– Ага, как с девкой, точно! – согласился Семён. – Ты, Сарайкин, откуда взялся?
– Бахчи караулю у Кривой ветлы. Услыхал тебя, пойду, думаю, стрельну курева. У меня кончилось.
– Подожди малость, я сейчас!
Сарайкин продолжал:
– Ты скажи про братана моего: из Чапаевска что есть нового?
– Судить скоро будут его, понял?
– Чего же не понять. Как думаешь, много дадут? – спросил Сарайкин.
– Ещё бы, судью на улице избить – десяток лет схлопочет, это точно.
Топорков вышел на берег и запрыгал на одной ноге.
– Бры… ры… бры… ыы, хорошо как!
Поднял одежду и стал в ней копошиться, искал папиросы.
Солнце показалось из-за леса. Лучи его упали и на рыбаков. Стало жарко. Поклёвки пошли реже и Шурка предложил позавтракать.
Сидя на носу с огромным надкушенным помидором и горбушкой хлеба, Мишка поинтересовался:
– Я знаю, вы с дедом отводом рыбачите на щук, да?
– Да, но не на щук, а вообще. Правда, их попадает больше.
– После раздополья?
– Нет, наоборот, когда только начнётся ледоход. Большой воды ещё нет, рыба вся жмётся к берегу, вот бреднем её и бери.
– А как, вода же холодная?
– Дед к кляче[2 - Клячи – здесь, обычно два небольших кола, с помощью которых тянут бредень], идущей в глуби, прибивает брусок с гнездом, в него вставляют большой, метров шесть, тонкий шест. Этим шестом один человек отталкивает клячу от берега, а другой, который рядом впереди, тянет по течению за привязанную к ней верёвку.
– А вторая кляча? – допытывался Мишка.
– А что – вторая? Её тащишь около берега в сапогах.
– Ловко! – оценил Мишка, – это твой дед придумал?
– Он говорит, что ещё со своим дедом так рыбачил.
Перегнувшись через борт, смешно вытянув губы трубочкой, Мишка попытался напиться.
Шурка помог: чуть качнул лодку, и лицо приятеля по уши ушло в воду.
Едва откашлявшись, Мишка громко и задорно засмеялся. Когда кончил, спросил:
– Шурк, отводом рыбачить пригласишь?
– Это ж весной, в апреле, когда зажоры на Самарке пройдут, потом…
– Ну и что? Я подожду, – сказал бодро приятель.
– Ладно, – немножко важничая, пообещал Шурка.
Вороняжка
Это – ягода не ягода, сорняк не сорняк. Растёт сама по себе. Только взойдёт картошка, она тут как тут. И, начиная первую прополку, иногда можно спутать её с молодой лебедой, когда торчит из тёплой благодатно пахнущей огородной земли всего лишь двумя-тремя листочками. Но не тут-то было, матушка Шурки зорко её высмотрит и после прополки она на равных остаётся рядышком с листочками картошки. Цветёт вороняжка так же неярко, как и картошка. Ягоды её, если с чем-то сравнивать по внешнему виду, когда спелые, может быть, похожи на смородину: такой же величины, тёмно-синие, но мягче и легко в руках мнутся.
В знойный летний день, когда ещё ни одной ягоды, готовой к употреблению, нет ни в огороде, ни в лесу, вот она вам – мальчишеская утеха и радость: вороняжка. Правда, её зовут часто по-другому: «бзника». Шурка всегда конфузится, когда слышит это слово. Он его не говорит. Недоумевает, почему взрослые: женщины, учителя – все зовут её так.
А бывает ещё удивительнее: попадаются ягоды вроде бы неспелые, не черные, но белесые. Изнутри светящиеся тёплом и зрелостью – они вкуснее самых черных и броских на вид.
Приятно, прибежав на огород, упасть меж кустов вороняжки и, срывая налившиеся соком ягоды, отправлять в рот. Но ягоды её, висящие гроздьями близко от земли, всегда в огороде мягкой и лёгкой, часто в пыли, поэтому есть приходится не каждую. Другое дело, когда Шуркина матушка, быстрая и ловкая, проворно насобирав миску, ставит вороняжку, помытую холодной водой и посыпанную сахаром, на стол! Не оттащишь за уши! Но самое прекрасное то, что можно приготовить из неё вареники. Вареники с вороняжкой! Они разные: когда горячие, их обжигающий аромат, соединённый с холодным молоком, возбуждал и дразнил. Холодные становились так вкусны и аппетитны, что Шурка их ел с большей охотой, чем всё то, что Екатерина Ивановна могла только с присущей ей расторопностью приготовить и с радостью угостить…
Шуркины друзья, когда у него бывали, с нетерпением ждали таких вареников.
…Лето в разгаре. Когда Шурка прибегал в огород, с разных уголков выглядывали неяркие, но светлые вороняжкины глазки. Они высматривали его…
Шуркин колодец
– Раз уж мы затеяли дела с домом, то надо и остальное подтягивать, – рассуждает вслух Шуркин отец.
– Что остальное-то? Поберегись немного, – Катерина говорит твёрдым голосом, а в глазах радость и одобрение.
– А я на вас с Шуркой рассчитываю. – Василий Фёдорович отложил шило в сторону. Оставив зажатым валенок между коленями, ловко намылил дратву и весело подмигнул: – Колодец надо копать! И пить нужно, и огород поливать. Без воды – никуда. А будет колодец – разведём сад: вишню, яблони, смородину… Мать, что примолкла? А то во всём селе яблони только у Светика и Карпуна. Увидите, как все подхватят затею.
– Не примолкла я. Вспомнила, какие тут на задах до войны вишни были, всё белым-бело. А сейчас ничего, – вздохнула она, смахивая гусиным крылом сор с шестка.
– Шурка, ты почему молчишь? Неужто не веришь, что сад вырастим?
– Пап, я не знаю, как будем копать колодец, – сказал Шурка и покраснел, ему очень не хотелось, чтобы отец подумал, что он трусит. Просто дело-то необычное.
Но отец не отступал:
– Во-первых, схитрим: будем копать внизу огорода, там до воды метра четыре, чует моё сердце. Во-вторых, я Федрыча попросил какой-никакой сруб приготовить. Он половину уже набрал.
– Сговорились уже, – покачала головой Шуркина мать.
…Василий Фёдорович отбил и наточил лопаты: две штыковых и одну совковую, приготовил три жерди, выдернув их из городьбы за сараем.
– Пап, а это зачем? – удивился Шурка.
– А как же ты землю будешь с глубины выкидывать? Настелим полати, сначала на них, а потом с них уже наружу. Через метр глина пойдёт.