Избранное. Том 1

Что это, чистая случайность? Я ведь мог не разбить зеркала, и все было бы нормально, а тут, пустячное неверное движение – и оно дает начало действию уже других событий. Вступают в силу законы этой мрачной приметы.

Я решил идти наперекор и вопреки всему. В этот же день, пока не было жены, раздобыл в комиссионке (мне повезло) почти такое же зеркало. Вставив его, разумеется, ничего жене не рассказал, а себе дал слово: сделаю все, чтобы брак наш был вечен. Наперекор и вопреки всему! И я, особенно первые годы, постоянно помнил о своей установке. Это было моей постоянной заботой и тайной.

Кажется, я сделал то, что обещал себе. Об этой истории говорю вслух впервые. Конечно же, о ней не знает и жена.

Много позже этот случай мне неожиданно помог.

В 1984 году я получил предложение стать директором завода. Предложение не было для меня внезапным. Анализируя ситуацию с возможным моим назначением, вспомнил фразу, оброненную писателем Солоухиным. Он сказал (цитирую по памяти): «Я не смог бы быть директором – я слишком люблю справедливость». И еще мне не давала покоя фраза, сказанная моим приятелем: «Чем выше по ступенькам карьеры, тем меньше остается порядочных человеческих качеств».

После неспешных раздумий решил: если мне предложат быть директором, – соглашусь. Но поставлю перед собой, как тогда – в начале семейной жизни, – зеркало. И пусть оно будет беспощадным. И пусть про него никто не знает. Но оно будет. И это будет моей заботой и тайной.

«Вопреки и наперекор» – этот девиз, который родился у меня, держащего осколки зеркала в руках, остался во мне и со мной навсегда.

Если наше общество катится к катастрофе, то катастрофа будет обусловлена тремя причинами. Первая: отсутствие концепции в построении демократии. Нет четкой идеи демократии, все абстрактно, и прояснением того, что такое демократия, никто у нас не занимается. Ответственными за все это считаются верхи: Парламент, Правительство. Их критикуют. Но демократия тем и отличается от недемократии, что порядок наводится снизу. И надо это понять, а потом действовать. Демократия устанавливается снизу.

Вторая причина: полное непонимание обществом целей и задач средств массовой информации. Почитайте газеты: одни вопросы, кто допустил то-то, почему получилось то-то и то-то. Вопросы и вопросы. Спрашивают тех, кто по другую сторону. А спрашивать надо тех, кто мог, должен был, но не сделал необходимого.

И третья, которая тяготит меня каждый день как директора: отсутствие четко разработанной политики государственной поддержки на местах, в отраслях, на предприятиях, в производственных структурах.

Мы задолжали три миллиарда рублей, нас заставляют брать кредит под 213 процентов, что является откровенным грабежом.

У нас два дня был представитель одной из германских фирм. Когда я назвал эту грабительскую цифру, то он несколько раз переспросил, боясь, что ослышался. Мы ему с трудом могли объяснить столь глупейшую ситуацию. И это еще льготные (!) проценты! (Он схватился за голову.) Но это еще ничего. Кредиты даются сейчас только под залог оборудования, помещений, под основные фонды. Мы намерены были взять 1,5 миллиарда рублей, чтобы заплатить долги. Но нам поставили условие: дайте в залог детские садики, туристическую базу на Волге, профилакторий. Берут в залог только то, что можно превратить в офисы, в доходные объекты. Если учесть, что стоимость профилактория и садика намного меньше ежемесячного долга энергетикам, то практически два, три, четыре месяца – и промышленное предприятие останется без них.

Все отдано коммерческим банкам. Сначала коммерческие банки задержали оплату за нашу продукцию, средства крутили по три-пять месяцев, зарабатывая на этих деньгах большие прибыли, затем из этих же средств дают нам кредиты, беря от нас под залог наши объекты. Они вконец нас разорят! Мне кажется, что беда еще в том, что в первую очередь Правительство допустило коммерциализацию банков, а надо было сначала коммерциализировать предприятия.

Я невольно вспомнил последний пуск завода после капитального ремонта в сентябре прошлого года. Мне в это время потребовалось срочно уехать в Москву. Из гостиницы «Ленинградская» звоню через день главному инженеру узнать, как идут дела, а тот в смятении докладывает, что начали пускаться и на середине остановились.

Что значит оставить без энергетики завод в момент пуска? Это только специалистам понятно. Энергетики требуют оплатить 1,5 миллиарда рублей долга. Такая ситуация. Если я лет семь назад, когда были проблемы с пуском завода, обеспечением материалами, мог приехать в Министерство и с замминистра или министром обсудить ситуацию и надеяться, что будет принято объективное решение, то сейчас все совершеннейшим образом изменилось. Будучи в Москве, я ни к кому не мог пойти и обсудить проблему. Нет таких структур. А если завод не пустим, мы ничего не оплатим вообще, ибо не будет продажи продукции. Наши десять миллиардов рублей, которые должны потребители нам, где-то крутятся. Просить помощи в наведении порядка с оплатой продукции не у кого.

В конце концов завод пустили, но только тогда, когда я дал добро, чтобы главный инженер от моего имени дал письменное указание управляющему банка – все средства, которые в ближайший месяц придут на счет завода в необходимом количестве, в первую очередь направлять энергетикам.

У нас в российском самосознании укоренилась бравада, что очень многое мы можем сделать враз, экспромтом, на эмоциональном подъеме. Мы не педантичны, как Запад, зачем нам анализ? Даже классики, интеллигенция, Федор Иванович Тютчев, которого я люблю как поэта, даже он, невольно, способствовал тому, чтобы мы жили чувством больше, чем рассудком. Мы бравируем теперь даже тем, что «умом Россию не понять, аршином общим не измерить…» Умом Россию не понять… Как же не понять? Я думаю, что Федор Иванович с болью говорил об этом. И в подтексте этой фразы звучит, наоборот, призыв к потомкам, чтобы они попытались Россию понять именно умом. Мы же сначала делаем, а потом думаем.

На прошлой неделе был на презентации книги самарского писателя Ивана Ефимовича Никульшина. Он выпустил пятый или шестой поэтический сборник «Лесной колодец». У него есть несколько прозаических книг, выпущенных местным издательством. Издавался он и в московском «Современнике». Проза очень хорошая, я бы сказал, насквозь пропитана русским духом, русским бытом. Я давно его знаю. Он начинал как поэт. Его первая книга «Семь цветов песни» вышла в 1967 году. Редактировал ее Владимир Шостко – поэт, живший в нашем городе, поэт совершенно урбанистического плана, парадоксального мышления. Он был в восторге от книги.

В свое время я был влюблен в прозу Василия Макаровича Шукшина. Мне, родившемуся в селе, очень близко его творчество. И я полагал, пока не появился прозаик Никульшин, что так и надо писать о селе. Но с самых первых книг и рассказов Ивана Ефимовича во мне появилась какая-то раздвоенность. Я очень любил Шукшина, но не мог не любить и Никульшина. Мне кажется, что я знаю Заволжье, его быт. Конечно, мне трудно говорить, об укладе сел близ Барнаула, я не был в Сростках – родном селе Шукшина, но мне много слышится общего даже в звучании фамилий: Шукшин… Никульшин… Василий Макарович писал свои рассказы, как бы находясь в городской жизни и вглядываясь из нее в деревенскую. Никульшин – весь в российской деревне, посреди нее, и взгляд его – изнутри деревни на деревню. А оттуда – взгляд на себя, на всех и на весь мир. Ему пятьдесят восемь лет, но он до сих пор весь в деревенском быте. Это его позиция. Жизнь.

И еще. Многие из рассказов Василия Макаровича как бы основаны на анекдоте. Часто повествование идет о человеке-чудике. Я по своей деревне знаю: на каждой улице был свой блаженный, свой чудик. Без этого деревня как бы и не деревня. На каждой улице есть такой острослов, сев с которым за стол, обязательно поперхнешься от веселья и от горчинки.

Это все есть, но не на чудиках держится деревня. Деревня держалась и держится на людях степенных, немногословных, точных в своем поведении, в своем повседневном труде. Для них главное: создать семью, иметь детей, обеспечить нормальную жизнь, быть справедливыми и праведными в своем немногословии. Неистребимо желание в сельском укладе к упорядоченности, к порядку, к ясности отношений. А уж чудинка, скоморошество потом, в праздник, в потеху.

Или я чего-то пока не понял? Я дал себе обещание обязательно побывать в Сростках, а до этого прочесть всего Шукшина. У меня такое чувство, что я встретился с айсбергом…

Литература бедствует. За книгу стихов в 3,5 печатных листа издательство платит десять тысяч гонорара. Что такое десять тысяч рублей на нынешние деньги, если универсальный эквивалент наш – колбаса – стоит четыре тысячи? Сразу все становится понятным. Не скрашивают быта и те полставки, на которые можно устроиться в большой серьезной областной газете.

Я знаю многих писателей, которые, имея рукописи романов, сборников стихов, рассказов, не могут их издать. Чтобы выпустить поэтический сборник в тысячу экземпляров, надо иметь полмиллиона рублей.

Если сейчас не будем спасать наше искусство, какие книги мы будем читать лет через пятнадцать-двадцать, каких писателей будем иметь? И будем ли мы их иметь? Ведь, соблазненная когда-то отечественной государственностью и брошенная теперь, наша интеллигенция пребывает в растерянности. Социальная катастрофа ускорила физическое исчезновение ее.

– Виктор Сергеевич, установку по очистке спирта, которую мы сейчас строим, нам удастся эксплуатировать не более года.

– Почему? – спрашиваю почти машинально главного экономиста завода, хотя ответ давно ясен самому.

– Первые месяцы продукция этой установки даст чистой прибыли на каждой тонне до семидесяти долларов. Это замечательно. Но до конца года цены на пар так вырастут, что она может стать убыточной.

– Считали сами?

– Сам. Даст около десяти миллиардов прибыли, а там – в металлолом.

– А если возобладает разум и цены на энергетику заморозят?

В ответ – горестный вздох.

– Каков же выход?

– Найти более экономичную установку, чем эта, без затрат пара.

Только так.

– Так-то оно так, да только есть ли такая технология вообще в мире?

– Надо искать!

Да, надо искать, повторил я про себя. В энергосбережении – выход.

Частенько заглядываю в цеховые курилки. Нравится окунаться в атмосферу здорового юмора, попав под прицел крепкого вопроса, дать хлесткий ответ.

Я долго работал в цехах, меня не стесняются.

Вот и сегодня заглянул, и не зря. Попал в самый кон, а может чуть опоздал: Виктор Шарапов, его в этом цехе зовут «Шурупов», а чаще – «Шуруп», кажется подводил черту под серьезным разговором. Увидев меня, он на секунду запнулся, дружелюбно поприветствовал, закивали головами и остальные.

Упругая пружина разговора еще подпирала, и Шуруп продолжил:

– …что тут непонятного-то? Отчего народ на выборах прокатил демократов? Опыт у него есть. Народ за последние семьдесят лет до конца понял вранье существующей власти. Преданный своим государством, равнодушно взирал на развал бывшей империи. Повернулся к ней многомиллионной задницей. Вот вам. Нечто похожее случилось и теперь на выборах. Веры не стало. Устали.

– Что верно, то верно. Но подожди, Витек, маленько, дай мне сказануть о вещах попроще, раз директор у нас.

Я смотрю на бойкого мужичка – вроде не наш, не заводской. Либо из подрядчиков, либо новенький из сварщиков.

А тот бросил от азарта, не докурив, папиросу. Весь в себе, глаза раскосые, движения рысьи. Коготки спрятаны, но о них догадываешься сразу. Кажется, появился новый местный вожачок.

Я заметил: в углу сидит Скорпион, ухмыляется, довольный, мотает на ус. Кивнул мне одобрительно головой.

Между тем ниточка разговора уже потянулась:

– Товарищ директор, хочу заметить, что руководство не торопится проявить себя, облегчить жисть народу.

– То есть?