Аластор

– Ты останешься здесь, – спокойно ответил Аластор. – Меня не будет сутки, возможно двое. В любом случае здесь безопасней, чем снаружи. И потом…

– Я здесь не останусь, – неожиданно заупрямился Сашка, – пойду с тобой.

– Останешься! – грозно рыкнул Аластор, и тень прежнего демона проскользнула в залипших тенью глазницах маски.

– Нет! – Сашка резво замахал головой. – Я все равно уйду. Ты не можешь мне запретить.

– Вот как? – вспыхнул Аластор. – Что ж, иди! Здесь, где-нибудь в бесконечных коридорах прорезанных штолен, ты заблудишься и умрешь. Только безумец может полагать, что он способен выбраться из этих лабиринтов.

– Ну и пусть! – решительно бросил Сашка. – Это лучше чем ждать, чьей-то милости.

– Милости?! – воскликнул Аластор. – Вот оно, значит, как!

Его плечи чуть приподнялись вверх, в грудь хлынул влажный воздух, казалось, он вот-вот взорвется грозной тирадой, но Аластор замолчал. Тишина, повисшая меж ними мрачным ожиданием, целиком наполнила и душу мальчика. Явственно вдруг перед его глазами вспыхнул образ мстителя в черном цвете – легенда, дух окрепшей плоти. Сашке стало не по себе. Только сейчас он осознал, какую опасную игру затеял. Будто и вовсе забыл, кто перед ним. По телу пробежали мурашки, и от повисшей тишины сделалось дурно.

– Что ж, – словно нехотя выдавил из себя Аластор, – будь по-твоему. Только знай, если будешь обузой, я тут же избавлюсь от тебя, как от навязчивой собачонки, понял?

– Да, – хрипло процедил Сашка, уже и не претендуя на что-то большее.

– Ну, вот и хорошо! – заключил Аластор. – Завтра мы отправимся в Солнечногорск. И перед дальней дорогой необходимо как следует выспаться.

Он заложил под голову сверток овечьей шкуры, лежащей возле костра, потянулся и нехотя пояснил, выхватив из тускло освещенного пространства удивленное лицо мальчика:

– В городе живет один торговец, он обязан мне жизнью. Его помощь может оказаться нам весьма полезной.

– А… – Сашка хотел еще о чем-то спросить, но Аластор резко оборвал его:

– Спать!

И лениво отвернулся к стене.

Вновь опустилась тишина – залила отроги и большой, шероховатый купол. Тлеющие угли, словно дыша, то наливались ярко-красным огнем, то остывали, темнели и наконец погасли вовсе, оставив громоздкие своды пещеры в тонком переплете мелких огней тающих свечек. Почти как звезды на небе, они блестели таинственным, ярко-серебряным светом; чем-то манили, о чем-то шептали и незаметно, совершенно против воли погрузили в глубокое таинство сна, на прощание слипшись в густую, переливающуюся массу. Глаза закрылись, и все ушло – исчезло и соединилось с миром окутанного мраком бытия.

Чудесное явление природы, рассвет, здесь, в темных сводах пещеры, представал лишь как часть некой массы бесконечности, в которой отсутствовало и само понимание времени; но человек с его силой привычки, с его даром творца, невообразимо нуждающимся в подобном разделении, упрямо наделял привычными формами то, что уже давно лишилось и понимание оного.

Сашка любил, когда его будили первые лучи солнца. Там, в Вышгороде, на третьем этаже обветшалого, старого дома он всегда засыпал с твердой уверенностью того, что следующий день будет таким же, как и прежде. Что вновь увлечет его за собой приветливое утреннее солнце, навстречу новому дню, играм, и приключениям. Как же тяжело было расставаться с привычными образами! Вот и сейчас он вдруг явственно ощутил переживания своего исчезнувшего сна – он в узком, душно пахнущем сиренью дворе резвится с ребятами, а из залитого солнечным светом окна, за ним внимательно наблюдает Александр Иванович. Лицо его в белом мареве тумана, будто чуть смазано и едва различимо, но отчего-то явственно в ней угадывалась лишь одна деталь – широкая добродушная улыбка, которую очерчивал седой контур пышных усов.

С пробуждением сон почти растаял, но ощущение того, что старик счастлив, почему-то не покидало Сашку. Какие теперь могли быть сомнения?! Конечно же, у людей есть душа!

Теперь это казалось ему естественным, не требующим ни особых познаний, ни доказательств. Он больно чувствовал то же, что и многие другие до него, пережившие потерю близкого человека; чувствовал, как внутри обрывается что-то, будто натянутая звучная струна, и страшным опустошением заливает все естество. Что-то болело в груди, тосковало, и искало утешения. Что это, как не часть великого, светлого дара, пожертвованного людям? А в людях неизменно есть высшее начало. Пусть оно забыто, пусть в него не верят. Но оно есть! А раз так, то значит, есть и светлые души, ни запятнавшие себя ни мерзостью, ни обманом. И, конечно, Александр Иванович был достоин счастья. Того самого, от которого была так щедра его улыбка в этом далеком, залитом солнце окне и на которую так скупа была вся его жизнь.

Ничто не убеждает нас так же крепко, как явственный и живой сон, и оттого, видимо, не столь тягостным казалось пробуждение.

– Проснулся, – мимоходом буркнул Аластор.

Он уже бодрствовал, начищая до черного, жирного блеска свои армейские берцы, будто только выменянные им на блокпосту у охранной стражи. Известно, это было несложно, и, приложив минимум усилий, можно было получить и хорошую обувку, и добротный полевой костюм, и даже – правда, это было несколько сложнее – армейский, перочинный ножик. Навряд ли, конечно, Аластор связывался с вооруженной охраной Республики (или уж по крайней мере делал это не для обмена), но то, что он все-таки не до конца сторонился людей, было понятно по его великолепному оснащению. Да и морфий требовал постоянных закупок. И у него, конечно же, подобные каналы связи имелись.

– Если ты собираешься и дальше валяться в постели, – Аластор по своей привычке аскета называл постелью всякое место, где был расстелен кусок овечьей шкуры или куда ложился он сам, – то оставайся здесь и жди моего возвращения.

– Вот уж нет! – вспыхнул Сашка и резко вскочив на ноги, бросился к извилистому желобу воды; там он быстро умылся, отряхнул тонкими маленькими пальчиками нехитрую одежду, и выпрямившись, застыл в покорном ожидании. Должно быть, это позабавило Аластора, и заставило быть мягче:

– Готов? – на всякий случай поинтересовался он. – Тогда вперед!

Скорый завтрак из маленьких диких яблок пришлось дожевывать уже на ходу, пробираясь сквозь невысокие узкие штольни. Кто и когда пронизал эту твердь скалы длинными ходами тоннелей, оставалась загадкой, но их протяженность вызывала восхищение и священный трепет. Они разветвлялись, широкой сетью шли в разные стороны, упирались в галереи, переходили одни в другие, и, в общем, умение Аластора ориентироваться в этой системе сложных коридоров, не пользуясь притом никакими инструментами, если, конечно, не считать за таковой самодельный факел в его руках, вызывало истинное, почти магическое восхищение. В любом случае, кто бы ни был архитектором этой вереницы бесчисленных коридоров, ясно было только одно – это был истинный лабиринт, в котором существовало множество ходов и ответвлений и, наверное, столько же и выходов на дневную поверхность. Подтверждение этой мысли пришло скоро, когда под ноги плеснуло узкую полоску карниза, висевшую над глубоким длинным ущельем. Сашка застыл на месте, прижавшись спиной к холодной глади отвесной скалы. Ему показалось, будто шумный гомон птиц раздается и сверху, и снизу и, схлестываясь воедино, сотрясает каменные горы до самого основания… Он вдруг ощутил этот трепет, почувствовал, как тот пробежал скоротечной волной по его телу; руки похолодели, лоб покрылся мокрой испариной, а одеревеневшие ноги, словно прилипли, срослись с каменным основанием узкого карниза. Впрочем, растревоженное волнующими впечатлениями воображение довольно быстро угасло, и разум позволил себе вновь взяться за дело. В скупом пейзаже он выделил теперь только тонкую, темно-бурую линию, скользившую над огромной серой бездной. Она будто висела в воздухе и казалась тоньше каната, хотя истиной ее ширины вполне хватило, чтобы вместить, не создав затруднений, двух человек с плотной поклажей за плечами.

Сашка сжал пальцы – рука интуитивно вцепилась в край расщелины, напоминавший неровный, арочный свод – и взглядом пробежал по неровной линии узкого выступа. Дальнейший маршрут виделся сущим испытанием, вдоль отвесных скал, по тропинке усеянной мелким камнем, куда-то вдаль, от которой веяло ледяным холодом, хотя над горной грядой висело раскаленное добела солнце. Стоило отдышаться, прийти в себя и ни в коем случае не смотреть вниз. Это правило известно, кажется, всем, но как же трудно, стоя на вершине, не податься этому глубинному чувству. И Сашка не выдержал. Чуть наклонившись, он всмотрелся на дно стелившегося под ногами ущелья, заваленного камнями и огромными глыбами, и тут же, почувствовав головокружение, вновь вжался в стену.

Аластор оказался неподалеку, всего в нескольких метрах от застывшего в немом оцепенении мальчишки. Его взгляд, брошенный вскользь, верно означал что-нибудь вроде «я же тебе говорил, сиди в пещере», но на месте он долго не задержался; отшвырнув в сторону чадящий факел, Аластор ничтоже сумняшеся вновь двинулся вперед, всем своим видом показывая, что тратить время на пустые уговоры он не собирается.

Закусив губу, Сашка сделал первый шаг – он показался ему рывком в бездну. Затем второй – несмелый и короткий; ноги по-прежнему чувствовали твердь нависающего над ущельем карниза. Затем он осторожно, прощупывая воздушными шагами стелющуюся впереди тропинку, потянулся вслед Аластору. Тот, впрочем, двигался нарочито медленно, давая возможность не потерять его из виду, и изредко бросал за спину быстрые взгляды. Отвесная стена, к которой прижимался Сашка, была холодна и вся темнела от гнезд птичьего помета, но все равно она была единственной опорой на этом пути, единственной отдушиной, помогавшей держаться на огромной высоте внутри стесненного пространства. Пальцы прощупывали расщелины в скале или неровные выпуклости, хватались за них, и медленные, аккуратные шаги делались тверже и уверенней. Постепенно узкий скальный выступ, облизав отвесную стену горы, потек вниз, устремившись к хребту, сточенному ветром до причудливого вида двурогого седла. Где-то у его вершины, полоска карниза, хрустевшая под ногами мелкой каменной крошкой, расширилась и без всякой границы влилась в пологий склон холмистой гряды, по которому они спустились вниз.

У самого подножия стелилась ровная гладь сухой, безжизненной равнины, зажатой меж тесной гряды остроконечных шероховатых скал. Вверху плыло, словно разбухшее от ярости солнце, а теплый ветер, поднимая пыль, вился у самых ног, не принося никакого облегчения. В вытянутой серповидной лощине, усыпанной обломками камней, воздух сделался сухим и жарким. Бесконечная цепь слипшихся гор, словно проклятие, лилось по обе стороны, без конца мелькая перед глазами видом лысых вершин.

Шли долго. Трудно было определить это «долго» в часах и минутах, но выданная Сашке фляга, под завязку наполненная студеной водой, была уже почти пуста. Можно было бы, конечно, попытаться исчислить затраченное время в интервалах между глотками, но кто бы стал забавлять себя подобными играми в момент опустошительной усталости и острой, постоянной жажды. Сашка уныло влачил ноги, чувствуя, как источаются остатки его сил, и неразборчивым взглядом рыскал меж глыб и утесов, заглядывая за расщелины и острые хребты. Едва ли он искал там средство к спасению – уже нет; движения его были скорее механическими, каким-то чувством он все еще следил за маячившей впереди фигурой Аластора, но с каждым разом, его все более поглощала изматывающая нечеловеческая усталость. Наконец, в определенный момент, его охватило неистовое желание остаться на месте: упасть на мелкий, пыльный гравий, и, забыв обо всем отдаться блаженному покою. И возможно, лишившись уже и твердости воли, он поступил бы именно так, но вдруг измученный разум выдернул из сросшейся цепи горных шапок и круч, дымчатый гребень стены.

Неожиданно наступила удивительная ясность, мутный пейзаж вновь приобрел четкость и стали вырисовываться далекие и впечатляющие черты высокой каменной гряды растянувшейся на сотни километров вперед. Будто по какому-то волшебству или в знак невольного уважения перед ней расступился каскад неряшливых гор, и, вся в волнующих линиях, она предстала перед путниками бесконечной чередой, уложенных в единую цепь, тяжелых камней.

Это была растянутая во всю ширь, до самого горизонта, стена. Издали она напоминала длинного серого змея, лежащего у самых гор, и тихо вслушивающегося в глубину потаенных, закрытых скальным панцирем недр. Верно было подумать, что в нем бурлит огонь, истерзавший некогда цветущие равнины пустыни, но Сашка знал, что в этой иллюзии нет и частицы правды. Далекое, растянутое на солнце туловище было ему хорошо знакомо; чрево его было наполнено вереницей длинных коридоров и всевозможных комнат, в которых несли свое дежурство охранники и городская стража, а в непробиваемой чешуе костенели ряды каменных блоков.

То было отлично известное каждому торговцу зрелище, оно каждый раз всплывало из горизонта и неизменно кружило голову своей громоздкой величавостью и монолитностью скупой твердыни. Во всех деталях, во всех чертах это было действительно удивительное сооружение, быть может, сравнимое с великими гигантами прошлого. Высокое, метров тридцать над землей, с чередой сферических смотровых башен, облепленных шумными ласточками – оно, казалось, и создано было лишь для того, чтобы поражать людей своими неуемными размерами и бескрайней ширью.

Самый вверх стены венчал пояс треугольных глыб, над пиками которых в душном мареве плавала безбрежная голубая даль. Живописный простор был расчерчен тонкими линиями расплесканного в широкой горловине города: то выделялись в нем искрящие на солнце грани высоток – словно десятки вскинутых к небу мечей – то темнели скупые, выстроенные столетиями назад дома, то вилась к вершине металлическая игла телевизионной башни, то густел бархат заросших зеленью садов. Во всем своем многообразии, во всей широте пестрого величия проступал перед ними величественный образ этого живого дышащего легким воздухом ранней осени гиганта, имя которого отчетливо звенело в сознании. Перед ними вырастала столица Республики, жемчужина южных земель, город Солнечногорск.

По мере приближения к высоким стенам столицы, таяли и последние чары пустыни – она отступала; воздух становился более мягким, ветер наливался свежестью, а каменистые склоны гор – уже не слишком высоких и более походивших на небольшую холмистую гряду – начинали обрастать легкой, но уже пробивавшей скалистый панцирь растительностью. Странно, но потаенная граница между мирами, очерченная причудливыми капризами природы, пролегала без видимых признаков и явных причин; все, словно по волшебству, поменялось, зацвело, бурно увилось зеленью и пробудилось запахами – а выжженная солнцем пустыня внезапно растаяла за спиной. И было непонятно и удивительно, почему растекшаяся на всю бескрайнюю ширь пустыня, вдруг остановилась здесь, в странном плоскогорье, так и не решившись добраться до высоких стен города.

Между цепью серых скал и городской стеной лежала ровная полоска земли, поросшая высокой травой и пестрыми полевыми цветами. Деревьев не было – их спиливала специальная служба охраны, строго следуя рекомендациям городских властей. Территория должна была быть хорошо просматриваема со смотровых башен и исключать всякую возможность скрытого продвижения к стенам. Так обстояло дело в теории.

На практике же пограничная зона была преодолена все тем же неспешным маршем, на всем протяжении которого никто не предпринял даже попытки воспрепятствовать столь грубому нарушению режима. Смотровые башни с треугольными вырезами смотрели на такое попустительство закона холодным взглядом пустеющих окон.

– Северный участок стены, – пояснил Аластор, скинув с плеч увесистый рюкзак. – Он примыкает к району Красных зорь. Этот участок города давно заброшен и предоставлен сам себе.

– Здесь произошла какая-то катастрофа? – тяжело дыша и стирая тонкие ручейки соленого пота, поинтересовался Сашка.

– Катастрофа?! – удивился Аластор. – Да, если принять за таковую человеческую глупость и жадность. В этом районе проживали работники никелевого комбината. Того самого, где мы побывали с тобой днем ранее. Когда карьер истощился – его закрыли, люди были уволены и по большей части оказались не у дел – новой работы в городе для них не нашлось. Платить за взлетевшие до небес коммунальные услуги стало просто нечем. Конечно, отключить электричество и воду – это выход! Но остаются еще и налоги. За их неуплату людей лишали имущества и вышвыривали на улицу. Кто-то выехал сам. Место обезлюдело и опустело.

– И что же, никто не сопротивлялся? – сдвинув брови, удивился Сашка.

– Сопротивлялись, – равнодушно бросил Аластор. – Но таким довольно быстро нашли работу – кромсать твердь скальных пород на каменоломнях Селичанского комбината.

– Но это же несправедливо! – с жаром воскликнул Сашка, будто пытаясь доказать ему очень важную и простую вещь.

– Хм… – иронично хмыкнул Аластор. – Осторожно, маленький мальчик, подобные мысли в городе считаются хулой на светский порядок, установленный в Республике. Ты можешь превратиться в изгоя.

– Изгоя? Почему?

По всей видимости, вопрос показался Аластору слишком наивным, и он предпочел не отвечать на него. Наклонившись к рюкзаку, он расстегнул застежку на стянутой горловине и не спеша извлек наружу ручной гарпун, искусно переделанный из арбалета, да моток крепкой веревки. Щелкнув креплением, Аластор прицепил барабан к остову цевья и, вытянув руку, направил его к стене.

– Мы будем подниматься здесь? – с ужасом спросил Сашка, запрокинув голову к верху и попытавшись представить себя, неумело карабкающегося по тонкой болтающейся веревке.