Раскодированная Россия

Они вышли в общее пространство. Сотни глаз устремились на них.

– Дармоеды! – закричал старший менеджер, – всех уволю! Рыгалов, ты график построил!? Сисина, ты ВВП подсчитала!? Нет? Так что же вы на нас вылупились? Быстро по рабочим местам! Писюк, охламон, ну-ка пойдём ко мне в кабинет. Я те дам рабочее время разбазаривать.

Все дрыстнули по своим стойлам, а Писюк с поникшей головой побрёл в загончик начальника. Дверь захлопнулась, но и сквозь неё доносились распекающие крики.

– Начальник принимает у себя в кабинете, подчиненные, где нальют, – пошутил себе под нос Сева и отправился к выходу. Он не знал смеяться над этими людьми, жалеть их или уважать.

Глава 6

Из-за угла выскочил совершенно счастливый Ушанкин. Одной рукой он бережно прижимал к груди бутылку дорогого вина, другой поддерживал постоянно сползающие брюки. Модное кашемировое пальто волочилось по грязи, длинные рукава, казалось, навсегда утопят руки, и Витюша напоминал школьника в одежде, купленной на вырост.

– Сева, – осклабился бывший сосед, – как тебе мой прикид?

– А он тебе не великоват?

– Да, сука, банкир был переростком, одёжей все шкафы забиты, но всё велико. Ничего, Нюська укоротит. Пойдем, посмотришь, в каких хоромах я теперь живу.

– Надо вооружаться, не знаешь где можно рогатку и шокер надыбать? Некогда на твои хоромы смотреть.

– Да пойдём. Там потолки аж пять метров, джакузя и телек во всю стену. У Серафима-то поплоше будет. Одно слово для прислуги.

– Как же он тебе такое богатство уступил? На него не похоже.

– А мы на пальцах кидались. Всё по-честному. Завидно?

– Не-а.

– Врёшь, Сева, завидно.

– Витюша, такие хоромы не могут достаться пролетариату. Не могут по определению. Придёт какой-нибудь товарищ Серый и попрёт тебя оттуда поганой метлой. Так что ты за свою хрущёвку держись обеими руками, мало ли что.

– Не учи учёного. Хрущёвку я сдавать буду, а в особняке сам колобродить.

Они подошли к парадному входу особняка. Лестница напоминала гимназистку, учившуюся в закрытом заведении, а потом отданную в солдатский бордель. На мраморных ступенях виднелись следы рвоты. Половина медных шишечек была отвинчена, а ковровая дорожка валялась скомканная у входных дверей, залитая то ли кровью, то ли вином. Ушанкин важно открыл дверь замысловатым ключом. Почему-то откашлялся и робко шагнул внутрь, видно ещё не привык к свалившемуся богатству. Коридор был огромен и светел. Несколько бра выгодно оттеняли наборный паркет. Ниши в стенах украшали причудливые вазы.

– Виндал-миндал. Снимай ботинки. Я тут даже в тапках не хожу, боюсь паркет поцарапать, только в носках.

Носки у Витюхи остались от прежней жизни, были в дырках и плохо гармонировали с его дорогим костюмом.

– А теперь пойдём в залу.

В «зале» размещался стеклянный шкаф, набитый всякими диковинками, музыкальный центр с колонками, огромная плазменная панель на стене и белый кожаный диван посередине. А больше в комнате ничего не было и от этого свободного пространства на душе делалось легко и приятно. Витек, не сдержав нахлынувших чувств, пошёл вприсядку.

– Вот, блин, жалко кассетника здесь нет. А то бы я сейчас «барыню» грянул. У меня кассет до фига, а здесь всё под диски заточено.

– Витюша, весь цивилизованный мир давно уже перешёл на цифру. Найди пару дисков и отплясывай.

Тут в комнату как мелкий бес ворвался внук Витюхи и с криком: «Смотри, деда, как я умею»! с разбега прыгнул на диван ногами. Пока внучек скакал на диване, Сева думал, что дедушку, хватит удар. Тот побагровел и беззвучно шевелил губами, вероятно отсчитывая меру своего терпения. Мера оказалась недолгой, и Витёк завопил голосом недорезанного буржуя: «слезай, засранец, сейчас же, не тобой куплено»! Сорванец в слезах убежал, а Витюша заскорузлой ладонью стал вытирать следы малолетнего преступника с кожаной обивки.

– Только всё портют, только свои грабли повсюду суют, – горько сетовал он на бестолковую родню.

– Я, пожалуй, пойду, – стал прощаться Сева, как всегда, удивляясь человеческим метаморфозам.

– А я думал, бутылочку разопьём, – не очень уверенно начал хозяин.

– Нет, я уж воздержусь.

– А что так?

– В такое опасное время лучше не расслабляться.

– Ну, и я не буду. Мне и так всё зашибись, а бормота, она жизнь укорачивает.

– Вообще то, Витёк, это не бормота. Это одно из лучших испанских вин «Рьоха».

– Всё равно апельсиновый сок полезней, – отрезал борец за здоровый образ жизни.

– Да кто бы спорил, – согласился Сева.

Только Андреич наладился выходить из особняка – глядь, навстречу Серафим в кожаной шляпе с широкими полями.

– Сева, пойдем, покажу как я тут обустроился.

Троекуров оккупировал мансарду. Развалясь в кресле-качалке и листая Playboy, предложил Севе сигару.

– Я уже 12 лет как бросил.

Серафим затянулся, закашлялся и со слезами на глазах спросил:

– С помощью своего метода бросил?

– Ну да.

– А я, как думаешь, брошу?

– Конечно. Чем лучше человек живёт, тем дольше хочет прожить. И, наоборот, чем хуже жизнь, тем скорее включаются механизм саморазрушения. Кто из богатых будет пить палёную водку и одеколон? Только в России в годы революций, войн и переходных периодов принято говорить на похоронах: «отмучился, раб Божий. Слава Богу, отмучился». Не плохо, что умер, а хорошо, что ласты склеил. А если хорошо живёшь, зачем себе жизнь укорачивать?

Серафим сразу затушил сигару и предложил свежевыжатого апельсинового сока. Сева делал маленькие глотки из хрустального фужера и потихоньку ждал развязки. Он загадал: разобьёт Серафим бокал после сока или нет? Троекуров допил сок и осторожно поставил фужер на стол, впервые на Севиной памяти.

– А что же ты посуду не бьёшь как раньше? – поинтересовался гость, – так не интересно, братец, теряешь аристократизм.

– Чтобы жизнь была полной чашей, нужно пореже чокаться и уж точно не бить посуду, – сформулировал своё новое кредо ещё один буржуй, – а знаешь, Сева, за что я тебя особенно уважаю?

– ?

– За то, что ты вытащил меня из гнусной конторы, где я убивался за копейки и лез к богатству на четвереньках, да только всё понапрасну. Вся прибыль достаётся хозяину, а мы как ступеньки для его победоносного восшествия наверх. Сидишь в этом долбаном офисе по двенадцать часов, чего-то корпишь, корпишь. Становишься мелочным, завистливым, выгадываешь копеечные интересы и вымаливаешь тобой же заработанные деньги. Смотришь на солнце сквозь щель в жалюзи и чувствуешь себя последней шестерёнкой в страшном молохе наживы. А хозяин ещё кочевряжится, а все прихвостни его поддакивают, твари. А ты смотришь, смотришь на это, и в тебе закипает праведный гнев. Хочешь, стихи почитаю?

– Давай.