1 | Плато. Диалоги
Мышление – один в едином Sicherdrang, и при этом – необходимый процесс. Мышление – выход человека в открытый космос идей: движение, строго говоря, бесполезное, опасное для здоровья, чреватое, ненужное самому человеку, но зато позволяющее миру быть. Мир есть (равнозначно – истинен) только в силу того обстоятельства, что, помимо овеществленности его человеком, он человеком же еще и обмыслен.
Рене: мы – не рабы вещей, а их творцы и хозяева
Тома: но не только в силу того, что превращаем материальное в вещное, а за счет способности обмыслить, облечь и сами вещи и их порождение и даже само обмысливание обмысливанием. Это вторичное обмысливание обмысливания и есть рефлексия
Эд: рефлексия мышления, постольку поскольку рефлексия действия есть обмысливание овеществления
Тома: рефлексия – это то, без чего то, что было – не было.
Рене: а также нет в prasens и не будет в futurum
Эд: а также не может быть в infinitiv
Тома: и потому невозможна рефлексия plusquamperfektа как забытого, ненастоящего прошлого, imperfektа как тянущегося и непрерывного, а по тому ненастоящего настоящего и plusquamfuturumа как не принадлежащего нам ненастоящего будущего. Это все – ненастоящие времена.
Эд: мышление и размышление, следовательно, не только возможны, но и необходимы и человек вынужден существовать и, существуя, вынужден размышлять, иначе мир рухнет или перестанет существовать, окажется в состоянии простого бытования, даже вещно не принадлежа никому и не вещая о себе. Мир станет ненужным.
Тома: но ты хотел подвести нас к думанию и соображению.
Рене: моя старая шутка: «он думал, что он мыслил»
Эд: думание и относится и не относится к мышлению
Рене: как так?
Тома: думание – потаенное мышление. Как наша душа – потаенная монада общего Духа, так наши думы – монады мышления, укромные крупицы его в нас самих. Когда мы думаем, мы воспроизводим в себе уникализированные, поименованные нами и присвоенные нами мыслительные и мыслимые возможности безымянного и безмятежного мира идей. В этом смысле думание и принадлежит мышлению и не принадлежит ему, укрытое в нашей материальной плоти. Это, если такое возможно сказать, воплощенное мышление. Каждый думает по-своему, но все мыслят одинаково.
Эд: мы думаем омиусианно, единоподобно, а мыслим – омоусианно, единосущностно.
Рене: и поэтому, Тома, ты так нужен со своими жесткими категориями, принципами, догматами и всей своей аксиоматикой. Ты призываешь нас и заставляешь быть единосущными, а, следовательно, признаешь за всеми нами право и природу Божьих сынов.
Эд: но есть и другая интерпретация того, что думание и принадлежит, и не принадлежит мышлению. Оно, думание, в равной мере принадлежит еще и суждению, ведь думание логизировано, а мы договорились, что рассуждение есть логическое построение.
Рене: а потому мы часто говорим друг другу: думай и соображай! Ведь соображение – это сопоставление собственной, потаенной онтологии, образного строя, с чужим, чужими, иными, общими образами и онтологиями. Говоря «думай и соображай!», мы призываем себя и других проводить и логическую и онтологическую работу
Тома: но не параллельно! Только в последовательности!
Эд: в какой?
Тома: а вот это уже непринципиально. Принципиально, что логику мы строим логическим путем, а онтологию – онтологическим, мы ее воображаем, а потом соображаем с другими и общими, например, христианской онтологией
Эд: мы как на качелях: то выстраиваем логику мышления, думаем, то воображаем и соображаем в онтологиях
Рене: аналогии всегда неуместны, но также устроен микрокосм, где невозможно одновременно определить местонахождение электрона и его массу или энергию, тоже – и в макрокосме, ведь Богу присущи все «все-": всеблагость, всемогущество, всесилие, вездесущность и тому подобное и все «не-": незримость, неисповедимость, неуловимость, непознаваемость и так далее
Тома: мы, кажется, начали кое-что понимать на этом пути
Эд: друзья, мы вышли на этот путь в разное время, я даже, кажется, немного все же опоздал. И мы сошли на него с разных дорог. Но вот мы движемся, это наш общий путь и, совершая его, мы не только начинаем понимать себя и друг друга, мы поняли, что этот путь есть спасение нас и мира и нам надо идти по нему не по понуждению и чужой воле, а в осознании нашего поприща, этот путь взят нами для нас самих, но не только для нас. Ибо каждый из нас – человек.
Уединенность
В субботней электричке долгая стиснутость и жаркая изнуряющая морока. Уже с утра было плюс 19, сахаристость 9. Когда-то шабаш значил глубокий отдых, теперь – совсем не то: понятия наши так обветшали, что превращаются в собственную противоположность. Все места, проходы и площадки заняты непраздным дачным людом и инвентарным скарбом. Кто не спит, читает или уныло смотрит в пыльный горизонт природы. На шоссе, что мчит мимо и вдоль нас, вереница пестрых марок и иномарок с пикникуйствующими и шашлыканствующими, публика для нас чужая теперь и чуждая, уже живущая на Западе, а еще недавно мы вместе пропивали тринадцатую зарплату на субботнике.
Мы всё еще здесь. И электрички вот стали совсем не ходить: чтоб иметь прибыль, они не стали поднимать цены, а прочесали расписание. Тоже мне способ: некуда ведь деться и ехать очень надо, а не просто хочется. Так и трясемся друг на друге.
Я промаячил в середине вагона чуть не полдороги, пока не образовалось уединенное место. В дребезжащем покое достал стопку бумаги и, не обращая внимания на косой глаз соседа (черта он поймет в этих каракулях), погрузился в возникающий диалог:
Чужеземец: эй, приятель! Что ты тут делаешь?
Незнакомец: отдыхаю.
Чужеземец: а куда ты идешь?
Незнакомец: из города.
Чужеземец: я не спрашиваю, откуда ты идешь: ясно, что ты идешь из этого города.
Незнакомец: тем не менее, я иду из города. Даже когда я вхожу в какой-нибудь город, я помню, что иду из другого города и выйду из этого. Поэтому не очень-то интересуюсь им, ведь все равно я из него выйду.
Чужеземец: но сейчас ты сидишь и это мне по дороге: признаться, я немного устал и, если ты не возражаешь, я готов нарушить твое уединение.
Незнакомец: что ж, давай поговорим.
Чужеземец: кто ты?
Незнакомец: я – ученый.
Чужеземец: ты что-то исследуешь?
Незнакомец: нет, скорее я размышляю.
Чужеземец: тогда ты не ученый, а философ.
Незнакомец: нет, я – ученый, потому что у меня есть предмет размышлений.
Чужеземец: каков же он?
Незнакомец: я сам.
Чужеземец: впервые вижу ученого мыслителя-одиночку. Разве такое возможно? На ученом греческом языке мышление называется dianoia, а это означает, что в нем участвуют хотя бы двое: ведь это разговор, соревнование, совместное действие.
Незнакомец: размышление – занятие укромное, но в нем действительно участвуют двое: я сам и Богъ во мне.
Чужеземец: это как совесть?
Незнакомец: нет. Это противоположно совести. Со-весть – система запретов и табу, которые в принципе нельзя обсуждать и по поводу которых в принципе нельзя размышлять. Это надо только выполнять, а если нарушаешь, то беспричинно и против собственной воли начинаешь страдать и мучиться. Совесть – основа и остов нашего сознания и когда мы позволяем себе своевольно вторгнуться в ее пределы и устои, наступает раскаяние.
Чужеземец: что же такое размышление?
Незнакомец: мышление или размышление, логически законченная единица мышления, dianoia, в отличие от совести, которая есть наша неосознаваемая память о предыдущих инкарнациях (именно поэтому совесть сильней нас), всегда актуально, оно находится в презенсе, оно – настоящее и только для этого существует.
Чужеземец: что же тогда обращено в будущее?
Незнакомец: строго говоря, никакого будущего нет и быть не может, но коль скоро мы придумали себе такую несуществующую сущность, то нам и пришлось придумать для нее нечто в себе для обеспечения этой сущности. Мы, например, обеспечиваем себе будущее верой, надеждой и любовью.
Чужеземец: страхом – также.
Незнакомец: ты прав, Чужеземец. И страхом. Но если вера, надежда и любовь – это средства будущего в нас как вместителях Бога, то страх – дьявола.
Чужеземец: и, так как действия дьявола контролируются Богом, можно сказать, что страх Божий – добро, творимое силами зла. Я, кажется, стал понимать, что говорил Фаусту Мефистофель во время презентации. Но вернемся к предыдущей мысли: за совестью следует раскаяние, а за мышлением?
Незнакомец: за dianoia следует metanoia – покаяние. Для покаяния не нужно греха. Покаяние доступно и святому. Мне даже кажется, что весь смысл Тайной вечери – в покаянии Исуса, еще не Христа, но уже свершившего свой человеческий путь. Впереди – признание себя Богом, когда он заявит на Малом Синедрионе «Я есть», Голгофа и вокрещение как Богослияние.
Чужеземец: почему же Он вскричал на кресте «Или, или, лама самахфани!»?
Незнакомец: Богъ покинул человеческую суть Исуса, чтобы крестом и вокрещением войти в Него Богом. Кричал человек, покидаемый Богом, как человек. Человек должен был умереть, как то зерно, чтобы дать жизнь. Исус выполнил собственную притчу, чтобы своей смертью человека попрать смерть вообще и стать бессмертным.
Чужеземец: и оставить нам эту надежду, веру и любовь на возможность бессмертия. Я правильно тебя понял? Кстати, у нас часто метанойю называют рефлексией.
Незнакомец: и это почти верно. Тончайшее различие между ними заключается в том, что рефлексия охватывает не только наше мышление, но и наши действия и наши слова.
Чужеземец: только в том случае, когда они окрашены и охвачены мышлением, а потому – само мышление.
Незнакомец: нет, охваченное мышлением еще не мышление: огонь охватывает дрова, и они превращаются в огонь, но пока они еще не превратились в огонь, они – не огонь, а дрова. Слова, произносимые нами, и действия, осуществляемые нами, лишь дрова, либо сырые и холодные, либо охваченные пламенем мышления.
Чужеземец: так для чего нам дано мышление?
Незнакомец: я думаю, что скорее мы даны ему.
Чужеземец: как это?
Незнакомец: создавая мир, Богъ свою духовность отделил от материальности и представил ее как единосущное множество душ. Души предназначены, таким образом, противостоять материальному миру и материализации мира. Они, соединенные вместе, и есть этот Дух, что не поддается материализации и одухотворяет материю, падшую с Допплеровым эффектом красного смещения. Активность Духа проявляется в его монадах – душах, отправленных в плоть и материальный мир для одухотворения его. Конечно, душе как частичке Духа, жаль отрываться от общего Духа, она стенает и ропщет на оплодотворение и воплощение. По коптским представлениям, душу приходится буквально вколачивать в предстоящее ей тело, вбивать гвоздями судьбы в плоть. И это первое страдание воплощаемой души порождает в ней сострадание к одухотворяемому ею телу. Механизмом этого воплощения является организм – действующая организация жизни. У нас, староверов, считается, что душа входит в тело на девятый день после зачатия, когда в материальном теле начинает работать организм. Другие же считают, что душа покидает тело на девятый день после смерти, когда организм окончательно перестает действовать и не может более удерживать душу в теле.
Чужеземец: это интересно, но при чем здесь мышление?
Незнакомец: предназначение души – активно порождать духовное во время пребывания во плоти. Мышление порождает смыслы или толкования. Размышление порождает отдельный смысл, а, стало быть, отдельную духовную монаду или душу. Вот для чего мышление и размышление и вот для чего мы мышлению и размышлению. Мы – орудия и средства порождения новой духовности и новых душ, если выполняем свое предназначение и размышляем. Кстати, из всех одушевленных тел мы – единственные, кто предназначен для этого и способен на это. Мы – уединенно единственные, кто противостоит эволюции материализации мира. И более мы ни на что негодны: мы не приспособлены к этому миру. У нас нет ни шкуры ни шерсти, чтобы противостоять внешним воздействиям, мы слабы и бессильны против хищников, паразитов и всех других врагов. Не будь у нас способности к мышлению, мы бы не выжили. Но благодаря ему мы достигли того, что нам достаточно лишь поставить наш неодушевленный символ – пугало на огороде – и ни одна птица, ни один зверь не покусится на наши грядки. Мы, слабые, беззащитные и нежные, вызываем панический страх у всех остальных и у самих себя.
Чужеземец: ты сказал – толкование. Я, кажется, знаю, Незнакомец, толкование чего ты имеешь в виду.
Незнакомец: чего же, по-твоему?
Чужеземец: «В начале было Слово». И это Слово – не только проект мироздания, по которому Богъ творил этот мир и сравнивая с которым Он мог говорить себе: «И это хорошо» (хорош и сам проект, и его реализация). Слово Бога – это Библия, Книга, из которой – все остальные слова и книги, учения и науки, искусства, прочие интерпретации и толкования. Именно поэтому люди не перестают трактовать и переосмысливать единый раз сказанное Слово, существуют и множатся религии и вероучения, секты и школы, разрастаются науки и появляются все новые и новые искусства, но остаются неразрешимыми вечные вопросы и проблемы. Богъ предусмотрел свою бесконечную непознаваемость, чтобы не останавливались размышления и возникали новые смыслы и толкования.
Незнакомец: конечно, ты прав, но я напомню тебе, что я ученый, а ты говоришь о философии, о вмененной в нас любви к Слову, ведь София и есть Логос.
Чужеземец: и это значит, что человек сам по себе, как и Библия, является предметом толкований и источником новых смыслов?
Незнакомец: да, мы именно так и устроены. Сократ ведь так и объяснял человека: «оче-ловец», «очами ловящее и в мышлении удерживающее смыслы существо».
Чужеземец: почему именно смыслы?
Незнакомец: потому что бессмысленное и так существует. Человек осмысляет данный ему мир и тем доказывает сам факт своего существования и пребывания в нем. Но для этого ему необходимо отсутствие выбора и уединенность.
Чужеземец: как это?
Незнакомец: выбирая между Богом и любимым ребенком, что следует выбрать?
Чужеземец: я затрудняюсь ответить на этот вопрос.
Незнакомец: а между Богом и любимой женщиной?
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «ЛитРес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
Приобретайте полный текст книги у нашего партнера:
