Разбуженный дракон

Санти положил в вазу розовую кожуру.

Слуга на коленях Ронзангтондамени судорожно вздохнул.

Санти наполнил свой бокал, полюбовался игрой света в искрящейся жидкости. Крохотные пузырьки воздуха прилипли к хрустальным стенкам бокала.

Ронзангтондамени спихнула с колен обмякшего слугу.

– Иди, милый! – сказала она. И обращаясь к Санти: – Видишь? А к тебе разве я осмелюсь прикоснуться без твоего желания?

– По-моему, он был не против,– Санти кивнул в сторону скрывшегося за дверью слуги.

– А ты? – Синие расширившиеся глаза Ангнани отражали пламя масляных ламп.

– Иди ко мне! – позвал юноша, протянув руку.

– Нет! – Женщина Гнона резко мотнула головой. Ее коса, как змея, прыгнула в сторону и сшибла вазу, в которую ушедший слуга не забыл-таки поставить цветы.

Высокая ваза, выточенная из голубого нефрита, опрокинувшись, покатилась по полу. Цветы рассыпались. Пролившаяся вода пропитала толстый ковер.

– Ангнани! – мягко попросил Санти.

Женщина метнулась к нему и упала рядом на подушки, положив подбородок на колено юноши. Так, лежа на животе, она согнула ноги, задрыгала ими в воздухе и захохотала.

– Ты ведешь себя, как дитя! – Санти осторожно вынул шпильки и снял обруч-диадему с ее головы.

– Угу! – Светло-коричневые крепкие икры женщины были оплетены вызолоченными узкими ремешками сандалий.

– Как дитя! – Санти запустил пальцы в ее темные волосы и коснулся губами гладкого лба.

Ронзангтондамени вдруг дернулась, стремительно вскочила на ноги – и Санти едва успел выхватить пальцы из-под ее туго натянутых на затылке волос.

А женщина уже прыгнула на середину комнаты и завертелась волчком, колоколом вздув темно-красную парчовую юбку.

Подошвы ее сандалий мягко ударяли в покрытый ковром пол. Руки метались, как ветви дерева под порывами урагана, а широкие рукава, собранные у запястий, щелкали и хлопали, словно маленькие крылья. Это был самый безумный из всех виденных Санти танцев. И меньше всего он ждал подобного от Женщины Гнона.

А она все кружилась, выкрикивая непонятные, похожие на заклинания слова, и юноша чувствовал, как быстрей забилось его сердце. Запах разгоряченного женского тела стал сильнее аромата курений. Шелковый шнур, стягивающий лиф ее платья, развязался, платье разошлось на груди, открыв бронзовую влажную полоску кожи. Женщина танцевала уже не посередине комнаты, а рядом, вокруг Санти, задевая его тяжелым подолом юбки, обдавая ветром. Юноша любовался ею, завороженный стремительным танцем, обметающим его красным вихрем. Помимо своей воли он стал отбивать такт, ударяя ладонью по колену.

А Ангнани вновь вынеслась на середину комнаты и закружилась так, что юбка, руки, коса ее взвились и завертелись в воздухе размытыми кругами. Ноги, сильные, смуглые, казавшиеся еще длиннее от выгнутых луками стоп, быстро сплетались и расплетались, мелькая круглыми коленями, гладкой блестящей кожей бедер, золотыми ремешками сандалий…

Она вскрикнула так, что дрогнуло желтое пламя светильников. Узел голубого шелкового набедренника, светлый на фоне темной кожи, ослабел, начал распускаться, тонкая паутинная ткань, соскользнув, закружилась в воздухе…

Но, прежде чем она коснулась пола, женщина, вскрикнув еще раз, прыгнула на колени Санти! Прыгнула, углом расставив ноги, упала всей тяжестью, вышибла воздух из его легких, обвила талию Санти петлей своих ног, сбросила с подушки, опрокинув на спину, сжала коленями, как сжимает всадник бока парда, понуждая его к скачке. Штаны Санти из серой шелковой ткани затрещали, когда Женщина Гнона вцепилась в них. Миг – и крепкая ткань, которую и ножом нелегко разрезать, разорвалась, как бумага! Санти еще успел удивиться такой нечеловеческой силе, прежде чем влага ее оросила ему чресла и жар внутри ее тела ожег и сжал его плоть.

– Ангнани, не спеши… – прошептал он вдруг пересохшими губами; но тут огонь, бушевавший в той части его тела, что ниже сердца, полыхнул и залил его целиком.

А очнулся Санти стоящим на ногах, в комнате, где в воздухе еще плавало эхо его собственного крика, с Ангнани, обхватившей его плечи, обвившей ногами его бедра, рычащей, как огромная коричневая пантера, вцепившейся зубами ему в волосы, душащей его гигантской грудью, прижавшейся к лицу Санти.

Колени юноши подогнулись, и он рухнул, ударившись спиной о ковер. Ангнани успела соскочить с него, как спрыгивает кошка с подломившегося дерева. А он лежал, мокрый, с ударами сердца, отдающимися болью в каждой частице тела.

Ангнани пала на колени рядом, глаза ее безумно блуждали. Одежда, от которой остались одни клочья, пропиталась потом. Губы ее были окровавлены, а на правой щеке двумя алыми дугами – след зубов. Настоящая рана! Коса до половины расплелась, серебряные и золотые канительные нити торчали в разные стороны. Ниже линии ключиц вспух след удара, а груди, увеличившись почти вдвое, отяжелели настолько, что женщине приходилось откидываться назад. Живот же, наоборот, втянулся, руки и ноги истончились, как бывает после тяжелой болезни, а кожа из светло-коричневой стала бронзовой, почти медной. Одна из сандалий пропала. На коже икры, переплетаясь, алели четкие следы ремешков.

Ангнани еще больше откинулась назад, дотянулась до чаши для омовений, до краев наполнила ее светлым вином и, приподняв голову Санти, стала поить его, как поят больного. Он пил, не ощущая букета и аромата вина,– только кисловатый вкус. И каждый новый глоток возвращал ему силы. Казалось, вино попадает в кровь, не достигая желудка,– сразу после глотка. Он выпил чашу до дна, а Ангнани вновь до краев наполнила чашу и, запрокинув голову, пила, держа ее двумя руками над мокрым лицом. Две тоненькие струйки сбегали по ее подбородку, соединяясь вместе в ложбине между грудями, струились по животу и исчезали в слипшемся руне лона.

Допив, женщина отшвырнула чашу. Глаза ее обрели блеск. Санти приподнялся на локте. Он был вновь силен, и он хотел ее! Немедленно! И она хотела его! Жажда нарастала в них синхронно. Тело женщины напряглось для прыжка, но на сей раз Санти опередил ее. Ронзангтондамени сидела на ковре, ягодицами – между пяток. Санти толкнул ее так, что лопатки Ангнани стукнулись об пол. Она откинулась… и разогнулась, как пружина, опрокинув юношу навзничь, прижав к полу!

Но Санти рывком сбросил ее с себя, перевернулся, упал между ее ногами, вонзил пальцы в ее ребра. Ангнани выгнулась луком, упершись пятками и плечами в ковер, и Санти пронзил ее снизу вверх быстрей, чем ударяет копье в горло врага! И опять забушевало пламя, столь яростное, что, казалось, оно поднимает их в воздух. А может быть, и не казалось! И хотя все было еще безумней, чем в первый раз, Санти все же ухитрился сохранить частичку мысли и разглядеть в ревущем вихре, рожденном их безумием, нечто третье, не принадлежащее ни ему, ни Ангнани, царящее извне и внутри и раздувающее пожар, как раздувает его буря…

…Когда Санти и женщина разъединились, солнце давно взошло. Вина не осталось. Да и оба они внутренним чувством поняли: вина больше не нужно. Они выпили все, что нашлось в комнате. И выпили бы еще, выпили бы даже воду из-под цветов, но все вазы были опрокинуты, а одна разбита вдребезги. Можно было позвать слуг, но любовникам до отвращения не хотелось никого видеть. Даже их собственные обнаженные тела не вызывали никаких чувств, кроме странного ощущения от прилипшего к позвоночнику живота.

Но есть не хотелось. Хотелось только пить. Однако эту жажду можно было и перетерпеть.

Комната была разгромлена. Все, что можно было разбить, разбито. Непонятно, как уцелели те три кувшина с разбавленным соком, что, безусловно, спасли им жизнь. Измятые цветы были разбросаны по ковру, сплошь в мокрых пятнах от пролитого вина, воды, крови и иных человеческих жидкостей. Местами ковер был разодран так, будто его терзали ножом. Ткань, покрывавшая стены, висела клочьями, оголяя гладкие панели из желтого дерева. Мебель разбита в щепки, подушки выпотрошены. Густой дух из сотни смешавшихся запахов – от аромата благовоний до смрада паленой шерсти – висел в комнате, понемногу слабея.

Санти и Ронзангтондамени разлеглись под большими окнами, чтобы лучи солнца грели их исцарапанные спины. Боли они не чувствовали. Собственные тела казались им бесплотными, но, как губки, впитывающими тепло.

Спустя несколько часов в комнату осторожно заглянул слуга. Заглянул – и сразу исчез за дверью. Но Ронзангтондамени окликнула его и велела принести побольше питья и побольше еды, все равно какой!

Слуга вернулся очень быстро и поставил между ними тяжелый поднос. Молоденький урнгриа выглядел очень смущенным. Но, как догадался Санти, не из-за того, что они голышом разлеглись на полу, а из-за разгрома, учиненного в комнате. Три взбесившихся кугурра не могли бы изуродовать ее больше.

Они ели руками, вкладывая друг другу в рот лучшие куски. Дикарский обычай, но они и чувствовали себя дикарями. Ронзангтондамени была попросту счастлива, а Санти время от времени пытался собрать вялые мысли воедино: его беспокоил Третий – неизвестный участник их любовных игрищ.

Меньше двух суток прошло с тех пор, как дракон принес Санти и беспамятного Нила в Гнон. Но юноше казалось, будто прошла целая вечность. И полет над Черными горами – давнее прошлое. Такое уже не первый раз случалось с Санти с тех пор, когда его, связанного, вывезли из Фаранга в трюме речного судна.

Любовники пробездельничали весь день и только к вечеру оделись и перешли в другое помещение, чтобы слуги могли заняться комнатой.

Они, обнаженные, провели рядом несколько часов, но ни Санти, ни Ангнани не чувствовали желания. И не удивлялись этому. Слишком сильным было пламя! Лес выгорел, и требовалось время, чтобы вырастить новый. Они ели, пили (только соки и настой трав), обменивались ничего не значащими фразами и прислушивались к тому, что было у них внутри. Так прошел вечер. Ночью Санти и Ангнани уснули. А утром, после того как вызванный лекарь основательно потрудился над их телами, оделись и вышли на террасу – посмотреть на взошедшее солнце.

Биорк, приехавший через три часа после того, как Санти сделал первый глоток вина в комнате Ронзангтондамени, вынужден был довольствоваться лицезрением тела сына в Хранителе Жизни и подробным пересказом Эрда. Рассказ о происшедшем в Закатных горах вагар воспринял сдержанно. Во-первых, потому, что был воином, во-вторых, потому, что заранее приготовился к гибели сына. Так что увидеть его, если не живым, то по крайней мере не мертвым было для вагара даже некоторым облегчением. Почти два часа простоял он подле Хранителя Жизни, но никаких идей не возникло в его мозгу. Ультрамариновое свечение Саркофага странным образом успокаивало сердце. Биорк не стал дожидаться, когда Санти «освободится». Забрав с собой Эрда, он уехал в Шугр, передав через слуг, что вернется спустя три дня.

В Шугре, во дворце Королевы, он во второй раз разделил ложе, вернее, пушистый ковер на пороге опочивальни с Первой из Женщин Урнгура. Ни сам Биорк, ни Королева не придали этому эпизоду особенного значения. Но маленький воин был вполне удовлетворен и собой, и женщиной, а в душе у Королевы остался легкий осадок разочарования. И почему-то – вины.

Прошел еще один день, и ночь укрыла горную долину. То была одна из последних ночей прежнего Урнгура. Люди его еще не знали об этом, но колесница Времени уже зацепила их крылом. Хаор ушел. Значит, нечто Новое должно прийти ему на смену. Никто из тех, кто плыл в тумане сновидений в эту ночь в затерянной меж горными хребтами стране, не знал, не догадывался, даже не предполагал, каким оно будет, Новое. Никто, включая и тех, чьими руками Ему предстояло воплотиться.

III

«Он рос, как дерево растет,—

Ветвями от ствола.

Он не спешил: «Судьба придет,

Когда стекутся соки в плод.

Когда мой пард отыщет брод…»

И вот она пришла,

Склонилась, будто ночь к утру.