Легенды, предания и были Тотемского уезда

* * *

Если весной на снегу был толстый наст, то летом надо ждать много груздей в лесу. «Внучек по дедушку пришел» – говорили, когда в мае валил снег на свежую зеленую травку. Если много ягод рябины, осень будет мокрая, а зима теплая. Если в Благовещенье курочка воды не напьется из лужи, то на Егорья овечка травки не наестся (и наоборот).

* * *

В черных банях прежде парились так: заливали горячей водой овсяную солому и настоем «бздавали», плескали из ковша на каменку. Дух стоял очень приятный, хлебный…

* * *

Когда стригли ногти, их не выбрасывали куда ни попадя, а складывали в щели в половицах на полу или в бревнах деревенских изб. Детям в таких случаях говорили: «Ногти надо беречь, после смерти они пригодятся, надо будет ползти на высокую гору, кто в рай хочет попасть».

* * *

На реке Тиксне около Фоминского было две мельницы, да на Вопре, по другую сторону деревни, тоже две. На Вопре одну мельницу построил мужик Иван по прозвищу Кринка. У него на реке у плотины была построена избушка, там он и жил, когда осенями мололи муку. Как-то раз темной ночью услышал Иван тихое пенье на реке, вышел на запруду и увидел русалку (бабушка говорила мягко – «русавку»). Та сидела голая на камне и расчесывала зеленые волосы гребенкой. Мельник так испугался, что убежал, не разбирая дороги, в деревню. Со страху он заболел, стал сохнуть и вскоре умер, другие утверждают, что Кринку раскулачили в годы коллективизации и куда-то выслали, а Кринкину мельницу весной снесла вода во время ледохода.

Вопра впадает в Тиксну, и эти две реки огибают мою родную деревню с трех сторон. В детстве мы привязывали коньки с помощью веревочек и деревянных закруток к валенкам и катались по льду от Кринкиной мельницы круг всей деревни. Если лед был чистый, то колотушками-чекмарями били рыбу.

Предания про русалок тоже распространены широко, но, в отличие от церковных легенд, в разных деревнях и волостях наблюдается довольно значительное расхождение в сюжетах. Скажем, на Вожбале я слышал, что рыбаки, если ловили рыбу в мельничной запруде, первую рыбку всегда отпускали обратно в воду – русалке…

* * *

Однажды в подвале нашего дома я обнаружил старинную книгу. Бабка сказала мне, что это «евангелье», написанное церковнославянским языком. Книга мне не понравилась, больно уж заумно выглядел ее текст и как-то не по-русски… А бабушка сказала еще, что есть другая книга – Библия. В ней записаны пророчества, и многие из них уже сбываются: «Весь свет будет опутан железной проволокой. Будет гореть свет без огня. По небу станут летать стальные птицы. Люди будут гибнуть без войны. Людей на земле останется так мало, что двоим не встретиться. Конец света настанет, когда на царство сядет Мишка Меченый. В Библии этой описано все только до 2000 года, а то, что будет дальше – не сказано».

Представьте себе, какое впечатление произвели на меня эти слова Ольги Парфентьевны в 70-х годах прошлого века! Было мне лет 11–12. Опять же спустя какое-то время я узнал, что в настоящей Библии ни о чем подобном не говорится, а этот своеобразный народный апокалипсис в старину имел широкое хождение как в крестьянской, так и в мещанской среде. Бабка мне говорила, что эти пророчества она в юности вычитала в какой-то рукописной книге, однако все мои поиски данного текста в старинных книгах так ни к чему и не привели…

* * *

Конечно же, здесь я предложил читателям не все записи из юннатского альбома. Всего их (разных по объему) более двухсот. Значительная часть примет и сюжетов уже давно опубликована в научной и краеведческой литературе, поэтому повторяться я не буду. В то же время часть записанных мной от Ольги Парфентьевны легенд и преданий, наиболее полных и интересных, будут даны ниже в виде отдельных глав этой книги.

В дальнейшем я старался фиксировать для себя любые маломальские сюжеты народных легенд и преданий на территории уже всего Тотемского района, а где-то, при возможности, и чуть шире – в пределах границ старого уезда. Значительная часть глав моей новой книги ранее публиковалась в районных и областных газетах и журналах и вызывала одобрительные отзывы читателей.

Отношение к легендам и преданиям старины глубокой у разных исследователей разное. Кто-то склонен верить любому слову «народной мудрости», а кто-то считает легенды такими же фантазиями, как и сказки. Скорее всего, при объективном подходе к сюжетам легенд и преданий в них можно выделить какое-то рациональное зерно, помещенное в мифологическую кожуру. Где-то я постарался отделить «зерна от плевел» и даю научный комментарий к сюжету легенды, а где-то оставил все как есть, на суд читателей.

Возможно, кто-то заметит отсутствие в моей книге сюжетов самых известных тотемских легенд и преданий. Сделано это умышленно, ведь большинство из них уже навязли в зубах и по-настоящему изнасилованы не одним поколением краеведов и родинолюбов. Если я видел, что ничего нового тут сказать не могу, то оставлял это предание за рамками данной книги. Необходимо признать и тот факт, что огромное количество народных легенд до сих пор в литературу введены не были – и в этом главная задача моей книги. Потребность в мифах своего края, в мифологизации истории своей малой родины сейчас большая. В цивилизованных районах мира эти процессы – уже давно пройденный этап, а вот у нас на задворках, на окраине, в дремучей тайге мы еще только-только дорастаем до вершин обобщения и осмысления прошлого.

В заключение хочу обратить внимание на то, что легенды и предания в книге выстроены по группам основных сюжетов и тем: вначале «о чуди», затем – «о следах язычества», «о православных святых», «о происхождении названий рек и деревень», «о разбойниках» и в завершение – «о кладах».

После знакомства с книгой внимательный читатель может заметить в оформлении текстов некое присутствие духа любимого мной латиноамериканского писателя Жоржи Амаду, известного как раз всеобщей мифологизацией своей малой родины. В чем же конкретно проявляется «амадизация» моих «Легенд, преданий и былей Тотемского уезда», я сейчас не скажу… Пускай это будет своеобразной легендой данной книги.

На Шахто-Печеньге чудь в землю ушла!

Березовые и осиновые перелески скрывают сейчас место действия этого предания. Спроси в наши дни жителей Тотемского района: «Где находится Шахто-Печеньга?» – мало кто ответит правильно. Разве что пожилые люди вспомнят, как еще в сталинские времена был такой Шахто-Печенгский лесопункт, а его поселок самого что ни на есть барачного типа стоял на речке Войманге, в глухом лесу между старожильческими деревнями Доможирово и Осовая. Местечко это издавна именовалось в народе еще и Пустынью, в память о бывшем здесь в старину монастыре.

К лесопункту с севера подходило несколько временных дорог-ледянок, по которым в студеное время года возили на лошадях бревна с делянок на реках Большой, Малый и Кривой Сомбал. С Шахто-Печеньгой было связано и такое промышленное производство, как баржестрой, располагавшееся на левом берегу Сухоны напротив Зайцевских хуторов. Жили в поселке в основном ссыльно-переселенцы с южной Украины с такими непривычными в нашем северном краю фамилиями, как Загоруйко, Безверхий, Белик, Мак, Полуденный… Просуществовал лесопункт, впрочем, недолго и в послевоенное время, когда украинским «куркулям» дали свободу проживания, тихо сошел на нет.

Место, где стояла Шахто-Печеньга, заросло уже густым мелколесьем, и только странное, необычное, загадочное название служит напоминанием о былых временах.

В конце 60-х годов на Вологодчине работала экспедиция одного из ленинградских научно-исследовательских институтов. Ученые изучали народные говоры, записывали диалектные слова, пословицы и поговорки. В деревне Доможирово ленинградцы побывали в гостях у девяностолетнего старика Ивана Ивановича Клыгина, который в числе прочего поведал и предание о возникновении названия Шахто-Печеньга.

Старик утверждал, что в «досюльные времена» жила на Сyхоне чудь, но после того, как сюда пришли русские, жители чудских деревень не захотели креститься, не стали принимать православие, а снялись с насиженных мест, или «печищ», на большой реке и ушли подальше в леса…

Там, где в советские времена возник Шахто-Печенгский лесопункт, в старину стоял небольшой монастырь, или пустынь, с таким же названием. Тут было всего несколько келий, в которых жили монахи, да деревянная церквушка. Монастырь просуществовал недолго, по крайней мере, в документах XVII века он уже не упоминается. Следы его удалось обнаружить на карте, изданной Гийомом де Лиллем в Париже в 1706 году! За год до этого в столицу Франции прибыл новый русский посол – бывший двинской воевода Андрей Артамонович Матвеев. В числе подарков при аудиенции у Людовика XIV была и старинная карта волостей Двинской земли по рекам Сухоне и Северной Двине. Возможно, она была составлена, как предполагал академик Б. А. Рыбаков, на рубеже ХV-ХVI веков. Ее-то и использовал Гийом де Лилль при издании своего Всемирного атласа, предварительно транскрибировав все русские топонимы на французский лад.

На этой карте рядом имеются два названия – Joelovets и Puestenaa. Остров Еловец действительно расположен на Сухоне близ Зайцевских хуторов. Почему же был заброшен Шахто-Печенгский монастырь? Ведь православные иноки поселились в глухой тайге не случайно…

Чудское селение, по словам Ивана Ивановича Клыгина, находилось под землей! Его жители якобы вырыли глубокие ШАХТЫ и ходы между ними, построили в своих подземельях ПЕЧИ, да так надежно скрыли свои катакомбы, что над поверхностью земли торчали лишь трубы в виде пустотелых пней, прикрытые сверху на день комками мха. Печи у чудинов топились только по ночам, чтобы русские не могли найти эти удивительные ШАХТО-ПЕЧИ даже по столбам дыма. Тем не менее долго чудь скрываться не смогла, и спустя какое-то время «печище» обнаружили русские охотники.

Впереди русского отряда по дремучему лесу шествовал священник с крестом в руках, но как только он приблизился к скрытым жилищам чудинов, земля в буквальном смысле ушла у него из-под ног: это язычники подрубили подпорки, после чего потолки подземелий рухнули вниз, похоронив под собой всю чудь… «Не захотела, вишь, чудь принять святое крещенье, в землю ушла», – рассказывали потом старики своим внукам в теплой избе, лежа на полатях, в то время как за стенами вовсю пощелкивал мороз.

Погиб тогда в Шахто-Печеньге и русский поп, попытавшийся привести язычников к новой, христианской вере. В память об этом священномученике и появился позднее лесной монастырь, где иноки многие годы в тиши замаливали свои и чужие грехи. Где-то во времена Ивана Грозного пустынь исчезла совсем, кельи сгнили, а монахи разбрелись по другим обителям. Видимо, какое-то проклятие действует на Шахто-Печеньге: после чудской погибели и русским людям на этом месте не живется…

Народное истолкование таинственного топонима Шахто-Печеньга от слов «шахты» и «печи» интересно, но явно легендарно. Просто русское население переиначило непонятные ему финно-угорские названия рек Шахтыш и Печеньга, двух притоков Сухоны поблизости от старинной пустыни и советского лесопункта. Топоним Печеньга в переводе на русский язык означает «Сосновая река», а Шахтыш – «Моховая».

Впрочем, легенды о чуди, похороненной в земле, не являются уж совсем сказочными. Распространены они на всех просторах Русского Севера, а в ряде случаев находят прямое подтверждение в материалах археологических раскопок. В самой Шахто-Печеньге «копатели древностей» пока не бывали, но в иных местах Вологодской и Архангельской областей были обнаружены остатки странных погребальных сооружений чуди заволочской в виде макетов рубленых деревянных домов, перекрытых дерновиной и с торчащими из-под земли полыми стволами-трубами! Столь необычный способ захоронения финно-угорских аборигенов и породил позднее у русских переселенцев легенды о чудских подземельях. У нас же на Сухоне сюжет легенды удачно совпал с необычным топонимом Шахто-Печеньга…

Около Зайцевских хуторов на левом берегу Сухоны первоначально чудь могла проживать в местечке под названием Чуломатка, что в переводе с чудского языка означает «Вдоль дороги», а вот на противоположном берегу, в Шахто-Печеньге, действительно могло размещаться чудское кладбище, так как традиция хоронить «за рекой», «за водой» была характерна для всех языческих этносов.

От Зайцева вниз по реке в русле Сухоны на протяжении десяти верст тянется цепочка островов: сначала Еловец, потом Осовик, а за ним – Шахтыш. Острова эти прежде были знамениты своими заливными лугами, на которых в разгар лета местные крестьяне ставили десятки стогов душистого сена. А четыреста лет назад сенокосы на Шахтыше принадлежали причту тотемской Троицкой Зеленской церкви.

Как-то раз отправились вверх по реке на дощатых лодках дьячок да пономарь с женами и многочисленными чадами заготовлять сено. От Тотьмы до Шахтыша гребли целый день, благо в июле он долгий. В голове острова устроили шалаши, разбили кострище… Малые детки церковных служителей в свободное время с удовольствием ловили рыбу в теплой протоке между островом и правым берегом Сухоны. Один раз бегут все скопом к шалашам с громкими криками… Пономарь и дьячок с тревогой поспешили им навстречу. Оказалось, что дети нашли в обрывистом берегу торчащие из него огромные кости. За день из глины вырыли два мощных бивня, целую челюсть с гигантскими зубами и груду толстых костей неведомого животного…

Темным вечером, сидя у костра и разглядывая свои удивительные находки, пономарь Петрушка рассказывал ближним: «Кости эти от индрик-зверя, всем зверям отца. Читал я в Голубиной книге, что жил индрик в допотопные времена, а был он подземным зверем, ходил по подземелью, как солнышко по поднебесью. Противниками ему были змея-онудра и страшный ихневмон-крокодил да рыба-еньдроп. Кости от этого зверья тоже иногда находят в земле. Индрик рыл под лесами и болотами подземные ходы. Наружу выходил редко. Во времена всемирного потопа все эти звери погибли, потому что праведник Ной забыл их взять к себе на ковчег…». Слушатели глядели на пономаря во все глаза, но от таких страшных рассказов да от усталости незаметно для себя засыпали тут же, на охапках свежего сена у ярко пылавшего в темноте костра…

Индрик-зверем в старину на Руси называли мамонтов, исказив переводное слово «единорог». Около Шахтыша между деревнями Осовая и Большой Горох находки костей и бивней этих древних животных не редкость до сих пор. Мне самому приходилось поднимать с сухонского приплеска мамонтовы зубы. В 1966 году охотник Иван Васильевич Игнатьевский из деревни с интересным названием Выселок Починок обнаружил лопатку и две бедренные кости все того же «индрик-зверя» и передал их на хранение в местную восьмилетнюю школу…

Чудин белоглазый плыл по Тафте

Во второй половине ХIХ – начале XX веков в нашей Погореловской (Тиксненской) волости жил первый местный краевед – Александр Иванович Линьков. Всего лишь одна фраза о нем содержится в справочнике Александра и Алексея Веселовских «Вологжане-краеведы» издания 1923 года: «из крестьян Тотемского уезда». Александр Иванович опубликовал несколько работ о православных святынях Тиксны в «Вологодских епархиальных ведомостях». В № 19 за 1897 год в качестве дополнительной информации краевед писал: «В преданиях местных жителей до сих пор не исчезла память о „чуди белоглазой“. Например, в одном предании рассказывается, что однажды крестьяне ловили рыбу в реке Тафте, но вместо рыбы поймали „белоглазого“ человека. Мужики стали спрашивать, кто он такой и откуда. „Белоглаз“ же заговорил с ними на таком языке, которого никто не мог понять. Крестьяне решили приставить его к работе на мельнице. Заметив потом, что на „белоглазе“ нет креста, жители вознамерились его окрестить. Но „белоглаз“, узнав о их решении, исчез неизвестно куда».

Лесная река Тафта протекает на западе Тотемского района, в 15 верстах севернее центра Погореловской волости. Около лесопромышленного поселка Красный Бор она сливается с Вожбалом и дает начало красавице Цареве – левому притоку Сухоны. В среднем течении Тафты стояли три деревни – Горка, Подгорная и Родная, а чуть в стороне еще одна – Остроконье. В XVII веке Тафтенский улусец входил в состав Царевской волости, а затем отошел к Погореловской. С середины 80-х годов прошлого века тафтенские деревни запустели. Остатки жителей были переселены в соседние населенные пункты…

Небольшое предание о «белоглазе», в отличие от сюжета о самозахоронении чуди, довольно оригинально и явных параллелей в других местах Русского Севера не находит. Суть народного предания отражает всю сложность взаимоотношений и противоборства русского православия с финно-угорским язычеством.

Очень точно подобрано слово для внешней характеристики представителя чудского народа – «белоглаз». По мнению ученых-антропологов, чудь была типичным представителем северной ветви европеоидной расы. Чудины имели светлые волосы и брови, светло-серую пигментацию радужной оболочки глаз и белую-белую кожу. Интересно, что в бывшем Тотемском уезде еще сто лет назад целые семейства на полном серьезе вели свою родословную от чуди. В деревне Терентьевской на реке Толшме была распространена фамилия Чудиновы, на Печеньге около деревни Нефедиха есть Чудское поле, а в Озерках и в Шевденицах (гнезда деревень в современном Тарногском районе) жили Чичерины, Сипины и Щекины, которые считали себя потомками чуди заволочской, или белоглазой.

В 1924 году в уездной еще Тотьме вышла в свет любопытная книжка Д. П. Осипова «Крестьянская изба на севере России. Тотемский край» с гравюрами художника Е. И. Праведникова, которые до сих пор используются современными краеведами в качестве иллюстраций. Так вот, автор издания утверждал, что в Харинской волости Тотемского уезда на речке Илезе (ныне это Тимановский сельсовет Бабушкинского района) «еще до сего времени существуют целые семейства „чудского“ происхождения…»

В предании, сохранившемся благодаря А. И. Линькову, верно подмечена и непонятность для русских чудской речи, и опять же, как в случае с Шахто-Печеньгой, идет речь о попытке крещения. Неслучайно, как мне кажется, упомянута и мельница – это сооружение долгое время у русских считалось «нечистым», связанным с языческими верованиями. Куда же еще помещать пойманного чудина «без креста», как не на мельницу?

Загадочным выглядит сам факт поимки «белоглаза» в реке. Возможно, русские люди считали чудь народом, скрывающимся от них – то под землей, а то и под водой. Либо же этот сюжетный ход предания отражает еще один финно-угорский способ избавления от мертвого тела, когда покойника заворачивали в бересту, привязывали к обрубку бревна и отпускали вниз по реке…

Любопытно, что топоним Тафта также имеет финно-угорское происхождение. Существуют две основные версии: от вепсского tauvte – «зимняя дорога, зимник по льду реки» или от мансийского tawt – «рукав реки, приток». Конечно же, ни вепсы, ни манси на Тафте не жили, но в древности здесь обитал какой-то другой финно-угорский этнос, в языке которого могли быть похожие слова.

Издавна население соседних волостей считало тафтяков колдунами, чему немало способствовало и уединенное положение этого гнезда деревень (улусца) среди тайги. Самых известных колдунов с Тафты обязательно приглашали на свадьбы не только в четырех местных деревнях, но звали их и на Вожбал, и в Погорелово, и на Цареву, а в отдельных случаях – даже в Тотьму. Считалось, что присутствие колдуна на свадьбе способствует правильному ее течению, принесет счастье и достаток в новую семью, поможет молодухе без проблем разрешиться первым бременем. Бывали случаи, когда колдуна забывали или не хотели приглашать на свадьбу. Тогда, отъехав от церкви после венчанья, свадебный поезд останавливался посреди дороги – лошади переминались с ноги на ногу, но дальше не шли… Приходилось с поклоном идти к колдуну на дом, звать его на свадьбу. Тот бормотал какие-то заговоры, производил руками манипуляции перед лошадьми, и поезд трогался дальше, к дому жениха.