Человечность

Этот процесс гуманизации наук, в том числе и истории, означает, прежде всего, присвоение науки. Знание перестает быть единственным мерилом истины, особенно в истории, как ни в какой другой науке. Отныне в истории, наряду со знанием, выступает мнение. Иметь собственное мнение, не воспетое и не навеянное масс медиа, другими людьми и источниками, превращается в прерогативу интеллектуальной, философствующей аристократии, аристократии мнения.

И, если это предположение хотя бы отчасти верно, наука, в том числе и наука история, возвращается к своему предфилософскому, дофилософскому, эмбриональному состоянию, состоянию со-мнений, некоторого замкнутого и отделенного от толпы круга говорящих между собой на мертвом языке, выслушивающих и обсуждающих ходящие между ними мнения в бульоне и экстракте со-мнений.

Нынешние интернет-форумы и есть те неосредневековые кружки, очень похожие на космические «черные дыры», откуда ничего не исходит, но куда стекает космическая пыль знаний.

16 век, век формирования науки, поставил Европу и европейскую цивилизацию на грань выживания: «малое оледенение», чумные и холерные моры, беспрерывные войны, 84 голодных и неурожайных года, обезлюдение за счет мощной волны эмиграции, порожденной Великими Географическими открытиями, каннибализм и торговля человечиной, регенерация работорговли – вот, что породило не только «протестантскую этику и дух капитализма» в стиле Мартина Лютера, но и науку. На пороге или за порогом гуманизации наук какие глобальные гуманитарные катастрофы стоят? Что мы пережили или намереваемся пережить?

История и космология

История – это, помимо всего прочего, длинная череда наших попыток нарисовать мир, в котором мы живем, это смена онтологических представлений о мире, все менее (или все более) наивных. Плоская Земля, плавающая на трех китах или слонах по Океану, Небесная твердь с вращающимися по семи сферам звездами, планетами и светилами, 99 Миров над нами и столько же под нами, Пульсирующая Вселенная, Сильный антропный принцип, по которому мир устроен так, чтобы мы в нем присутствовали с необходимостью – все эти красивые мифы равно удалены от скрываемой от нас истины.

И как нам не дано познать Бога, Его устройство и устройство созданного или создаваемого Им мира, так нам не дана наша история как некое единое действо, как драма, которая становится драмой только в финальной сцене, а до того – лишь поток, нечленораздельный поток, не несущий в себе ни морали, ни смысла.

Мы сами себе даны в качестве испытания – и мир нам дан для того же. Как только мы выпадаем из мира или из человеческой истории, мы теряем статус и достоинство человека, мы теряем свое окаянство, то есть цену себе.

И, вероятно, единственный способ сохранения себя в мире и истории, избегания выпадения – самоотождествление с Космосом и человечеством. Вслед за Кантом надо признать свою ответственность за все и за всех, вслед за Достоевским надо сказать себе, что пусть я и ничтожнейшее создание, но я и есть Бог и Вселенная, и, если для построения всеобщего счастья мне понадобится пролить слезинку невинного ребенка, то не приемлю это счастье, вслед за Ницше честно и громко сказать себе «Бог умер!», не потому что Он умер, а потому что Он и есть я.

Тут нет никакой гордыни – все с точностью до наоборот: ты прекращаешь скулить о несправедливости мира, о бесконечности войн и несчастий, ты берешь все эти преступления и трагедии на себя, и не кто-нибудь, ты сам должен сказать себе: «Я виноват». И затем начинать исправлять мир и историю – но в себе.

И нет другой цели и другого смысла в познании космологии и истории, как только эти нравственные поиски.

История и культура

Культура – это неприхотливая и жестко детерминированная цепь уникальных случайностей. Странная цепь…

Культура – вот и все, что реально остается от истории. А все, что было в истории, но не попало в культуру – навоз истории, как говаривал старик Гегель, а, может, он начал говаривать это, еще не будучи стариком. Возможно, но неочевидно, что мы потому и мучаемся здесь, в этой истории, чтобы привнести и оставить что-нибудь там, в культуре. Чем страшней и трагичней геологическая катастрофа, тем прекрасней и выразительней рельеф; если же таких катастроф не происходит, то мы получаем огромную, плоскую, унылую Западно-Сибирскую равнину с Васюганьем, самым большим болотом в мире.

Кстати, вот исторический анекдот об этой равнине.

Во время войны пленных немцев везли в глубокий тыл «восстанавливать народное хозяйство», на строительные работы, стало быть. Эшелон медленно пробирался по Транссибу. Через месяц военнопленные устроили бунт. На столь необычное явление слетелось высокое начальство, раздобыли переводчика, стали выяснять, предполагая, как обычно, что речь пойдет о плохом питании. Заготовили аргументы и на всякий случай приказ об увольнении старшины полевой кухни при эшелоне.

Каково же было изумление и недоумение начальства, когда они узнали причину недовольства: немцы уверяли, что над ними издеваются и возят по кругу на одном месте вот уже месяц. В их немецкие головы не укладывалось, что можно так долго ехать по совершенно не меняющемуся, абсолютно монотонному и пустому ландшафту. И переубедить их узколобое погонное начальство не смогло – пришлось вызывать из Новосибирска какую-то географическую профессуру.

Современная история все более становится культурологией, наукой о зарождении и становлении культурных норм.

Искусствоведение, культурология, религиоведение, науковедение – эти дисциплины, несомненно, имеют исторический оттенок и аспект. Можно даже утверждать, что все они – прикладная история, поскольку практикой истории является культура, а не социальная сфера: люди, сколько ни производи над ними социальных экспериментов и реформ, так и останутся, собранные вместе, стадом. Человек интересен только поодиночке, в любой социальной действительности люди примитивны, примитивней стадных насекомых. И в этом – «стыдная тайна неравенства» людей.

История и становление личности

Личность формируется в ходе познания и понимания истории – в этом образовательное значение истории. Можно быть кем угодно, но без знания, понимания, проникновения в историю, личность не может состояться. Этот феномен тщательно исследован Библером. Личность неперсонифицирована, она «разлита» по истории и неотделима от нее. И мы постоянно сталкиваемся с тем, как личность с неизменностью обращается и возвращается к истории: Иисус все время ссылается на пророков и всю предшествовавшую Ему Священную Историю; самая лучшая публичная речь, речь Перикла, произнесенная при похоронном ритуале погибших афинских воинов и записанная для нас, потомков, Фукидидом, обращена в историю Афин и Эллады; знаменитая Нобелевская лекция Иосифа Бродского – об истории поэзии и поэтов России.

Осознание своей личной эфемерности есть непременный атрибут личности, апеллирующей не к своей величине и значимости (как это сделано на сайте Александра Солженицына: «Великий русский писатель Александр Солженицын», а далее уже можно не читать), а историческому опыту и ряду, к которому причисляет себя личность, к той последовательности смен культурных парадигм, где она, личность, – одна из норм.

Согласно концепции Пиаже, человек своей жизнью проживает всю историю человечества, в миниатюре повторяя основные исторические этапы и переломы. Личность осознает себя, помимо этого, еще и историческим переломом. Можно сколько угодно потешаться над Васисуалием Лоханкиным, но сермяжная правда заключается в том, что этот голодающий интеллигент, вылавливающий ночью кусок мяса из борща, является личностью – он вошел в историю и культуру всею силою своего ничтожества. И теперь каждый из нас – немного Лоханкин, каждый – автор ненаписанных трактатов «Я как зеркало русской революции», «Я и Лев Толстой». Благодаря ВасисуалиюЛоханкину, мы можем смеяться и подтрунивать над собой, мы можем, не теряя собственного достоинства, оценить свое место в истории и культуре, даже если это место описывается как нулевое или с отрицательным значением.

История и власть

Как географу неинтересно знать, что на Цейлоне дышат воздухом, так историку должны быть безразличны властители и власть имущие, потому что вся история – история борьбы за власть и с властью.

Парадокс власти заключается в том, что, чем больше ее, тем больше у власть имущего преступать пределы своей власти. Этот эффект самовластия, когда власть сама себе начинает диктовать законы и разрешать себе все сверх ею же установленных законов, можно наблюдать и в России, где царская самодержавная власть ничем по этому признаку не отличается от власти партийного генсека или беспартийного президента. Однако мы можем наблюдать самовластие не только в странах традиционно авторитарного режима, но и в традиционно демократических странах: воля президента США, умело и профессионально управляемая реальными носителями власти, практически неограниченна.

Самовластие не является болезнью и манией самой власти – оно касается каждого. Чем больше самовластия, тем меньше свободного волеизъявления, называемого властью самоуправством, а историей – самоуправлением. В России самоуправство доведено даже до состояния уголовно наказуемого деяния: действия по защите собственных, истинных или мнимых, интересов, прав и свобод в ущерб интересам государства и власти караются довольно жестоко.

Власть возникает при делегировании любой, пусть самой ничтожной общественной функции конкретному персонажу – и этот персонаж (названный Достоевским «юпитером ключа и тряпки») начинает превращать эту функцию в орудие гнета: швейцар вместо того, чтоб открывать двери, превращается в хорошо накаченный блок-пост пивной или ресторана, учитель использует микроскопический избыток знаний для подавления воли бедных школяров, продавец волею веса данной ему гири выжимает из покупателя копейку, президент превращает «охраняемую» им конституцию в антиоппозиционную дубинку и т. д. до усталой бесконечности.

Именно поэтому (а в противном случае большинству людей было бы абсолютно плевать и на власть, и на самовластие, и на подмену законов волей), против самовластия (против власти, следовательно, неважно, кто представляет эту власть, президент или участковый милиционер) мы вынуждены бороться повсеместно и ежеминутно, как жители Цейлона, вынужденные все время дышать воздухом.

Историческое знание. Статус и источники.

Историческое знание давно перестало быть знанием фактов, дат, хронологий, династий и количества техники и живой силы в сражениях или битвах.

Историческое знание приобрело синтезный, концептуальный характер, временные границы которого могут быть, в зависимости от ситуации, либо предельно конкретны (как, например, в «Мартовских Идах» Т. Уальдера), либо размыты до полнейшей неопределенности (куда относить действие исторической фантазии под названием «Игра в бисер» Г. Гессе?).

Историческое знание, как и любое гуманистическое знание, находится под сильнейшим подозрением в своей истинности, полноте и совершенстве. Более того, оно может быть подозреваемо – а знание ли оно? Современный профессор истории рискует каждый раз, принимая экзамен у студентов, выпасть из исторического дискурса, свалиться в «непререкаемые факты», которых более не существует, оказаться мертвее мертвых дат и дел.

Историческое знание понятийно – оно не только охватывает максимально широкий круг смыслов и представлений, оно позволяет ориентироваться в пространстве настоящего и строить, планировать, конструировать предстоящую деятельность, будущее. Историческое знание теряет свою категоричность и категориальность. История все менее становится похожа на обвинительный приговор, тем паче – последнее слово приговоренного. История – более не утешение перед предстоящим, отныне это – акт, а точнее, процесс самоутверждения.

Внятность исторического знания обусловливается не только перипетиями и обстоятельствами того или иного исторического события, но и самим субъектом исторического знания, позицией и оснащенностью этого субъекта.

Историческое знание по статусу своему есть явственный (в той или иной мере) след, оставленный в прошлом, но прочитанный и читаемый сегодня. Можно совершенно безуспешно и бестолково начитаться исторических исследований о 20-х годах 20-го столетия, так ничего и не поняв, можно же взять подшивки газет той эпохи, связки писем тех времен, путеводители или любые другие, документально жизненные материалы – и интересующая эпоха, постепенно, медленно, шаг за шагом, листок за листком, брошюра за брошюрой, программка за программкой – будет приоткрываться восхищенному взору, в трепете обновления и нового понимания. И даже трамвайный билетик может рассказать многое, гораздо более важное и чуточку волшебное.

Родников исторического знания столько и сила каждого из них такова, каков интерес к ним: наш сегодняшний и наших детей – завтрашний.

Подвергая сомнению привычные нормы и догмы исторического псевдомышления, когда причины и поводы событий незаконно объясняются ныне действующими регулятивами поведения и принятия решений, в еще большей степени подвергая сомнению самого себя, свои возможности и допуски к историческому знанию, я завершаю тем первую, вводную лекцию, вооруженный своим подходом и им же обезоруженный.

Сквозь первую лекцию я прорвался, потом будет проще и легче. Интересно, а прорвался ли сюда читатель?

Гипотеза антропогенеза

Предгоминиды, ставшие биологической основой человека, должны были быть несчастным племенем, предуготованным безжалостной эволюцией к вымиранию. Они оказались в тупике «первородного греха».

С одной стороны, они, жалкие и беспомощные, вынуждены были жить большой стаей. С другой – они все время находились на грани вымирания с голоду: их всеядность не могла спасти их от голодной смерти, именно поэтому они вынуждены были использовать палки, камни, любые подручные средства, ибо собственных сил нехватало. Это же обстоятельство, вечный голод, сделал их беспредельно жестокими и к своей еще трепещущей жизнью пище, и друг к другу. Убийство – основная и единственная форма их существования и отношения к окружающему миру, включая сородичей по стае. С третьей стороны, они должны были испытывать также огромный сексуальный голод. Переход от воздушно-земного, древесного образа жизни к водно-земному, к нырянию и плаванию под водой, должен был привести к прямохождению и серьезным, пагубным анатомическим и физиологическим изменениям самок, их повальной смертности («в муках будешь рожать») и нарушению половозрастной структуры стаи. Дефицит самок неминуемо должен был привести к гаремной трехзвенной организации (владельцы гаремов – самки – молодые самцы, это соответствует самым звериным человеческим социальным структурам, например, тюремным: воры – мужики – козлы, а также схеме А. Турена“социальный актор – социальный агент – социальнаяжертва»), где мощный самец, «пахан», окружен гаремом, а молодые самцы, горя и изнывая желанием, постоянно дерутся между собой и с ним за обладание самкой. Важным обстоятельством являлось также то, что этипредлюди испытывали сексуальный голод постоянно и непрерывно, а не в определенные периоды, что они готовы были к сексуальной жизни постоянно и постоянно находились в эротическом возбуждении. Это было местью и обманом природы за их способность и готовность к убийствам себе подобных: они воспроизводили собственных убийц.

Все эти братья и сыновья постоянно и страстно жаждали взбунтоваться против доминирующего самца – свирепого хозяина гарема, собственного отца. В эту же версию укладывается и братоубийство – Каином Авеля, вражда между Атреем и Фиестом в эллинистической мифологии, а также братоубийственные сюжеты во многих других мифологиях. Самцы уничтожали друг друга, инстинктивно поддерживая равновеликость численности полов. В греческой же мифологии эта цепь брато- и отцеубийств прекращается на внуке Атрея Оресте, матереубийце, мстящем Клитемнестре за мужеубийство; в свою очередь, Клитемнестра убивает Агамемнона за жертвоприношение Посейдону дочери Ифигении. Афинский суд, оправдавший Ореста, впервые признает родство по закону выше кровного родства – собственно, с этого эпизода начинается современная цивилизация.

Удовлетворение сексуального голода, драка и убийство должны были превратиться в одно, единое действо, кровавое и безобразное, длящееся всю жизнь. Даже у неандертальцев до сих пор не найдено ни одного целого мужского черепа – все они расколоты в непрерывной сексуальной войне всех против всех. Племя предгоминидов было обречено на вымирание и исчезновение, и именно поэтому оно было избрано в качестве биологического материала для человека, ему было вменено и имплантировано сознание, отличное от сознания всех других живых существ, аутистическое сознание.

Выход был найден в том, что, в отличие от физического голода (вечно возвращающего нас в животное, звериное состояние), только распаляемого воображением, сексуальный голод может быть удовлетворен с помощью воображения. Неврастеники из числа молодых самцов, кружащихся и визжащих вокруг строго охраняемых самок (сестер и матерей), уединялись и находили сексуальное удовлетворение, включая собственное воображение.

Эти сексуальные галлюцинации – и мимо этого феномена первые онанисты не могли не заметить – имели удивительное свойство «крутить кино» многократно и даже в обратном порядке. Они поняли, что, если реальность необратима и убийство ради самки в ней неизбежно, а, стало быть, возврат в реальность с неизбежностью самоубийственен, то действительность галлюцинаций и обратима, и безопасна.

Наблюдая галлюцинации собственного воображения, они не могли не прийти к изумительному для них выводу: оказывается, для того, чтобы удовлетворить собственную похоть, вовсе не обязательно убивать своего отца или брата, что секс и убийство – необязательно связаны между собой. Аутистское сознание, согласно австрийскому психопатологу Блейлеру, способно не только замещать реальный, но «негодный» мир на желанный мир «годной» действительности, но и преобразовывать самое себя, включать собственные галлюцинации в устойчивую картину мира и поведенческую логику действий.

Аутичность мышления подразумевает, что желаемый мир лучше и выше реального – нам свойственно хотеть видеть лучшее и не замечать худшее. Эта тотально коллективная «шизофрения» будет сопровождать человечество всю его историю и продолжает сопровождать нас и будет после нас. Тот же аутизм породил механизм рынка – и мы столкнемся с этим несколько позже…

Так появилась вменяемость человеческого сознания, так появилась совесть, которая и превратила несчастных и обреченных предгоминидов в людей. Совесть или человеческое сознание уже не подчиняется никаким биологическим законам и требованиям. Она действует по собственным законам, по законам этики, которые, будучи космическими универсалиями, все-таки никак не связаны и не вытекают из законов природы.

Аутисты-неврастеники, возвращаясь в стаю, несут новую идею: «Не убий!» – и к ним постепенно начинают прислушиваться остальные, потому что эти, не участвуя в драках и убийствах, физически крепче своих изувеченных братьев, а, стало быть, более удачливы на охоте и в сборе пищи, а, стало быть, и более сыты. Кроме того, они были в своих стаях психически здоровей своих братьев, так как имели регулярный секс.