Глас Времени

– Его ищут. На улицах наши люди. Дома обыскивают. Он выиграл немного времени и куда-то подевался. Но конечный результат будет один: сегодня или завтра его непременно поймают. Он будет сидеть в этом кабинете. Тогда можно устроить между ними очную ставку.

Агент хочет вернуться к допросу, но второй берет его за рукав и, легонько подтягивая за собой, жестом предлагает прогуляться по коридору.

– Я тут подумал… Тебе не кажется, что мы имеем дело с чем-то странным? Ведь какими профессионалами нужно быть, чтобы вдвоем отправить на тот свет столько вооруженных людей?

– Что говорить, мысли есть всякие… Сильно смущает оружие. С виду – обычный пистолет, но подобный образец вижу впервые. Гравировка гласит: произведено оружейной фирмой «Вальтер». Там же, где и наши с тобой, служебные. Если бы не девятимиллиметровые патроны парабеллум, можно подумать, что оружие действительно из будущего. Уж как-то слишком необычно выглядит корпус. Серийные номера я передал экспертам, но чую, результатов это не даст.

– Мы можем либо гадать, либо выбить из него необходимую правду. Применим особые методы воздействия. Неси воду, щипцы и молоток.

У гестаповца загораются глаза, он кивает.

7

Демпферная система шасси Ю-52 примитивна. Тело Лабберта подвергается встряске. Как же он ненавидит взлеты и посадки с грунтовых аэродромов! Как радуется, когда выполняя очередной перелет, предоставляется возможность воспользоваться асфальтированной полосой! Все же с неприятными ощущениями, которые длятся не более двух минут, можно смириться ради самого полета. В прошлом году его рабочее время было перенасыщено воздушными перемещениями, и он настолько полюбил небо, насколько может полюбить небо существо, обладающее неуемной фантазией, колоссальными амбициями, но по природной случайности не имеющее крыльев.

Ю-52 способен быть человеку крыльями. Пусть не настолько гибкими, как у птицы, пусть где-то неуклюжими и даже хрупкими. Но это только начало. Эпоха младенчества авиации была во времена братьев Райт, сейчас это уже крепкие подростки, которым только предстоит пройти путь и стать настоящими мужчинами.

Напротив сидит адъютант Хорст. Лабберт уважает этого молодого человека за постоянную готовность отправиться в путь. Как только стало известно, что нужно лететь, секретарша тут же ему позвонила. И, несмотря на то, что накануне ночью Хорсту пришлось описывать электронику и не спать до пяти утра, он примчался к самолету раньше своего начальника.

Хорст Гопп. Двадцативосьмилетний высокий голубоглазый брюнет. Он относится к поколению молодых людей, искренне жалеющих, что не родились 15-20-ю годами ранее и не попали на поля Мировой войны. К поколению, которое полагает, будь оно на месте своих отцов, война была бы выиграна. Полагает без преувеличения, положа руку на сердце. Но пушки той войны уже отстреляли. Началась новая война, в разы более смертоносная и невообразимо ужасная. Жажда боя скоро будет утолена пейзажами разрушенных городов, вскрытыми брюшными полостями, неумолкающими криками в госпиталях и падающими в круглосуточном режиме авиационными бомбами. В мире будет очень мало тех, кого не затронет война.

Юнкерс неспешно набирает высоту. За прямоугольным окошком самолета появляются облака. Перелет от Мюнхена до Берлина займет 2 часа 48 минут. Лабберт прижимает портфель, в котором нет ничего, кроме личных документов, прихваченной из будущего шариковой ручки и самого главного: «Объекта Х».

«А что если каким-то образом устройство сработает прямо сейчас? – опасается Лабберт. – Придется сажать эту консервную банку среди звездолетов будущего?»

8

Полет завершается на юго-востоке Берлина в аэропорту Темпельхоф.

Полоса занята, и пилоту приходится идти на дополнительный круг в зоне ожидания. Самолет накреняется, открывая тем самым хороший обзор. Лабберт смотрит вниз. Когда-то это был даже не аэродром. Здесь было поле, на котором в 1914-м ему и его товарищам приходилось отрабатывать строевой шаг. Под офицерский рев, отбивая ноги, он встречал восемнадцатилетние. Потом пересылка на фронт. Боевое крещение. Потеря товарищей. Ему до сих пор не понятно, как за четыре года сражений посчастливилось остаться без ранений. Это при том, что он не отсиживался в блиндажах и не прятался за спинами. Все, кого он знал, так или иначе получили хотя бы осколок. Всего раз пуля чуть не забрала его жизнь. В «вечерней тишине»; так они с товарищами называли артиллерийскую стрельбу, огонь которой бомбил чужие позиции где-то на горизонте и не доставлял неудобств им самим, они пытались занять себя игрой в карты. В какой-то момент Лабберту надоело играть, он поднялся и, поскольку по данным разведки нападения на сегодня не планировалось, пошел спать. Краешек солнца еще висел над полем, и каска дала блик. Вражеский снайпер сработал молниеносно. В тот момент, когда Лабберт подумал, а не пройти ли оставшееся расстояние на полусогнутых, каска слетела с его головы и с дешевым кастрюльным звуком шмякнулась о противоположную стену окопа. Он провел ладонью по коротким волосам, почувствовал кровь и потерял сознание. Ей-богу, падая на холодную землю, он даже не успел испугаться. Только спустя некоторое время, когда он вертел в руках испорченное средство индивидуальной защиты и разглядывал дыру, на него накатывал ужас. Еще миллиметр – и пуля расколола бы череп. Волосы на этом крошечном участке не растут до сих пор.

Лабберт вспоминает поименно тех, с кем был на той войне. Вот они, все здесь. Даже те, кто умер. Оживая в памяти, их тени несут с собой горечь. Но почему они так надрывно смеются? Смеются, отчего-то закрыв глаза. Такое происходит, когда изо всех сил стараются сдержать слезы. А может, это не смех, а насмешка? Насмешка над теми, кто не усвоил урок?

Хорст с интересом наблюдает за тонкой мимикой лица начальника. Лабберт, в свою очередь, фокусирует взгляд на лице любопытного Хорста.

«Где же ты будешь, когда окончится эта война? – мысленно спрашивает Лабберт. – С миллионами других прахом останешься на чужих полях, или в бегстве и бесславии проведешь последние годы?»

Хорст многозначительно улыбается, словно услышав его мысли.

9

Иосиф бродит из одного чердачного угла в другой. Перестав обращать внимание на совершаемые действия, он уже не слышит, что его шаги гулким маршем отдаются на нижних этажах. Его беспокоит участь Лотара. Теперь он жалеет, что вместо того, чтобы разделить судьбу пойманных в кабинете гестапо, обоюдно принимая удар, он целый день прохлаждается на каком-то чердаке.

Люк приподнимается. Появляется лоб и прямоугольные стекла очков в тонкой оправе.

– Эй! Чего топаешь? – бешеным шепотом сокрушается человек.

– Уже стемнело. Хочу выйти.

– Успеешь. Только вот сейчас мимо дверей прошли двое, оглядывались. Посидишь ночку, а завтра выйдешь.

– Ну, нет!

– Да что с тобой, в самом деле? Мы тебе жизнь спасаем, а ты так и лезешь в пекло!

– Я благодарен. Но друг в беде.

– Найдешь своего друга. Сиди и не трепыхайся. – Люк осторожно опускается.

Иосиф подскакивает и вставляет в оставшуюся щель кончик ботинка.

– Ты чего?

– Я должен идти! Ваша забота поможет мне сейчас, но дорого обойдется в будущем.

Мужчина приоткрывает люк и безрадостно смотрит снизу вверх.

– Хорошо, спускайся.

В доме пахнет свежим печеньем, кофе и медом. Иосиф идет следом за человеком, и вот перед ними первый этаж. Легкий беспорядок здесь давно перерос в откровенный бардак. Много вещей. Комоды, тумбочки и стулья завалены всевозможным тряпьем. Дверцы некоторых не закрываются по той же причине. Но Иосифу сразу становятся ясны мотивы этой бытовой энтропии: он замечает швейную машинку. Этот беспорядок – творческий.

– Мы с братом занимаемся швейным делом, – объясняет мужчина. – Точнее, брат помогает, занимаюсь, в основном, я один.

Кухня представляет собой совершенно другой мир. Как в области запахов – здесь уже пахнет не кофе, печеньем и медом, а пивом, луком и специями, – так и в области чистоты и порядка: все на местах, прослеживается хозяйственная рука женщины. Самой женщины не видно. За столом сидит тот самый брат. Полный, даже слишком. Смешная темно-зеленая шляпа на манер Робин Гуда. Белая рубашка с большими черными пуговицами, коричневый жилет распахнут на обе стороны, брюки на подтяжках. Одет по-своему стильно. На столе металлическая пивная кружка с крышечкой.

«Братья – как два сапога разной коллекции, – думает Иосиф. – Один сидит в мастерской, пьет кофе и, судя по засученным рукавам и исколотым пальцам, работает денно и нощно. А второй, со слоновьим брюхом, вечерами заседает на кухне с кружкой местного. Скорее всего, лень оторвать зад, чтобы дойти до пивной»

– Все-таки не утерпел, решил высунуться? – с показным неодобрением спрашивает он.

Иосиф старается отвечать полными и как можно более емкими выражениями:

– Я хочу вас отблагодарить за то, что помогли спрятаться. Жаль, при себе нет ничего материального. Остается от всего сердца сказать большое человеческое спасибо! Мне нужно отправляться на поиски друга, которому из-за меня было суждено попасть в беду.

«Исключить употребление сленгов моего времени, – быстро размышляет он. – Избегать сокращений, изъясняться развернуто». Именно такая речевая манера кажется ему наиболее подходящей. Он пока не пришел к осознанию, что в этом времени люди, в большинстве своем, общаются точно так же, как и в будущем. Нужно только избегать новых словечек, а в остальном речевые обороты аналогичные.

Совсем скоро он придет к осознанию, что специфический язык Третьего рейха слишком сильно въелся в устную и письменную речь, благодаря чему собеседникам сложнее выражать свои искрение мысли.

– Что у тебя за акцент?

– Австрийский, – вмешивается худощавый брат. Его очки поблескивают в электрическом свете. Под ними улыбка. Отдельными чертами он даже похож на Иосифа. – Да, я сразу узнал. У друга нашего отца, дяди Августа, было похожее произношение, помнишь? А ведь он большую часть жизни жил в Австрии.

– Языковед! – фырчит брат. – Дядя Август был иммигрантом Российской империи времен революции.

«Ты мне как собаке пятая нога со своими причинно-следственными связями!» – думает Иосиф.

– Может, оно и так, – огрызается худой брат. – Не важно. Зато по этому гражданину видно – он один из наших! Государственная принадлежность в таком случае уже не имеет значения.

«Наших?!» – не понимает Иосиф, молча наблюдая, как эти две противоположности пытаются определить его происхождение.