Сергей Курёхин. Безумная механика русского рока

    Чжуан-цзы

В самом начале 1970-х в центровом ленинградском кафе «Сайгон» появился новый посетитель – загорелый парень в вельветовой куртке поверх полосатой футболки и расклешенных джинсах. Лучистым взглядом серых глаз он прицельно сканировал новое пространство.

Заказав тройной кофе с водой, молодой человек быстрым шагом пересек шумную компанию поэтов-писателей-художников-музыкантов и расположился в углу. Здесь он неспешно осмотрелся и, попивая кофе, стал прислушиваться к обрывкам разговоров. Через пару часов незнакомец болтал с многочисленными посетителями кафе как со старыми приятелями. Изящно поддерживал беседы о высоком, но предпочитал обсудить что-нибудь безумное и фантастическое.

Например, высадку вдоль Невского проспекта плантации кактусов или декорирование «Сайгона» буйными зарослями агавы. Предполагалось, что тогда в кафе родится совсем другая энергетика. Так в Ленинграде появился новый романтик. Звали его Сергей Курёхин, и было ему в ту пору семнадцать лет. Эдакий вундеркинд-самоучка, которого судьба вытолкала с крымской танцплощадки в артистическое сердце Невского проспекта. И он это сердце сравнительно легко завоевал.

Кактусы-мутанты

Свое прошлое Сергей прикрывал пеленой таинственности. Он любил гнать пургу про пропавшую в Сибири бабку-цыганку, зато не сильно распространялся о своем еврейском происхождении и статусе потомственных военных командиров по отцовской линии. А ведь там было о чем рассказать!

Его дед Иван Тимофеевич Курёхин был родом из вологодско-архангельских крестьян и начинал службу простым матросом на флагманском крейсере «Андрей Первозванный». В Гражданскую войну сражался против генерала Юденича, а затем окончил Академию им. Фрунзе, став одним из ведущих финансистов Тихоокеанского флота. Потом дослужился до должности генерал-майора, а в годы войны основал и возглавил финансовое Управление военно-морского флота, перед которым стояла задача обеспечить бесперебойное снабжение – от снарядов до последней банки тушенки. Интендантская служба во время войны была гиперответственной: одна ошибка – и расстрел. Время было суровое.

Нередко сам Иосиф Сталин вызывал генерал-майора Курёхина в Кремль с докладом о финансовой обстановке на флоте. Подобные вызовы на ковер происходили около пяти часов утра и, бывало, заканчивались инфарктами. К концу Великой Отечественной войны Иван Тимофеевич «был совершенно измотан» и, получив орден Нахимова I степени, тут же ушел в отставку. Но прожил недолго – умер от инсульта в возрасте 54 лет. Многие родственники впоследствии утверждали, что в фильме «Два капитана II» Курёхин-внук, разгуливавший по палубе крейсера «Аврора» в шинели морского офицера, внешне – вылитый дед. Та же ухмылка, тот же тяжелый шаг, та же юркая бесовщинка в глазах.

Дед Курёхина по материнской линии Леонтий Игнатьевич Барановский долгое время считался «врагом народа». Во время Гражданской войны он воевал за Советскую власть, а со временем стал председателем мурманской коллегии адвокатов. Но в эпохальном 1937 году сотрудники НКВД взяли его прямо в поезде Москва – Мурманск, по ложному обвинению отправили в сталинские лагеря, а в самый разгар Великой Отечественной войны он был расстрелян. В годы хрущевской оттепели Леонтий Игнатьевич был оправдан и признан невиновным.

Отец Сергея, Анатолий Иванович Курёхин, закончил мореходное училище и служил во флоте. Бороздил океаны на «морском охотнике», а позже командовал подводной лодкой. В должности капитана второго ранга он в конце 1950-х был переведен из Мурманска в Москву. Сергею Курёхину, родившемуся 16 июня 1954 года, в ту пору было четыре года.

В столице его семья жила в коммунальной квартире на Тишинской площади, а летом отдыхали в подмосковной Валентиновке, где находилась генеральская дача деда. Туда же во время каникул съезжались со всей страны многочисленные родственники.

Когда Сережа учился во втором классе, родители приняли решение обменять комнату в московской коммуналке на квартиру в Евпатории. Так будущий Маэстро авангардной музыки очутился в Крыму. Учился в общеобразовательной и музыкальной школах, занимался настольным теннисом, а дома подсел сразу на несколько семейных увлечений.

Дело в том, что в роду Курёхиных испокон века все увлекались коллекционированием. И самой главной страстью в семье было собирание домашней библиотеки. Мама Зинаида Леонтьевна работала преподавателем математики, а потом стала художником-оформителем. Рисовала портреты вождей, героев космонавтики, передовиков производства. Параллельно развила бурную просветительскую деятельность, сумев подписаться на все переиздания русской классики от Льва Толстого до Чехова, а затем – на десятки томов «Библиотеки всемирной литературы».

По утрам она выстаивала очередь в книжном магазине, отмечаясь в пресловутых «списках ожидания». В каком-то смысле это был вид спорта, и юный Курёхин не без азарта принимал участие в таких состязаниях. Показательно, что все эти книги Сергей скрупулезно читал, иногда по несколько раз. Листал их, как правило, с конца – не в силу непоследовательности характера, а исключительно из-за врожденного любопытства. Мол, что же там будет в финале?

Еще одно увлечение юного экспериментатора было связано с выращиванием кактусов. Этой странностью Курёхин заболел еще в Москве, когда у родителей завязалась переписка с кактусоводами по всей стране. Потом начался обмен бандеролями, участие в цветочных выставках, и постепенно евпаторийская квартира Курёхиных стала напоминать колюче-игольчатую оранжерею. В какой-то момент количество домашних кактусов достигло нескольких сотен особей. Их было целое поле, и они стояли буквально везде: на книжных полках и письменном столе, на кухне и в ванной комнате. Все подоконники в квартире были уставлены маленькими склянками, горшками, банками из-под консервов. И отовсюду произрастали кактусы: маленькие, средние и огромные.

Сережа знал о кактусах все: какие цветут, а какие дают только войлочную шапку. Особенно Курёхину нравилось скрещивать разные виды кактусов, даже те, которые скрещивать было противопоказано. Его радовало создание новых подвидов, которых не было на страницах толстых немецких энциклопедий, посвященных кактусоведению. И папа с мамой удивлялись, когда замечали, как из какого-нибудь эпифиллума начинал расти кактус-мутант, который, казалось, ни по каким законам природы существовать не мог.

Тем не менее Сергей был дисциплинированным исследователем. Он регулярно опрыскивал кактусы, специально подсвечивал их, а все свободное время ставил опыты. Он дожидался, пока родители лягут спать, и рьяно продолжал свои мистические эксперименты.

Юному Курёхину нравилось химичить, причем во всех проявлениях. Когда через несколько десятков лет общественно-политический деятель Сергей Анатольевич Курёхин будет в телевизионной программе рассуждать о наркотических свойствах мексиканских кактусов Lophophora Williamsi, у миллионов зрителей создастся неподдельное ощущение, что «человек с телеэкрана» знает, о чем говорит. В общем, это было недалеко от истины.

Позднее Сергей утверждал, что к середине 1970-х собрал крупнейшую коллекцию кактусов в Советском Союзе. Опираясь на собственные энциклопедические познания, Курёхин развил целую теорию «цветочной эволюции»: «Для меня, например, цефалий у кактуса – это проявление новой культуры, а концерт Аллы Пугачевой – нет».

И все-таки основным увлечением семьи Курёхиных была музыка. Младшая сестра Аля училась в музшколе по классу скрипки. Папа играл на гитаре и неплохо пел. Долгое время маленький Сергей засыпал под воспроизводимую отцом мелодию из кинофильма «Песня первой любви»: «Свет первых встреч не погас, ярче день ото дня, тепло твоих ясных глаз согревает меня».

Коньком Зинаиды Леонтьевны было исполнение арий из опер и оперетт, начиная от «Принцессы цирка» и заканчивая «Мадам Баттерфляй». В доме всегда звучали оперные пластинки, и уже в семилетнем возрасте Сергей вовсю распевал «Травиату». Из остальных дисков его впечатляли «Подмосковные вечера» и «Веселый вечер» Цфасмана.

Но особенно ему нравилось заниматься фортепиано. В четыре года Курёхин начал играть на рояле, и практически сразу учителя отметили абсолютный слух и феноменальную музыкальную память Сергея. Услышав сложное симфоническое произведение, он воспроизводил его мелодическую канву практически без ошибок.

Овладев музыкальной азбукой, Сергей увлекся твистом и рок-н-роллом. С девяти лет он начал играть в школьном ансамбле «Электрон» – вначале на пианино, потом на электрооргане «Юность», который за примитивный звук обзывал «хором мандавошек». Играл легко и быстро, практически не глядя на клавиатуру, которую чувствовал кончиками пальцев.

Уже тогда Сергей Курёхин мечтал о волшебном саунде электрооргана Hammond, синтезаторов Moog или Hohner, которые слышал на дисках западных рок-групп. В те времена Курёхин плотно сидел на первом альбоме The Rolling Stones и пластинках Литтл Ричарда, которые привозили отцу знакомые моряки. Примечательно, что, к примеру, из The Beatles юному Курёхину нравилось далеко не все, а лишь быстрые композиции. Лирические баллады Маккартни и Леннона он оценил значительно позднее…

«Сережа очень любил всякую музыку, – вспоминает Зинаида Леонтьевна. – Как то в Евпаторию приехал эстрадный оркестр из Ялты, который давал несколько концертов. Концерты проходили вечером, а Сережа был еще совсем небольшим мальчишкой. Но он не пропустил ни одного выступления и потом вдохновенно об этом рассказывал дома. Мол, как здорово там было!»

Если сочинять про Курёхина документальный фильм, его можно начать с плана евпаторийской набережной, невдалеке от того места на улице Фрунзе, где Сергей оканчивал школу. В конце набережной находился Битак – уличная танцплощадка с забетонированным полом, огороженная высоченным забором из железной проволоки. Там эстрадные ансамбли исполняли под электрогитары песни про бременских музыкантов и толстого Карлсона. Все это напоминало добрую сказку, послушать которую собиралось около тысячи парней и девушек. Летними вечерами евпаторийские улицы наполняли стайки разноцветных стиляг, которые обожали танцевать твист, летку-енку и всякую «шубу-дубу». Пригласить знакомую девушку на Битак считалось у местных модников высшим шиком.

Увы, на сцене Битака выступали в основном заезжие звезды, и пока Курёхину в этот «пантеон славы» было не пробиться. Хотя в то время он уже выступал в эстрадном оркестре Дома культуры Евпатории, где на фоне взрослых дядечек достойно представлял андеграундный фланг ансамбля – был единственным, кому дозволялось петь рок-н-роллы Чака Берри. Английского при этом Сергей толком не знал и позднее признавался в интервью, что «уже в школьные годы был неадекватен действительности».

Здесь уместно заметить, что еще с послевоенных времен в семье Курёхиных существовал трофейный радиоприемник Telefunken. Он отличался устойчивым приемом западных радиостанций, которые Сергей каждый вечер слушал на коротких волнах. Практически все его одноклассники жадно ловили в эфире обрывки западных радиопередач, но только Курёхин делал это максимально последовательно. В девять часов вечера по «Голосу Америки» шла 45-минутная программа о рок-музыке. Сергей готовился к ее прослушиванию как к главному событию дня. Несколько раз он случайно включал приемник раньше положенного и попадал на передачу о джазе, героями которой были и Майлз Дэвис, и персонажи типа Джона Колтрейна и Маккоя Тайнера. Там же звучал не только джазовый мейнстрим, но и другие направления.

«В 1966–1967 годах я начал слушать такой странный джаз, которым никто из моих друзей не интересовался, – вспоминал впоследствии Курёхин. – Потихонечку я въезжал в джазовый, полуавангардистский мир. Больше всего мне нравился фри-джаз, он казался мне более экспрессивным… Для меня был чрезвычайно важен Колтрейн и все, что с ним связано».

В какой-то момент Курёхину стало тесновато в провинциальной Евпатории. Узнав, что в Симферополе живет известный кинокомпозитор Алемдар Сабитович Караманов, Сергей решил с ним познакомиться. Караманов интересовал юного Курёхина в качестве представителя советского авангарда 1960-х наряду с Альфредом Шнитке, Эдисоном Денисовым, Софией Губайдулиной и Андреем Волконским. И вот в один из воскресных дней Курёхин направился в Симферополь. Застать дома Алемдара Сабитовича не удалось, зато удалось познакомиться с Борисом Румшицким, который вскоре стал другом и единомышленником Курёхина.

«Один приятель привел ко мне домой мальчика из Евпатории и говорит: „Помнишь, я тебе рассказывал о гениальном музыканте? Это он, знакомьтесь“, – вспоминает Румшицкий. – Курёхин был чистенький, с доверчивым взглядом, и показался мне похожим на девочку. Он был модно и аккуратно одет в отглаженные джинсы клеш, что произвело на меня сильное впечатление. Сергей мечтал стать пианистом и хотел что-то показать Караманову, но сам это сделать стеснялся. Алемдара Сабитовича мы дома не застали, но успели подружиться и в результате оказались в Алуште. По ошибке сели не на тот троллейбус, уехать обратно не успели и ночевали на пляже. Сережа переживал, что родители будут беспокоиться. Мобильников тогда не было, а дома он сказал, что идет погулять с собачкой Данилкой. Мы искали междугородку, но там была огромная очередь… Тогда Сергей показался мне совсем не авантюрным, а, наоборот, очень благопристойным и домашним человеком. Такой хрупкий, хорошо воспитанный мальчик, который на голубом глазу, сильно стесняясь, вовсю разыгрывал окружающих. И говорил какие-то невероятные вещи – я просто пополам сгибался от такой манеры шутить и полюбил его сразу же».

Еще одним источником музыкальной информации для Курёхина стал молодой ленинградский режиссер Эрик Горошевский. Женившись на Сережиной двоюродной сестре Маше, Горошевский летом 1968 года проводил медовый месяц в Евпатории. Ученик Товстоногова, Эрик грезил идеей собственного театра с оригинальной концепцией и необычным музыкальным сопровождением. Для любознательного Курёхина эта встреча оказалась судьбоносной.

«Эрик часами сидел с Сережкой за фортепиано и рассказывал ему про композиторов и про то, как можно трактовать их произведения, – вспоминает Маша Горошевская. – Они были прямо в обнимку. Курёхин уже тогда был потрясающий пианист, что-то всегда мурлыкал и отбивал руками такт. У него все время в башке играла музыка. И чувство ритма уже тогда было изумительное».

Летом 1971 года, устав от бесконечного нашествия родственников-курортников, Зинаида Леонтьевна и Анатолий Иванович решили уехать из Евпатории. Они планировали поменять крымскую квартиру на Кишинев или Ригу, но в итоге остановили выбор на Питере, где у них проживала часть родни. Дождавшись, пока Сергей окончит школу, вся семья буквально на следующий день переехала в Ленинград. Перед отъездом продали мебель, а также коллекцию пластинок и книг, поскольку перевезти все эти богатства в поезде было невозможно.

Вскоре семья Курёхиных поселилась в «спальном районе» Ленинграда под названием «Сосновая поляна», где стала стремительно обживаться: в рекордные сроки их трехкомнатная квартира на улице 2-й Комсомольской была превращена в кактусовую плантацию. Зинаида Леонтьевна устроилась работать художником-оформителем на Кировский завод, а Анатолий Иванович начал трудиться заведующим лабораторией в Технологическом институте. Сергей поступил в Институт культуры, а в свободное время аккомпанировал на пианино гимнастам в детско-юношеской спортивной школе. Параллельно подружился с часто приезжавшим из Москвы двоюродным братом Максимом Блохом, а также с дядей Григорием Ивановичем – моряком дальнего плавания торгового флота.

«Дядя Гриша привозил из загранпоездок музыку, странную для советского моряка, – вспоминает Максим Блох. – Он покупал диски Free, Steppenwolf, Боба Дилана, Джоан Баэз, Сида Барретта, а также Melody Maker и New Musical Express, которые мы изучали чуть ли не под микроскопом. Вглядывались в фотографии: какие у кого волосы, кто как одет? Все это завораживало, и был в этом какой-то невероятный дух».

Lucky man

Иногда воспоминания с известной натяжкой можно уподобить дорогам. Одни разбиты, другие пожирают мечты и велосипедные колеса, время, деньги и догадки о поворотах.

    Аркадий Драгомощенко

Вскоре Сергей подружился с молодым поэтом и драматургом Аркадием Драгомощенко. Это был важный момент в жизни Курёхина. «Нас познакомила моя приятельница Лена Лозинская, которая славилась тем, что всегда врала, – вспоминал Драгомощенко. – Как-то раз она говорит: „У меня есть родственник Курёхин, вы должны познакомиться! Потому что он такой же сумасшедший, как и ты“. Мы встретились в „Сайгоне“, и буквально на следующий день Сергей сказал: „Давай будем ставить балеты! Но только так, чтобы там обязательно пели. Конечно, балеринам будет неловко двигаться, параллельно что-то напевая, но это как раз и будет интересно“. Я добавил: „Пусть поют и потом еще разговаривают“. И Курёхин ответил: „Конечно, легко“».

Так объединились два безумия. Выходец из Винницы Драгомощенко учился на театроведческом факультете, откуда до «Сайгона» было рукой подать. Случайности складывались в изящную картину. И диверсионный творческий тандем начал свою подрывную культурологическую деятельность.

Художник Митя Шагин вспоминает, как впервые увидел дуэт Драгомощенко – Курёхин в клубе Политехнического института. Первый читал стихи, второй играл на рояле. Сначала Сергей сидел в пальто и внимательно слушал выступление товарища, а потом неожиданно спел танго на стихи опального поэта Иосифа Бродского: «Воротишься на родину. Ну что ж, / Гляди вокруг, кому еще ты нужен, / Кому теперь в друзья ты попадешь? / Воротишься, купи себе на ужин / Какого-нибудь сладкого вина, / Смотри в окно и думай понемногу: / Во всем твоя одна, твоя вина. / И хорошо. Спасибо. Слава Богу».

Студенты политеха поступок Курёхина оценили – в свое время ленинградские газеты пестрели фельетонами, в которых Иосифа Александровича называли тунеядцем и чуть ли не изменником родины. И у Драгомощенко с Курёхиным протест против социалистической действительности выражался таким несколько наивным образом. Как сформулировал однажды писатель-эмигрант Андрей Синявский, «с советской властью у меня чисто стилистические разногласия».

Через некоторое время 18-летний Сергей принял участие в нескольких концертах импровизационной музыки. На одном из таких выступлений оказался саксофонист из легендарного джаз-оркестра Иосифа Вайнштейна Михаил Костюшкин.

«Курёхина я впервые увидел во Дворце культуры им. Кирова, – вспоминает Костюшкин. – Мне сказали, что будет играть парень, который подает большие надежды как пианист. За роялем сидел молодой человек с глазами новорожденного теленка. Открыл инструмент, пробежался по клавишам. И сразу стало понятно, что он музыкально образованный. У него моторность и беглость пальцев были на высочайшем уровне. И он начал исполнять музыку, похожую на регтаймы. После концерта мы разговорились. „Что поделываешь? Откуда?“ – „Только что в Питер приехал, надо учиться, работу искать“. Ему было восемнадцать, мне двадцать шесть. Тогда Курёхин казался застенчивым. Глаза опускал, говорил куда-то в пол. Хотя его демоническая улыбка уже сияла, но теплота и контактность были как на ладони. Мол, я открыт, если есть предложения – пожалуйста, обращайтесь».

«Я был свидетелем одного из первых выступлений Сергея, – вспоминает актер театра Горошевского Сергей Берзин. – Тогда по джазовой тусовке поползли слухи – мол, из Крыма приехал парень, который фантастически быстро играет на рояле. И его пригласили выступить в Доме композиторов на еженедельном семинаре Абрама Григорьевича Юсфина, где после концертов проходило нечто вроде круглого стола. Когда туда пришли Курёхин с Драгомощенко, они выглядели как белые вороны. Мне показалось, что Сережа почувствовал отголоски совдеповости в этих обсуждениях и начал хулиганить. Играл пассажи во всех октавах, бегая пальцами по роялю очень небрежно, как мышка, мимо нот. После его выступления разразился страшный скандал. Начались вопросы: „А что это вы играли? А какая здесь звучала тема?“ Курёхин тогда был очень обидчивый и начал огрызаться: „Не нравится – не слушайте!“ И, когда поднялся лай, Драгомощенко встал, как Станиславский, и надменно сказал: „Вы все здесь такие умные! Боже мой, какие вы умные!“ И они покинули зал непобежденными. Просто встали и ушли».

Вскоре Курёхина пригласили выступать на танцах в составе рок-группы «Пост», вокалист которой мог «в ноль» спеть Роберта Планта. Теперь Сергей курсировал между дачными поселками в районе Александровской, исполняя экспрессивный хард-рок, разумеется на английском языке. Курёхину нравилось петь не всегда понятные ему слова, в которых ему виделся определенный сюрреалистический смысл.

«Я заучивал тексты, не зная, о чем были сами песни, и меня это нисколько не заботило, – вспоминал он впоследствии. – Что мне действительно нравилось, так это звук и интонации английского языка. Если бы я уделял внимание текстам, которые были скучны или глупы, половина удовольствия от пения пропала бы».

С появлением Курёхина на смену трехаккордному року пришли шизофренические опусы Артура Брауна, утяжеленные боевики в духе Grand Funk Railroad и арт-роковые номера Procol Harum. По инициативе Сергея, чьими фаворитами тогда были Рик Уэйкман и Кит Эмерсон, группа «Пост» включила в репертуар поп-классику – в частности, «Второй концерт» Гайдна и фрагменты «Пер Гюнта» Грига. А в паузах между отделениями юный пианист мог сыграть на раздолбанном фортепиано альбом Джими Хендрикса Axis: Bold as Love. Без единой ошибки. Несильно напрягаясь. Просто в кайф.

«Порой мы играли невероятные психоделические сессии, – рассказывал впоследствии Курёхин, – когда пьеса могла длиться по сорок минут, с длиннейшими инструментальными проигрышами и запилами».