Э, ге, гей, хари кришна!
И я люблю все уходящее,
пропавшее и проходимцев.
Сквозь сон мне «Сони»
сны наяривает – чуть-чуть светлей,
чуть-чуть чудней положенного.
Хрясь меж глаз, хари кришна!
Кто-то честен и сочиняет
судьбу как биографию в книге.
Я в суровом полночном бреду
бреду – а куда? сам не знаю.
Но все же бреду.
Вон кто-то с горочки спустился, хари кришна!
все еще Беляево, 31 декабря 1994 года за два часа до 1995 года
я скоро уеду в эмиграцию
Скороговорка
Я во краю,
я на краю,
не верую
и верую.
Я пропаду
и припаду:
Господи, помилуй!
Господи, помилуй!
Господи, помилуй!
И нет вестей,
ведомостей,
включений,
исключений —
я в миражах
смущения:
Господи, помилуй!
Господи, помилуй!
Господи, помилуй!
Я так устал,
я так упал,
оплыл, заплыл,
зашел, ушел,
истоками
исторгнутый:
Господи, помилуй!
Господи, помилуй!
Господи, помилуй!
Ничто не сметь,
и даже смерть
ни выбирать,
ни призывать,
но лишь терпеть
и плеть и твердь:
Господи, помилуй!
Господи, помилуй!
Господи, помилуй!
25 января 1995 года, на перегоне «Третьяковская-Новые Черемушки», в Татьянин день
Имения места
Я сяду в брюссельский вагон,
в купэ одинокого пьянства.
Простого застолья убранство:
коньяк, два лимона, немного миног,
салат из омаров, спаржа и бекон,
и первая рюмка – за прах с наших ног.
Ты в дверь постучишься: «к Вам можно?»
– «в чем дело?» – «маслины, а я вот одна»
взаимо-условных приветствий волна —
все те же уловки знакомства
в российском обряде дорожном
– любви с небольшим вероломством.
Мы будем полночи кутить,
полночи рассказывать сказки
и строить то планы, то глазки,
расчеты вести до утра,
как лучше и легче блудить
и шпоры в бока: «брат, пора!»
Вы помните эту игру?
«я счастлива в браке» – «я тоже»
– «мой муж с этой стервой!» – «О, Боже!»
– «а как танцевать па-де-грас?»
– «давайте, я буду гуру!» —
«бланковый король – это „пас“?»
«Оно тебе надо, скажи?»
Как зря, что мы вместе легли
и так незаметно текли
те слезы, когда я вошел,
и острые чувства-ножи
кричали: «где фрак? где камзол?»
Она по коленям текла,
теряя надежду в детей,
ссылаясь на всех матерей