Пион не выходит на связь
Тарасов вскочил с топчана и, закинув за плечо автомат, выскочил из землянки. Ротного он встретил около походной кухни. Он сидел на пне и ел из котелка кашу. Заметив спешившего Александра, он махнул ему рукой, а тот, подбежав к ротному, вскинул руку и хотел доложить о своем прибытии, но ротный указал ему на пенек.
– Садись, Тарасов! Полчаса назад получил приказ из батальона. Мне приказано откомандировать тебя в распоряжение командира батальона.
– Извините меня, товарищ старший лейтенант. Может, вы мне поясните, с чем это связано?
– Не знаю, Тарасов, не знаю. Мне позвонил майор Гупало и приказал откомандировать тебя в его распоряжение. Вот прибудешь в батальон, там и узнаешь.
– Товарищ старший лейтенант, это не тот Гупало Михаил Семенович, что ранее был полковником?
– Ты угадал, тот самый. Его разжаловали до майора и назначили командовать нашим батальоном. А ты его, откуда знаешь? Земляк?
– Да было дело, вот и познакомились, – уклончиво ответил Александр. – Когда можно отбыть?
– Собирай вещи и можешь двигаться хоть сейчас. Штаб батальона находится в Сосновке. До нее семь километров. Через полчаса от нас пойдет туда машина. Можешь воспользоваться ею.
– Спасибо, товарищ старший лейтенант. Разрешите идти?
Он махнул рукой и продолжил доедать кашу.
***
Эстеркин бежал по просеке, то и дело, спотыкаясь о торчавшие из земли корневища деревьев. Борис Львович понимал, что не сможет добежать до финиша, однако страх наказания гнал его вперед. Рядом с ним бежал еще один мужчина, лет пятидесяти, который то и дело спотыкался и падал на землю. Пот заливал глаза Эстеркину, и поэтому он довольно плохо различал выставленные кем-то из инструкторов ориентиры. Заметив торчавший из земли красный флажок, он хотел свернуть налево, но грозный окрик инструктора, который ехал вслед за ними на велосипеде, заставил его продолжить бег.
«Вот, сука немецкая, – с негодованием подумал он о немце. – Сам едет на велосипеде, а мы здесь беги, пока не протянешь ноги. Можно подумать, что я попал не в разведшколу, а в спортивную школу, и здесь из меня хотят сделать какого-то чемпиона».
Неожиданно его правая нога зацепилась за корневище, и он со всего размаха упал на землю. Борис хотел вскочить на ноги, но в какой-то момент понял, что не может этого сделать. Силы покинули его, и он, несмотря на грозные крики инструктора, продолжал лежать на сырой и холодной земле.
«Пусть гад убивает. Какая мне разница убьет он меня сейчас или я умру на этой дистанции», – подумал он.
Немец сошел с велосипеда и дважды сильно ударил носком сапога ему по ребрам. Борис скорчился от боли, однако все так же продолжал лежать на земле, наблюдая за гитлеровцем.
– Встать! – выкрикнул инструктор на ломаном русском языке и стал доставать из кобуры пистолет. Несмотря на сильную боль, Эстеркин поднялся с земли и невидящим от боли взглядом посмотрел на немца.
– Я сейчас, вот немного отдохну и побегу, – произнес Эстеркин, наблюдая за рукой немца, которая держала пистолет. – Я сейчас, не стреляй!
Он сделал еще несколько шагов заплетающимися от усталости ногами и снова упал на землю. Раздался выстрел. Пуля ударила в землю в пяти сантиметрах от его головы, заставив его снова подняться на ноги. Но они снова отказали ему, он в очередной раз споткнулся и упал.
– Стреляй, гитлеровская сука! Мне сейчас уже все равно, хоть мучиться не буду! – выкрикнул он.
Немец взмахнул рукой, и в тот же миг, словно в сказке, из-за поворота дороги показался грузовой автомобиль. Двое дюжих мужчин, одетых в немецкую полевую форму, выпрыгнули из кузова и, схватив Бориса Львовича за ноги, забросили его в кузов. Он сильно ударился головой о днище кузова и громко выругался. Один из мужчин достал из ящика флягу с водой и бросил ему под ноги.
– Пей, а то подохнешь, как собака, – произнес он и громко засмеялся. Смех у него был таким противным, что Борис готов был ударить его. Однако он переборол это чувство и, протянув руку, поднял флягу. Отвернув крышку, он приложил флягу к губам. Вода была теплой и сильно отдавала железом, но он не обращал на это внимание. Он пил ее с такой жадностью, что вызвал смех у мужчин. Оторвавшись от фляги, он вылил остатки воды себе на голову и посмотрел на них.
« Все равно – суки, – подумал он, глядя на их довольные лица. – Вас бы на фронт, я бы там посмотрел, на что вы годитесь».
Машина резко затормозила и остановилась. Сквозь щель в тенте он увидел, что машина стоит на плацу разведшколы.
***
Проценко остановился у небольшого, покосившегося от времени дома и, оглядевшись по сторонам, направился к калитке. Открыв щеколду, он вошел во двор и, заметив открытую дверь сарая, направился к нему. Он вошел в сарай и встал за спиной работающего рубанком мужчины преклонных лет и произнес одному ему известную фразу.
– Привет, Учитель. Тебе привет от Вильгельма, – произнес он.
Рука мужчины, державшая рубанок, слегка вздрогнула. Он прекратил стругать доску и посмотрел на стоявшего в дверном проеме мужчину. Взгляд его небольших глаз был недобрым, словно перед ним стоял не человек, а дикий зверь. Он явно не спешил с ответом. Заметив в глазах гостя легкое замешательство, он как-то буднично ответил на пароль.
– Спасибо за привет! Как чувствует себя его супруга? – прозвучало в ответ.
Проценко с облегчением вздохнул и предложил ему пройти в дом для разговора.
– Зачем в дом? Говорить можно и здесь. Видишь, здесь же никого нет.
– Хорошо. Здесь, так здесь. Для тебя я – Пион, и с сегодняшнего дня ты, Учитель, поступаешь в мое непосредственное распоряжение. Надеюсь, что это тебе понятно. Сейчас меня интересуют два вопроса. Первый. Я хотел бы узнать, сколько у тебя в запасе взрывчатки? И второй вопрос: ты по-прежнему работаешь на маневровом паровозе при пороховом заводе?
Учитель хитро улыбнулся. Достав из кармана кисет с табаком, он свернул цигарку и, присев на табурет, закурил. Ефремов Алексей Евгеньевич, бывший прапорщик лейб-гвардии Семеновского полка, был завербован агентом немецкой разведки еще в 1919 году, когда после ранения, полученного им во время восстания в Рыбинске, скрывался от чекистов в доме своего дальнего родственника, проживавшего на Украине. Он часто вспоминал тот момент, когда поставил свою подпись под распиской о добровольном сотрудничестве с немецкой разведкой. После этого он часто менял города, места работы, пока в 1935 году не получил очередной приказ перебраться на постоянное местожительство в Казань и устроиться машинистом на маневровый паровоз, вывозящий готовую продукцию с территории завода. После выполнения этого приказа его, похоже, «законсервировали» на неопределенное время, и только сейчас к нему пришел человек по кличке Пион и назвал уже позабытый им пароль для связи – «Учитель».
– Взрывчатка есть, но ее немного. Килограмма три, не больше. По второму твоему вопросу, Пион, могу сказать, что с начала войны меня сняли с маневрового, и теперь я работаю сцепщиком вагонов и на территорию завода не вхож.
Проценко пристально посмотрел на него. Он, похоже, не совсем верил Учителю, считая, что тот умышленно принижает свои возможности.
– Хорошо. Это меняет дело, но не отменяет его, – тихо произнес он. – За годы работы на пороховом заводе, ты, наверняка, изучил всю систему охраны этого предприятия. Кроме тебя, никто не сможет переправить взрывчатку на предприятие. Поэтому нужно привези взрывчатку домой. Пусть она будет у тебя под рукой.
Учитель промолчал. Он не стал говорить этому человеку о том, что она уже два года, как хранится у него дома. Он посмотрел на Пиона, и ему сразу бросилось в глаза, что рука его гостя по-прежнему находилась в кармане полупальто, где, по всей вероятности, было оружие.
– Я смотрю, ты не рад моему приходу? – с неким сарказмом поинтересовался он у Учителя. – Я вижу, что живешь не хуже других, имеешь свой дом.
– Если ты пришел посмотреть, как я живу, можешь посмотреть. Ты – прав, живу я не хуже других, а если точнее, не бедствую.
– Вот возьми, это просили передать тебе, – произнес Пион и вытащил из-за пазухи сверток, перетянутый бечевкой. – Деньги сразу не трать, чтобы не вызвать подозрение у людей.
– Меня учить не надо. Я ученый!
– А я и не учу. Я просто напоминаю тебе об опасности. Всякое в жизни бывает, стоит расслабиться на минуту, и пропал. Я зайду к тебе на следующей неделе. Если не все спокойно, поставь на подоконник герань. Это знак опасности. Усвоил, Учитель?
Тот промолчал. Проценко повернулся и направился к калитке. Ефремов проводил его взглядом и сплюнул. Молча перекрестившись, он взял в руки рубанок и снова начал стругать доску.
***
Тарасов сидел рядом с водителем и, высунувшись в открытое окно кабины автомобиля, следил за небом. Дорога, идущая в Сосновку, была вся в воронках от авиабомб. Вдоль дороги, словно памятники войны, стояла разбитая военная техника. Вот в кювете вверх колесами лежит броневик, недалеко от него сожженная штабная машина. Кругом трупы домашних животных, брошенные впопыхах чемоданы, узлы с вещами. Кучи ворон пировали на трупах, не пугаясь шума проезжавшей по дороге автомашины. Несмотря на осень и ежедневные холодные нудные дожди, утро этого дня выдалось солнечным. Неожиданно из-за леса вынырнул немецкий самолет-охотник. Он низко прошел над дорогой и, завалившись на крыло, скрылся синеве неба.
– В лес! В лес гони! – закричал Александр прямо в ухо водителя. – Сейчас он начнет нас атаковать!
Но водитель и сам все это хорошо знал, он резко свернул с дороги и устремился к лесу. Они не доехали метров сорок, когда из-за леса на бреющем полете появился немецкий истребитель. Тарасов увидел вспышки пламени на крыльях самолета. Пулеметная очередь, словно консервный нож, пропорола кузов автомашины и ударила в старую сосну, свалив ее на землю. Машина ударилась в поваленное дерево, перевернулась и задымилась. Тарасов и водитель выбрались из машины и повалились в кем-то вырытую яму. Со второго захода самолет расстрелял грузовик до конца. Сделав еще один круг над лесом, он полетел дальше.
– Ну что? – обратился Александр к водителю. – Вот и ты, Алексей, теперь стал пехотинцем.
Водитель выругался матом и направился к автомашине. Он открыл дверь кабины и снова выругался. Одна из пуль попала в приклад винтовки и полностью разбила его. Отшвырнув в сторону винтовочный ствол, он посмотрел на Тарасова.
– Чего смотришь, Леша? – спросил Александр. – Потопали. Здесь до деревни, наверное, километра два осталось.
Закинув автомат за плечо, он направился вдоль дороги.
– Ты откуда будешь? – поинтересовался у Алексея Тарасов. – Я смотрю, ты, брат, совсем разучился ходить пешком. Привыкай.
– К чему?
– К тому, что топать нам с тобой на этой войне придется много. Это немцы все на машинах, мотоциклах и на велосипедах ездят, а мы все решаем ногами. Отступаем – ногами, наступаем тоже ногами. Вот ты и тренируй их, если хочешь дойти до Берлина.
Впереди показались дома. Александр остановил проходившего мимо красноармейца и поинтересовался, как ему найти штаб батальона. Боец молча указал на дом в конце улицы. Поправив автомат на плече, Тарасов вошел в этот дом. За столом стояли два офицера и что-то обсуждали, наклонившись над картой. Один из офицеров обернулся и с интересом посмотрел на него.
– Товарищ капитан! Сержант Тарасов по вашему приказу прибыл в расположение батальона.
Пока он рапортовал, из соседней комнаты вышел офицер. Это был Гупало. Увидев Тарасова, он подошел к нему и крепко пожал руку.
– Рад видеть тебя, сержант. Вот хочу назначить тебя своим ординарцем. Как ты на это смотришь? Наверное, хватит бегать по траншеям, да и стреляют здесь меньше, чем там.
– Простите меня, товарищ майор. Если вас интересует мое мнение, то я не хотел бы этого назначения. Я опытный солдат, воевал в финскую компанию, воюю и сейчас. Могу командовать отделением, взводом. Владею пулеметом и другими видами стрелкового оружия. Командовал отделением в батальонной разведке.
В комнате повисла тишина. Оба офицера с удивлением посмотрели на него, так как обычно от таких должностей не отказываются. Что ни говори, теплый блиндаж, неплохая кормежка, это не траншея, где над головой свистят пули. Чтобы как-то снять повисшее в комнате напряжение, майор засмеялся. Смех его был каким-то неестественным.
– Что ж, Тарасов! Настаивать не буду. Говоришь, был разведчиком? Так и быть, назначаю тебя заместителем командира батальонной разведки. Можешь идти. Капитан покажет, где разместились разведчики. Он и представит тебя личному составу.
Тарасов повернулся и вышел из избы. Минут через пять из дома вышел капитан.
– Пошли, Тарасов! – произнес он и направился вдоль деревенской улицы.
***
Проценко осторожно передвигался по узкому лабиринту подземелья, освещая путь керосиновой лампой. Как он и предполагал, подземный ход вывел его к берегу Казанки. Он кое-как открыл заржавевшую металлическую дверь и оказался на берегу реки. На другом берегу, прямо напротив выхода, располагался пороховой завод. Стараясь не попасться на глаза охранников завода, он закрыл за собой дверь и направился на исходную точку. Вернувшись на место, он пошел в противоположную от Казанки сторону. Несмотря на каменные своды подземелья, Проценко постоянно чувствовал приток свежего воздуха.
«Надо же, идешь по лабиринту и никакого спертого воздуха. Вот как раньше строили, столько времени прошло, а все по-прежнему функционирует. Сейчас едва ли смогут так построить», – подумал он.
Вторая половина подземного хода оказалась значительно короче первой, что вела к реке. Проценко остановился около металлической двери, рыжей от ржавчины, и потянул ее на себя.
«Видимо, этой дверью давно никто не пользовался, – решил он. – Все же попытаюсь открыть, интересно, что за ней?»
Иван снова предпринял попытку открыть дверь, но та по-прежнему не поддавалась. Наконец дверь тихонько заскрипела, а затем легко поддалась его усилиям, словно петли ее были только вчера смазаны машинным маслом. За дверью оказалось небольшое помещение без окон и дверей.
«Для чего это помещение? – подумал он, осматривая кирпичную кладку стен комнаты. – Раз есть помещение, следовательно, должен быть и выход из него».
Он прикинул в голове направление своего движения, длину хода и пришел к выводу, что сейчас находится на территории бывшего мужского монастыря. Неожиданно взгляд его остановился на кирпиче, который заметно отличался от своих собратьев, так как был немного другого цвета и выпирал из однородной кирпичной стены. Проценко надавил на кирпич и почувствовал, что тот медленно стал уходить в кирпичную кладку. Однако, несмотря на то, что ему удалось практически полностью утопить кирпич в стену, ничего существенного в помещении не произошло. Тогда Проценко решил не давить на кирпич, а постараться вытащить его из кирпичной кладки. Кирпич поддался довольно легко. Когда он оказался в руке Ивана, он сунул в образовавшееся отверстие руку и нащупал там небольшой крюк. Он потянул за него и вдруг услышал какой-то металлический скрежет. Где-то на потолке комнаты появился дневной свет. Это был выход, а может, и вход в это подземелье. До отверстия было метра четыре, и он в какой-то момент понял, что без лестницы ему наверх не выбраться. Он надавил на крюк. В помещении раздался скрип закрываемого люка, и снова стало темно. Вставив на место кирпич, Проценко направился в обратную сторону. Оказавшись в комнате, он закрыл дверцу входа в подземелье и, чтобы та не бросалась в глаза, застелил ее половиком. Иван умылся и лег на койку. Он не верил, что ему так повезло с этим домом. Утром, когда он возвращался с ночной смены, он столкнулся с женщиной, которая проживала в соседнем доме.
– Слышишь, квартирант! А где Павел то? Я его что-то давно не вижу, – поинтересовалась у него женщина.
– Наверное, на фронте. Воюет. Чего здесь удивляться, война.
– Как воюет? У него же туберкулез в открытой форме. Он сам мне справку о болезни показывал.
– Не знаю, что сказать, мамаша. Он неделю назад собрал вещевой мешок и ушел. Сказал, что получил повестку и пошел в военкомат. Если его призвали, значит, не такой уж он и больной.
– А ты что, сынок, не на фронте? Может, тоже больной?
– Нет, мамаша, в отличие от Павла, я не больной. Просто бронь у меня. Специалист я хороший, вот меня и не призывают. Я сам дважды ходил в военкомат, просил, чтобы забрали на фронт. Однако военком со мной даже разговаривать не стал. Говорит, возвращайтесь гражданин Проценко домой, для вас фронт – это завод. Вот пришлет Павел весточку, мы и узнаем, на каком фронте сражается он.
– Вот, видишь, как. А моего сына в первый же день забрали. Не знаю, жив он или уже давно лежит в сырой земле. Писем нет, я все слезы по нему выплакала.
– Вы не переживайте, мамаша. Сами знаете, как работает почта. Война. Вы лучше скажите мне, мамаша, кто раньше в этом доме жил? Уж больно он большой. Наверное, какой-нибудь буржуй?
– Раньше? Да церковный староста в нем жил. Его в двадцатом расстреляли. Говорят, что он спрятал церковные ценности мужского монастыря и не хотел их отдавать государству. Сама я эти ценности не видела, я переехала сюда в двадцать пятом году. Но люди говорили, что только золотых риз на иконах была пуда два, не меньше. После его смерти в дом заселился его сын Григорий Ляхов, но жил он здесь недолго. Арестовали его чекисты, а затем расстреляли. Люди говорили, что он воевал в дивизии генерала Капеля. Потом там поселился Лабутин, а вот теперь живешь ты.
– Спасибо, мамаша, за информацию. Просто не дом, а история. А давно закрыли монастырь?
– Тогда же, в двадцатом году. Тогда все закрывали, закрыли и его.
– Спасибо вам, мамаша, за все, – произнес он и направился к дому.
***
Эстеркин сидел на металлическом сиденье в салоне транспортного самолета Ю-88. Прижав к иллюминатору лицо, он пытался рассмотреть хоть что-нибудь в этой ночной темноте. Где-то внизу проплывали населенные пункты, скрытые от авиации средствами маскировки. Борис Львович всем телом ощущал мелкую вибрацию обшивки самолета, и ему в этот момент казалось, что эта бездушная металлическая машина испытывала такой же страх перед неизвестностью, как и он. Он мельком взглянул на трех человек, которые, также, должны были высадиться в глубоком тылу Красной Армии. Двое сидевших напротив, были ему знакомы по диверсионной школе Абвера, которую он закончил буквально два дня назад. Третий человек, с грубыми чертами лица и большими, словно у кузнеца, руками, был ему неизвестен. Этого человека он никогда не видел в школе и поэтому немного побаивался его, хотя не понимал причины этого страха.
Из кабины пилота вышел штурман и, нагнувшись над головой незнакомого ему человека, начал что-то объяснять на немецком языке, постоянно тыча пальцем в развернутую топографическую карту. Мужчина иногда кивал головой, соглашаясь со словами штурмана. Переговорив с ним, штурман выпрямился и посмотрел на остальных пассажиров самолета.
– Мы пересекли линию фронта. Всем приготовиться. Прыжок – по сигналу зеленой лампы. Всем понятно? – произнес он на ломаном русском языке и направился в кабину пилота.
Все промолчали. Каждый из сидящих людей в самолете думал о чем-то своем. Неизвестность, которая подстерегала их за бортом самолета, пугала, заставляя сердца учащенно биться. Никто не знал, что его ожидает там внизу на земле. Эстеркин еще раз взглянул на тех, с кем должен, по заданию Абвера, работать в Казани. Среди них был лишь один человек, кто когда-то бывал в этом городе. Двое других смутно представляли, что это за город, и Борису Львовичу было трудно понять, на что могли рассчитывать эти люди. Любой воинский патруль мог легко определить, что эти люди никогда не были в этом городе. Все сидящие в самолете люди были одеты в военную форму. Сам Борис Львович был одет в форму подполковника танковых войск, которая сидела на нем не совсем ладно, так как была на размер больше, но это не волновало его. Он сидел в самолете и мысленно представлял свою встречу с Зоей.
«Интересно, что она скажет, когда снова увидит меня? – размышлял он. – Наверняка, сильно удивится, а может, и нет. Впрочем, о чем это я? Какая Зоя? »
Он невольно вспомнил налитые кровью глаза Проценко, который не- двусмысленно объяснил ему о невозможности их контакта. Сейчас, пройдя ускоренные курсы в разведшколе, он отлично понимал, что тот был абсолютно прав, запрещая ему контактировать с Зоей. Она была радисткой, то есть глазами и ушами их агентурной сети, и ее провал сводил на нет всю работу организации. Он мысленно улыбнулся, представив себе всю оригинальность той оперативной комбинации, когда он, словно бабочка, попал в любовные сети, расставленные агентами Абвера. Однако, несмотря ни на что, где-то в самом дальнем уголке его души еще по-прежнему тлела, пусть и маленькая, но все же надежда на ее взаимность.
Борис Львович инстинктивно схватился за край сиденья, когда самолет вдруг затрясся и, взревев мотором, резко пошел вниз. За бортом послышались глухие взрывы зенитных снарядов, и самолет стало болтать из стороны в сторону так, что Бориса Львовича вырвало. Все сразу догадались, что они пересекли линию фронта.
«Слава Богу, прорвались, – облегченно подумал Эстеркин. – На той неделе самолет немецких ВВС, осуществляющий выброску агентов, сбили. Погиб весь экипаж и агенты».
Из кабины пилота вышел штурман и, посмотрев на белые от волнения лица своих пассажиров, невольно улыбнулся.
– Господа! Поздравляю вас. Мы удачно пересекли линию фронта. Выброска через пять минут. Всем приготовиться.
Он снова скрылся за дверью кабины пилота. Сердце Эстеркина учащенно забилось от волнения: он боялся поломаться при приземлении. Он понимал, что никто из этих людей не потащит его на себе. Они, по всей вероятности, пристрелят его или бросят умирать где-нибудь в лесу.
Над кабиной пилота загорелась зеленая лампа. Штурман вышел из кабины и открыл дверь в самолете. В салон ворвались шум двигателей и холодный ветер, которые заставили Бориса Львовича почему-то перекреститься, хотя он не был верующим человеком, а тем более христианином. Штурман взмахом руки подозвал к двери их тройку и, взглянув на наручные часы, толкнул первого агента в темноту. Эстеркин прыгал последним. Прежде чем шагнуть в темноту, он еще раз взглянул на мужчину, который с интересом наблюдал за десантированием их группы. Только сейчас он вспомнил, где раньше видел этого человека. Именно этот человек приходил к ним в дом и арестовывал его жену. Фамилия этого человека была Жилин.
***
Тарасов взглянул на своих подчиненных и сразу все понял. Их было около тридцати человек, одетых в разномастную военную форму. Среди всех этих людей он сразу выделил для себя небольшую группу солдат с зелеными петлицами на гимнастерках.
– Где командир? – спросил дневального сопровождающий его офицер.
– Отлучился на минуту. Скоро должен подойти.
– Вот что. Времени ждать, когда он подойдет, у меня нет, – произнес офицер. – Поэтому представляю вам сержанта Тарасова. Он будет у вас заместителем командира взвода. Он, как и вы, тоже много повидал в своей жизни, воевал в финскую компанию, прошел по немецким тылам и успешно вывел с собой большую группу бойцов из окружения.
Офицер развернулся и вышел из расположения разведчиков.
– Где у вас здесь можно приземлиться. Надеюсь, место-то найдете? – задал Александр вопрос разведчикам.
– Будешь жить вместе со мной, сержант, – услышал он за спиной мужской грубоватый голос. Он обернулся и увидел офицера. Тарасов принял стойку смирно и приложил к пилотке руку, готовясь к докладу.
– Не нужно. Я из штаба, и майор Гупало ввел меня в курс дел. Так что проходи, сержант, будем знакомиться.
Он крепко пожал руку Тарасова. Судя по рукопожатию, он был довольным сильным человеком.
– Старший лейтенант Гаврилов Тарас Иванович.
– Сержант Тарасов, – произнес он и, слегка смутившись, добавил свое имя.
Они вошли в дом. Александр повесил свой вещевой мешок на гвоздь и прошел в горницу. У русской печи хлопотала женщина лет тридцати пяти.
– Вот, Мария, привел к тебе еще одного постояльца. Думаю, что он нас с тобой не объест.
Она вытерла о передник руки и протянула правую руку.
– Александр, – коротко представился он.
– Наверное, есть хотите, товарищ сержант? Я сейчас, – захлопотала она и, достав из печи чугунок с картошкой, быстро пересыпала ее в большую миску и поставила на стол. Мужчины, вымыв руки, сели за стол.
– Сегодня ночью снимаемся, – произнес старший лейтенант. – Немцы прорвали фронт и движутся на Москву. Сейчас командование бросает все имеющиеся у него резервы в бой, стараясь остановить танковые части Гота.
Взглянув на Тарасова, он хотел улыбнуться, но улыбки не получилось.
– Давай, Саша, поешь домашней пищи, когда еще сможешь вот так сесть за стол и поесть по-человечески.
