит к выводу об их всё том же субъективизме. Чего стоит только одна его фраза: «Словом, опыт не доказывает нам, что пространство имеет три измерения; он доказывает, что удобно приписывать ему три измерения, потому что именно таким образом число ухищрений сводится к минимуму». Такой вывод он обосновывает бесконечно длинными рассуждениями, в частности, о том, что аккомодация хрусталиков и конвергенция зрительных осей глаз вполне могут рассматриваться как самостоятельные пространственные измерения. Подобные рассуждения делаются на основе анализа мышечных ощущений человека, хотя этот анализ не имеет под собой почвы, так как А.Пуанкаре не имел отношения ни к физиологии, ни к психологии.

Похоже, А.Пуанкаре при всех его талантах стал просто рабом своего конвенционализма. За пределы же «человеческого» мировосприятия он не вышел и такой цели перед собой не ставил.

Размышления А.Пуанкаре о постоянстве или возможной изменчивости законов природы ограничиваются в пространстве нашей планетой и её ближайшим окружением, а во времени – периодом существования человечества, частично охватывая и те годы («миллионы лет»), когда человечества ещё не было. Здесь отметим весьма интересное вскользь высказанное им мнение, касающееся существования законов природы вне познающего их разума. Хочется привести его целиком. Вот оно:

«До сих пор мы не задавали вопроса о том, изменяются ли законы в действительности, мы лишь спрашивали, могут ли люди считать, что законы изменяются. Но являются ли законы неизменными сами по себе, если рассматривать их как существующие вне разума, который их создал и наблюдал? Такой вопрос не только неразрешим, но и не имеет никакого смысла. К чему нам задаваться вопросом, могут ли законы изменяться со временем в мире вещей в себе, если в таком мире само понятие времени, может быть, не имеет смысла? О том, что собой представляет этот мир, мы ничего не можем ни сказать, ни думать, мы можем только говорить о том, чем он представляется или может представляться уму, не слишком отличающемуся от нашего» (А.Пуанкаре, «Последние мысли», глава 1 «Эволюция законов», раздел Х).

Данный ход мысли весьма характерен для А.Пуанкаре. За ним прослеживаются «человеческий» субъективизм и отсутствие какой бы то ни было потребности выйти за его пределы, связанное, по сути, с неверием в объективность природы и законов её существования.

В своих рассуждениях А.Пуанкаре покорно констатирует факт зарождения человечества и его гибели по мере остывания планеты и Солнца, хотя и высказывает предположение о том, что человечество в принципе может каким-то образом сохранить своё существование.

В целом же в ряде его размышлений встречается мысль о взаимосвязи мира объективного с миром субъективным в форме влияния второго на первый, то есть открываемые человеком законы мироздания, по его мнению, оказывают какое-то воздействие на само это мироздание – ограниченное, впрочем, всё той же досягаемой частью вселенной. Иными словами, здесь проявляется некий «действенный субъективизм», явление далеко не новое в философской мысли.

Это даёт ещё один ключ к пониманию причин, по которым он без колебаний принял теорию относительности А.Эйнштейна, дополнительный к ранее отмеченным, когда эйнштейновский вариант обобщения законов природы был им воспринят как и лишь один из многих возможных, но отвечающий требованиям наглядности, простоты формул и достаточной всеобщности: вероятно, он полагал, что «единый четырёхмерный пространственно-временной континуум», созданный в кабинетах Х.Лоренца, А.Пуанкаре, Г.Минковского и других учёных, в силу «обратного влияния законов на природу» обретёт действительную реальность.

А.Пуанкаре неоднократно указывал на необходимость использования в научном познании дедуктивного метода, что полностью отвечает и нашему подходу к познанию. Однако уровень его дедукции ограничивался, по сути, рамками уже познанной реальности, которые опять-таки ограничены и пространственными, и концептуальными рамками, опирающимися исключительно на хотя и научные, но всё же субъективные человеческие представления о ней. В нашем же варианте дедукция берёт начало в глубине вселенной со всей её бесконечностью, то есть исходная посылка дедуктивной цепочки располагается настолько глубоко и далеко во времени, пространстве и их единстве, насколько это вообще возможно для человека.

Л.Эйлер внёс в науку совершенно непостижимый вклад, настолько огромный, что его здесь невозможно изложить даже в краткой форме. Образно говоря, ему открылось прямое вѝдение сущности множества вещей в сочетании со способностью прямого перевода своего знания на язык математических символов, и не только их, а и на язык человеческой речи. Это можно сравнить с озарением, дарованным, наверное, от природы, от самой вселенной. Это таланты, которые он не зарыл в землю, а многократно умножил.

Являлся ли его взгляд на эти истины взглядом человека, Homo sapiens’а? В определённой мере, безусловно являлся, находя выражение хотя бы в том, что он как человек выступал качестве «переводчика» своих образов на человеческий язык. Осознавал ли он это? Ответить нельзя. Представляется, что мы имеем здесь дело с чем-то похожим на изначально вложенную в человека программу, которую он просто реализовал, не утруждая себя оценкой своей позиции в этом мире.

Что же касается его позиции, относящейся к сферам, не связанным с научной деятельностью, то она нам неизвестна. Вполне допускаем, что она была вполне традиционной для человека.

Во всяком случае, в его научных трудах и открытиях не обнаруживаются ни характерные проявления антропоцентризма и субъективизма, ни явный выход за их пределы. Л.Эйлер находится вне этой дихотомии.

Пожалуй, пример Л.Эйлера даёт повод дополнить нашу дихотомию третьей категорией, независимой от первых двух: это люди, личности, реализующие некую программу, личностную установку, поступившую к ним как бы изначально. Выражаясь опять же образно, можно считать, что это «задание», право на реализацию которого было «санкционировано свыше» ещё до соединения души с организмом, это таланты, вложенные богом. Можно предположить, что их наличие практически не имеет связи с земным обитанием, с социумом, с условиями жизни и воспитания. Вместе с тем, условия обитания и различные жизненные обстоятельства тоже нельзя не учитывать, потому что при их определённом стечении они могли воспрепятствовать раскрытию данных талантов. В частности, человек мог бы просто погибнуть в результате какого-то происшествия или иного несчастного случая.

Логика

Понятие «логика» обычно отождествляется с логическим мышлением, а оно, в свою очередь, традиционно почти целиком сводится к формальной (математической) логике.

Эта логика (формальная) активно противопоставляется так называемой житейской логике, «здравому смыслу», «рассудку», «очевидности» и так далее.

Такое противопоставление наблюдается повсеместно, особенно же оно характерно для представителей науки, в первую очередь для представителей точных наук.

Ограниченность формальной логики у нас не вызывает сомнений, однако попытка указать на эту ограниченность всегда вызывает яростное сопротивление, причём в рамках парадигмы самой же формальной логики: «ты неправ», «а докажи», и так далее. Образуется нечто вроде порочного круга, или замкнутого рекурсивного цикла и тому подобного.

Проясним свою позицию относительно ограниченности формальной логики.

Во-первых, формальная (математическая) логика изначально зародилась как вспомогательный инструмент для оперирования абстрактными понятиями.

Во-вторых, отсюда неизбежно вытекает то, что такие понятия должны обладать полной и однозначной определённостью, которая в «чистом виде» может существовать только в абстрактной среде.

В-третьих, это логика всего лишь двухзначная, дихотомическая. Любое суждение должно быть доведено до дихотомического уровня: да/нет, или/или. В реальной жизни это чаще всего попросту невозможно.

Является ли логика объективной категорией? Полагаем, что не является и являться не может. Она есть продукт человеческого сознания и не существует вне его. До появления человека, и тем более до «сотворения мира» никакой логики не было и не могло быть, был только реальный мир и события в нём, которые подчинялись всё той же реальности и ни на какие человеческие законы и правила не опирались.

Логика приписала этим событиям свои закономерности и установила свои ограничения на их оценку.

Двухзначная логика неоднократно в явной форме вступала в противоречия сама с собой, выступавшие в форме «апорий», «антиномий» и парадоксов.

Хорошо видно, что все эти парадоксы спровоцированы самой логикой, то есть её ограниченностью, и легко разрешаются при взгляде «извне», то есть, например, с нашей методологической позиции, предполагающей приоритет природы и реальности над любыми построениями человеческого разума.

Приведём пример.

Рассмотрим всем известный «парадокс лжеца»:

«Данное высказывание ложно.

Истинно ли это высказывание или нет?».

Читатель, разумеется, в затруднении, он сражён и заинтригован этой загадкой.

Характерно, что приемлемых для логики вариантов выхода из данного «парадокса» как минимум очень мало. Даже Бертран Рассел, объясняя этот парадокс, приводил аргументы, которые нельзя считать убедительными: «Сам Рассел так объяснял парадокс лжеца. Чтобы говорить что-нибудь о высказываниях, надо сначала определить само понятие «высказывания», при этом не используя не определённых пока понятий. Таким образом, можно определить высказывания первого типа, которые ничего не говорят о высказываниях. Потом можно определить высказывания второго типа, которые говорят о высказываниях первого типа, и так далее. Высказывание же «данное высказывание – ложно» не попадает ни под одно из этих определений, и таким образом не имеет смысла» (цитата из «Википедии»).

Здесь логика сама загнала себя в тупик, причём в тупик исключительно умозрительный и больно ударяющий по достоинству её приверженцев, что затмевает их рассудок.

Если отвлечься от чисто «человеческого» и несколько амбициозного подхода к этому «парадоксу», то становится видно, что первое из двух высказываний в неявной форме скрывает за собой нечто третье. Кроме того, оно содержит и другие формальные признаки некорректности.

1. «Данное высказывание является ложным» содержит явную отсылку, но по неизвестной причине никого не заставляет задаться вопросом: какое «данное»? О каком «данном высказывании» идёт речь? Что является субъектом высказывания?

Субъект не указан. Значит, фраза вообще не может рассматриваться как «высказывание» в формально-логическом понимании, и «парадокс» отсутствует, он не выражен.

2. Приведённый «парадокс» провоцирует также на рассмотрение первого высказывания как обращённого на самого себя, но в этом случае мы имеем дело с рекурсией, причём рекурсией «бесконечного» уровня. Приверженцы формальной логики тонут в этой бесконечности и начинают привлекать сторонние и не самые аргументы, как это видно из приведённой выше цитаты Б.Рассела.

Факт наличия такой рекурсии при разрешении «парадокса» сторонниками формальной логики не осознаётся, и это приводит в растерянность. Между тем, наличие рекурсии нарушает правила построения суждений, поэтому такое высказывание по сути дела опять-таки не может рассматриваться как высказывание. «Парадокс» опять же просто отсутствует, так как из двух «высказываний» фактическим высказыванием является только второе.

3. Такие «парадоксы» порождаются двухзначностью логики в сочетании с жёсткостью правил, а их устойчивости способствуют дополнительные негласные и «корпоративные» ограничения: «честь мундира», престиж логики как науки, авторитет её основателей и так далее.

При рассмотрении же этих «парадоксов» с объявленной нами «внесубъектной» позиции становится совершенно очевидно, что всё это не объективно и реально существующие парадоксы, а парадоксы самой логики и породившего их антропоцентристского подхода к познанию природы, то есть парадоксы надуманные и искусственные. Никакого реального парадокса здесь нет. Природа полностью свободна от парадоксов, она существует сама по себе, и если человек встречается с неким парадоксом, значит он должен пересмотреть законы своей логики и ввести правила, отвечающие реальности. Реальность же не была и не будет двухзначной и формально определённой, а дихотомический выбор всегда будет связан с бесконечным дроблением как субъекта, так и остальных структурных элементов суждения на всё более мелкие элементы.

Приведём в качестве ещё одного примера всем известную (полуюмористическую?) апорию Зенона об Ахиллесе и черепахе, которую он никогда не сможет догнать, потому что пока Ахиллес, который находится в тысяче шагов от черепахи, пройдёт сто шагов, черепаха пройдёт десять, и так будет продолжаться до бесконечности.

Не пытаясь разрешить эту апорию «изнутри», то есть по законам логического мышления, плодом которого является данная апория, глянем на неё «снаружи», и вспомним, что всё мироздание представляет собой вечное и непрерывное неуничтожимое движение, в процессе которого бесчисленное множество «Ахиллов» догоняет столь же бесчисленное количество «черепах» на всех уровнях, от вселенского до «нано-», опровергая любые «парадоксы», так что любые апории могут быть только плодом игры рассудка, как преднамеренным (апория Зенона), так и непреднамеренным (другие формально-логические построения).

Следует упомянуть ещё одну группу логических парадоксов – в частности, так называемый парадокс множеств. Раскрывать его содержание не будем, оно наверняка всем известно. Отметим только, что этот парадокс имеет столь же надуманный характер и не отражает ничего, кроме несовершенства логической структуры, положенной в основу конструирования «множества» и «множества множеств». Никаких природных предпосылок данный парадокс не имеет и не может иметь, зато в повод для шуток и интернет-мемов он обязательно превратится и уже превратился («Реестр запрещённых сайтов внесён в реестр запрещённых сайтов, так как содержит информацию о запрещённых сайтах»).

В целом же хочется отметить следующее. Традиционно «житейская логика», «здравый смысл», «рассудок» и «очевидность» принято подвергать жестокому осмеянию и осуждению – часто вполне справедливому, иногда корыстному и тенденциозному. В итоге понятие логики практически полностью сводится к логике формальной или математической, весьма субъективной и далеко не противоречивой.

Самыми уязвимыми звеньями в этой логике мы считаем её абсолютную формальную определённость и дихотомичность, то есть двухзначность.

Однако без логики обойтись никак нельзя. Полагаем, что на логику формальную опираться всё же необходимо, однако она должна либо отвечать своему первоначальному назначению и применяться исключительно в математике и в других точных науках, либо, «обслуживая» не только себя саму как таковую, но и более широкую сферу мышления и познания, в том числе бесконечно широкую, должна отвечать этому новому назначению и развиваться. В качестве же эталона ей следует ориентироваться не на схоластику и умозрительные построения, а на реальность и на её объективные проявления.

Реальность же давно уже демонстрирует отступления от «законов логики» и даже от закона причинности (который, как полагаем, имеет всего лишь только эмпирическую основу). Как минимум на квантовом уровне нарушения причинности давно уже обнаружены, то есть время там практически обращается вспять.

«Логика» и «причинность» мешают допустить концептуальную «остановку» времени и «объединение» прошлого и будущего, их слияние в нечто целое на уровне вселенной, хотя возможность «остановки» и «обнуления» времени является общепризнанной, что видно хотя бы при обращении к такому известному понятию, как «первичная сингулярность».

Мы вправе налагать на время и пространство свои законы физики и логики, только едва ли вселенная будет им подчиняться. Ну, а мы, подчиняясь этим заведомо временным законам, добровольно ограничиваем себя в познании, что может сказаться на нас самым неожиданным образом, – и не только в форме забавных парадоксов и апорий, а в форме чего-то трагического или даже катастрофичного для нас всех.

Блуждая по неизведанной вселенной, сковав себя и вселенную неведомыми ей ограничениями и запретами, мы оказываемся в положении путника с завязанными глазами в чужой незнакомой местности. Это можно сравнить только с беспечностью, а природа иногда не терпит беспечности и не прощает её.

Заключение

Три типологические группы субъектов познания

Оценивая познавательную деятельность человека с точки зрения способности индивида выйти за пределы ограничений, налагаемых на него природой и социумом, мы выделяли две группы, которые можно обозначить как «да» и «нет», то есть «способен/не способен». Первая группа представлена единичными индивидами, вторая – практически всеохватывающая, то есть это «все остальные».

Более подробное ознакомление с предпосылками такой классификации позволило сделать вывод, что указанная «дихотомия» должна быть заменена чем-то более детальным.

Так, считаем необходимым выделить третью группу, обособленную от двух первых. Это лица, находящиеся вне указанной дихотомии, что показано на примере Л.Эйлера, как бы реализующего некую программу, заложенную в нём изначально и независимую от его собственного позиционирования как человека или как некоей общевселенской единицы. Он реализует заложенный в него талант, не оглядываясь ни на какие условные границы и не сопоставляя масштабы тех или иных своих открытий с масштабами «человеческими» или «вселенскими», а просто переводя данное ему и видимое им на доступный пониманию человека язык – язык математики или язык словесный.

Вполне очевидно, что Л.Эйлер не является исключением. Следовательно, необходимо продолжить исследование в этом направлении. Допускаем (и даже предполагаем), что такая «внедихотомичность», если она представляет собой своего рода реализацию программы, может иметь и совершенно иные проявления – например, исключительно поведенческие, причём не обязательно позитивные. Человек, не связывающий себя с социумом, может и отступить от любых его требований, хотя бы потому, что он их попросту не видит и не фиксирует в своём сознании.

Значит, «внедихотомичность» не обязательно есть принадлежность к классу индивидов «высшего уровня», способных подняться над ограниченностью человеческого сознания. Она может принять форму простого инстинкта, подобно тому, что мы наблюдаем в животном мире.

Подчеркнём, что «поведенческий» и иные аспекты, в том числе те, в которых реализуются инстинкты и прочие «программы», находятся за пределами нашего рассмотрения, так как оно ограничивается только лишь познавательной деятельностью.

Следовательно, «внедихотомичная» группа должна быть разделена, а для этого необходимо найти главный критерий для такого разделения. Примем за такой критерий грань, отделяющую познавательную деятельность от всех иных её видов и проявлений.

Разделение на две первые группы также следует уточнить, подобрав и детализировав критерии – скажем, осознаёт ли индивид наличие у человека вообще и у него в частности объективных ограничений в познании мира, или не осознаёт; если осознаёт, то готов ли выйти за их пределы; если готов, то способен ли, а также стремится ли к этому, и так далее.

Полагаем, что такая классификация будет иметь фундаментальный характер, но его фундаментальность будет проявляться только лишь по отношению к нашей концепции познания. Вместе с тем, она, возможно, представит какую-то ценность и для науки, в том числе психологии, с точки зрения оценки способности человека к преодолению внутренних психологических барьеров и установок.

Таким образом, типы личности с точки зрения готовности и способности индивида к объективизации познания путём условного выхода за пределы «человеческих» ограничений могут быть представлены тремя группами:

1. Готовы/способны.

2. Не готовы и/или неспособны.

3. Находятся вне данной классификации, то есть нейтральны по отношению к двум первым группам.

Наполнение данных категорий будем производить по мере расширения круга оцениваемых лиц с учётом их индивидуальной динамики.

Параметры оценки пока формализовать не будем – до тех пор, пока необходимость в этом не станет явной.