Воскресшая душа (сборник)
– Благодарю! – процедил сквозь зубы Куделинский.
– Не за что! Ты не сердись! Когда-нибудь нужно же высказаться и определить взаимоотношения. Я продолжаю. Любовь Нейгофа тронула меня: она была бескорыстна и чиста. Это была даже не любовь, а обожание. Этот несчастный жил мною, и мне было стыдно обманывать его.
– Понимаю! – перебил ее Куделинский. – Это значит, что, когда нам путь к нейгофским миллионам расчищен, все препятствия устранены, мы желаем воспользоваться всем сами, а тем, кто поработал на нас, быть может, бросим косточку, а может, и нет?
– Фи, Станислав! – поморщилась Софья.
– Нет, этому не бывать!.. Вы правы: я, пожалуй, тот же Козодоев и своего из рук выпускать не желаю. Да-с, не желаю! Козодоев решил выдать вас замуж за отвратительного босяка, к которому должны перейти по наследству миллионы, потому что через вас он делался полным хозяином этих миллионов. Козодоева нет…
– Вы убили его! – оборвала Куделинского Софья.
– Квель убил его! – выкрикнул Станислав.
– А ты убил Квеля! – отчеканила Софья.
– Откуда ты это знаешь? – воскликнул Станислав.
– Мне сказал Марич.
– Лжешь! Марич не мог это знать, он ничего не видел.
– Но ты сейчас сознался сам.
– Ну да, сознался, черт возьми, сознался! – крикнул в исступлении Куделинский. – Я сбросил Квеля под поезд, когда он сбрасывал туда же сыщика Кобылкина.
– Еще труп! – вскочив с кресла, крикнула Софья, хватаясь за голову.
– Да, черт возьми, труп! – крикнул Станислав. – Труп, трупы! Всех убью, кто на пути встанет!
– Квель разве стоял на пути?
– Квель был лишним. Этот зверь только и жаждал убийства и крови… Вспомни Козодоева.
– Да, – согласилась Софья, – это было ужасно. Но ты не из-за этого убил его.
– Все равно. Я убил его, потому что люблю тебя. Ах, Софья, Софья! Какой страшный упрек ты мне бросила. Нейгофа – сущую тряпку – выше меня поставила, а ведь ты знаешь – сердце мое принадлежит тебе. Весь я в тебе одной. Ради твоего счастья я вступил на этот страшный путь.
– Роковой! – произнесла Софья.
– Да, роковой! Что же я, несмышленый, не понимаю? Беден я как церковная мышь, а ты со своей красотой – бриллиант… Что бриллиант без оправы? Его даже ювелир в грязи не заметит. Я эту оправу создать тебе хотел. Нейгофские миллионы – чего же лучше? Я решил, что они должны быть твоими. Я напустил на Козодоева Квеля. Кровь… Я убил Квеля. Эту гадину стоило убить. Остается Марич. Это – безобидное животное. Теперь Нейгоф. Я его убил бы тоже, если бы он не догадался умереть.
– Не убил бы, – возразила Софья. – Я не допустила бы.
– Ну, положим. Ведь я, Софья, люблю тебя. Я убил бы графа, если бы заметил, что ты расположена к нему. Я ревнив, Софья. Отдать тебя? Да я никому тебя не отдам!.. Вот сейчас – хочешь? – я пойду и расскажу всем о нашем деле… На каторгу пойду, но и ты вместе со мной… Я убил Квеля и не знаю, откуда это узнал Марич. По их телеграмме я уехал в Москву, но слез с поезда на промежуточной станции. Клянусь тебе, я хотел только посмотреть, как они управятся с проклятым Кобылкиным. Я вернулся с первым поездом, а они уже обделывали это дело. Квель вынес – я видел это – бесчувственного Кобылкина, и я толкнул его под поезд вместе с его жертвой. Этим я спас и тебя, и себя, и Марича. Квель со своей кровожадностью испортил бы все дело. А ты…
– Я говорю, что мне тяжело было лгать Нейгофу, – сказала Софья, – ведь это письмо… Я солгала ему о будущем ребенке, но если бы ты видел, как обрадовался этот несчастный!
Она закрыла лицо руками.
– Брось, – остановил ее Куделинский. – Жаль, что солгала… Правда была бы выгоднее. Теперь придется хлопотать. Но все равно это дело будущего… Мы идем к миллионам и возьмем их. Только, Софья, ни шага в сторону, ни малейшего шага… Жалеть таких, как Нейгоф, нечего. Для них смерть – благо.
– А вот для меня, хоть бы и от твоей руки, она благом не была бы, – раздался мужской голос. В комнату вошел не замеченный ни Куделинским, ни Софьей Марич. – Я почти все слышал, – сказал он.
XXVI
Новый удар
Марич произнес эти слова с насмешкой.
– Ты слышал? – кинулся к нему Куделинский.
– Ну да, – хладнокровно ответил Владимир Васильевич. – Ты это – речь-то твоя – всерьез?
Куделинский наступал на него, тесня вперед. Волей-неволей Марич должен был податься назад.
Незаметно для самих себя они перешли так – один наступая, другой пятясь – в соседнюю гостиную.
Софья тоже вышла за ними.
– Я очень рад, что наконец узнал, куда девался Квель, – произнес Марич. – Ведь я не подозревал, что исчезновение Антона – дело твоих прекрасных рук. Я и не подозревал, Станислав, что ты ехал тогда в одном поезде с нами. Ты – молодец! Ловкач! Я ведь все думал, что Квель по своей неосторожности упал с площадки, а оказывается, вот что…
– Марич! – угрожающе произнес Станислав. – Ты в опасную игру играешь!
– Я? Пожалуй, и так… С тобою, оказывается, быть в близости опасно. Барынька, – обратился Марич к Софье, – примите это к сведению.
– Принимайте, все принимайте, что хотите! – воскликнул Куделинский. – Пусть будет что будет! Я не боюсь вас! Мне все равно. Берегите сами себя. Я пойду до конца. Слышишь, Софья, до конца! – он схватил ее за руку. – Козодоев убит недаром, Кобылкин тоже, Квель тоже…
– Квель жив! – отчеканила Софья.
– Жив? Квель? – побледнел Станислав Федорович.
– Да! – бросила графиня.
– Что, друг милый, хороша конфеточка? Мне наша барынька уже говорила, да я ей не поверил, думал, что мертвых с погоста не носят, а оно выходит, что на свете всякие дела бывают.
– Жив, жив, – повторял, беспомощно опустив руки, Куделинский, – ты его видела, Софья?
– Видела, сегодня…
– И заметь, – вставил Марич, – Антошка воскресший или, как я догадываюсь, вовсе не умиравший, если верить нашей барыньке, даже внимания не обратил, когда она вздумала окрикнуть его. Повернулся, посмотрел на нее и пошел дальше.
– Так, Софья? – мрачно спросил Станислав.
– Да, – Софья утвердительно кивнула головой.
– Дело осложняется: явился новый враг, и враг опасный, – чуть слышно проговорил Куделинский. – Осложнение! В такой момент!..
Он не договорил и, отойдя, сел к столу.
– Видите, барынька, нечистая совесть заговорила! – указал на него Марич. – Так оно всегда бывает, когда человек не за свое дело берется… Тоже в Квели захотел! Каждое дело, Стасик, мастера боится… Эх ты, господин белоручка!
– Не повезло! – мрачно произнес Куделинский.
– Верно, друг! Линия твоя не вышла… Вот вышла бы линия, заиграла бы и дудочка глиняная, а то и кларнет – все, ничего нет!
– Марич, оставьте эти шутки! Вспомните, там покойник! – кивнула Софья на соседнюю комнату и, подойдя, притворила двери.
Владимир Васильевич засмеялся:
– Не услышит он, барынька, а если бы мертвые слышали, очень ему интересно было бы наш разговор послушать… Всю нашу подноготную узнал бы. Собрались четверо достойных представителей современного общества: прекрасная дама – это я про вас, – двое молодых людей приятной наружности и даже с высшим образованием – это я теперь про себя и про него, – кивнул Марич на Куделинского, – и для черной работы простолюдин был подыскан; собрались, спелись и образовали сообщество, в уголовном законе шайкой именуемое. И направлено было это сообщество для уловления некоторых миллионов. Цель прекрасная – кому в наш прозаический век миллионы повредить могут? Только одна беда, что сразу они не даются. Поохотиться за ними нужно. Охота же свои неприятности всегда имеет. Лес охотникам рубить пришлось. А где лес рубят, там не одни щепки летят – и целые деревья валятся. Дровосеком-то среди нас Антон был. Ой, как косил! Одного Козодоева вспомнить…
– Молчать, Марич! – не выдержал Куделинский.
– А зачем молчать? – иронически спросил тот. – Поучительные примеры забывать не следует. С Козодоевым чистая работа была, а как человек без достаточного опыта за дело принялся, сейчас все по швам расползаться стало – во все стороны так и поехало.
– Марич! – опять остановил его Куделинский голосом, в котором рокотали нотки гнева. – Если ты не замолчишь, я…
– Ты меня убьешь? Напрасно, не сумеешь…
Станислав Федорович вскочил с кресла и двинулся с угрожающим видом к Маричу.
– Что вы! – бросилась между ними Софья.
– Оставьте, барынька, – воскликнул Владимир Васильевич, – пустое! Такие, как он, умеют только из-за угла действовать… Стой! – протянул он к Куделинскому руку.
Тот остановился, пожирая Марича гневно сверкающими глазами.
– Владимир, – глухо заговорил Куделинский, – ты говорил достаточно. Послушай же и меня. Какими-то судьбами ты пронюхал или, может быть, догадался о Квеле… Да! Отпираться мне нечего, я столкнул его с поезда. Что он жив – этому я не верю: Софья ошиблась; но если бы он даже и был жив, – то все же о том, что сделано, вспоминать нечего. Нужно или бросить все дело, или довести его до конца.
– Что верно, – то верно, – согласился Марич.
– Если мы бросим это дело, на нас обрушатся такие беды, которых мы и во сне не видели. Ты слышишь? У одного человека есть путеводная нить к смерти Козодоева… Он держит ее в руках и сообщит, куда следует о том, что в тот вечер у Козодоева был граф.
– Это ты, сердечный друг, уж не о Кобылкине ли?
– Нет! Нашелся знающий Нейгофа и Козодоева трактирщик. Он разыскал графа для старика, и от него Козодоев в вечер своей смерти увез Нейгофа к себе. Этот человек уже являлся к Софье и Нейгофу с целью шантажа. Если он донесет…
– Так все обрушится на графа, – перебил Марич.
– Я думал об этом, но Нейгоф и после смерти должен остаться чистым. Да притом и не простаки же там сидят, где такие дела ведают… Я сказал: «путеводная нить». По ней доберутся и до нас. Тогда никто не уцелеет.
– А ведь и это верно, – согласился Марич.
– Что же нам делать?! – воскликнула Софья. – Станислав, Марич! Вы правы: наш путь роковой, он нас ведет прямо в бездну…
– Ну, не в бездну, положим, – перебил ее Марич, – а всего только на каторгу. Что же? И там люди живут, да еще как живут-то!
– Марич, – глухо произнес Куделинский, – нам троим на каторгу незачем идти. Ее нужно спасти, – указал Станислав на Софью.
– Нужно, – пробормотал тот. – «Ярославские крендели» вместо браслетов и кавалер из конвойной команды вовсе не к лицу такой прелестной особе.
– Вы меня пугаете, Марич, – заговорила Софья сквозь слезы. – Разве это неизбежно?
– А вы, барынька, как думали? С подобными нам синьорами шутить не будут. Вот ваш Станислав сообразил, кажется, в чем дело. С одной стороны – кабатчик, а с другой, если вы только не ошиблись, – Квель. От одного отделаемся, другой насядет. Уж Квель-то, если он жив, не пощадит – не таковский… Он себя не пожалеет, а всех нас на чистую воду выведет…
– У меня есть план, как поправить все, – сказал Куделинский.
– Говори, обсудим, – откликнулся Марич и вдруг оборвался.
Из зала, где стоял гроб с Нейгофом, раздался ровный, протяжный голос.
– Читальщик! – вскрикнула Софья.
Куделинский схватился за голову, Марич даже присел от неожиданности. Софья опомнилась первая. Она быстро прошла к дверям и остановилась около них. Чтение прервалось, и было слышно, что у гроба двое людей.
– Там еще Настя, – шепнула графиня подкравшемуся к ней Куделинскому. – Тсс!
Куделинский затаил дыхание.
XXVII
Решительные планы
Софья быстро отворила дверь и с порога проницательно посмотрела на стоявшего около гроба читальщика. Это был средних лет мужчина с бледным, испитым лицом. Судя по внешнему виду, он был совершенно спокоен.
Настя быстро отошла в сторону и затем скрылась в коридоре.
– Вы неисправны, – сказала Софья, обращаясь к читальщику, – я не видела вас до сих пор.
– Простите великодушно, ваше сиятельство, – произнес тот, кланяясь графине, – я пошел подкрепиться с товарищем и запоздал малость…
– Вы давно явились?
– Сию секунду; только что пришел и встал.
Голос его был спокоен.
«Он ничего не слыхал», – подумала графиня с облегчением.
– Кажется, все благополучно, – проговорила она, возвращаясь к Куделинскому и Маричу. – Но, конечно, разговор нам придется прекратить…
– Никто не мешает нам продолжить его, – заметил Марич. – Но для этого пусть заложат карету. Там мы можем говорить, не опасаясь, что нас услышат.
– Правда, – согласился Куделинский, – докончить разговор необходимо, и Марич высказал прекрасную мысль: в карете нас никто не услышит.
– Тогда я распоряжусь, – пошла к дверям Софья.
– Ах, Станислав, – покачал головой Марич, – ты был неосторожен!
– Я увлекся, – пожал плечами Куделинский, – да мне теперь все равно. Ведь я уже сказал, что меня осенила мысль.
– Можно узнать, какая?
Куделинский подошел и в упор поглядел на Марича:
– Ты понимаешь, что Софью нужно спасти?..
– Я понимаю лишь-то, что вмешательство этого трактирщика грозит непредвиденными осложнениями.
– И не только оно…
– Ты намекаешь на Квеля? Если он жив, – то действительно наше положение скверно. Я не вижу такого пути, которым можно было бы спастись от грозящей опасности…
– А я вижу и знаю. Я донесу властям о том, кто убил Козодоева.
– Как! – отшатнулся от него Марич. – Ты донесешь?
– Да, я… Только бы найти этого Квеля, если он жив.
– Право, я не понимаю тебя! Квель молчать не будет!..
– Пусть не молчит.
– Так чего же ты достигнешь своим доносом?
– Спасу Софью!
– Ты припутаешь ее… Вспомни тот вечер!
– Я и не забывал его. Вместе с доносом на Квеля я донесу и на себя, как на его соучастника, и…
– Ты рехнулся, Куделинский! – прошептал Марич.
– Нисколько! – усмехнулся Станислав. – Это будет вернейшим выходом… Чем я рискую? Ну, посадят меня, ну, приговорят к ссылке! Что же из этого? Все лучше будет, чем если бы попались все мы: я, ты, Софья. Софья останется в стороне. Она смела, энергична, упорна в достижении цели. Да теперь и особенных энергии и упорства не нужно. Нейгофские миллионы подкатятся к ней сами собой… Понимаешь: сами собой! Она – графиня Нейгоф. Граф Михаил написал в Москву своему родственнику, прямым наследником которого он является, об ожидаемом им ребенке… его ребенке, законном его ребенке…
– А если не будет этого ребенка? – недоверчиво спросил Марич.
– Пустое! Он должен быть, и он будет! Нужно непременно устроить так, чтобы Софья осталась чиста от всяких подозрений. Ради этого я пожертвую собой, вернее сказать – несколькими годами своей жизни… Ну, потерплю там немного… Это ничего! Софья любит меня и поможет мне, да при ней еще и ты останешься. Не думаю, чтобы вы позабыли меня…
– Ты, Станислав, смельчак, каких мало! – воскликнул взволнованный Марич.
– Смельчак не смельчак, – улыбнувшись, ответил Куделинский, – а человек решительный, жаждущий успеха. Мы приперты к стене случайными и потому непредвиденными обстоятельствами. Стало быть, нужно найти такую лазейку, через которую если не все, – то те, от кого зависит успех в будущем, могли бы выйти на простор. Мне кажется, что я такую лазейку нашел. Вот и все.
– Но это – великая жертва!
– Что же делать, если обстоятельства требуют жертв, – пожал плечами Куделинский. – Впрочем, у меня начал складываться один план… Быть может, удастся устроить все так, что мне не придется рисковать своей особой.
– Какой план? – спросил Марич.
– Пока я еще не уяснил всех деталей; когда буду уверен, я скажу тебе. Но вот Софья… Что, Соня? Можно ехать?
– Поедемте, – ответила появившаяся в гостиной Софья. – Но не забывайте, что нужно вернуться к вечерней панихиде.
– Успеем, вернемся, а в крайнем случае мы с Маричем пропустим ее, – ответил Куделинский.
Они уехали.
Едва только закрылись за ними двери, как читальщик прекратил чтение и отправился на кухню.
Там были горничная Настя, кухарка Дарья и красивый парень, которого Настя отрекомендовала читальщику как своего жениха, называя его при этом Афанасием Дмитриевичем.
– Очень приятно! – протянул новому знакомому руку читальщик. – А меня Алексеем зовут, Богдановым по фамилии. Судьба мне такая вышла, чтобы у покойников читать.
– То-то вы и читаете! – засмеялась Настя.
– Что поделать-то, красавица! – возразил Богданов. – Слабость человеческая… Водочки бы мне, милая, водочки бы самую малость…
– Уж знаю, зачем пришли! – опять засмеялась Настя. – Припасла для вас нарочно, потому что ваше дело такое, что без водки страшно… вот с Афоней моим и выпейте на здоровье.
На столе появились водка, закуска.
– Страшно вам, поди, бывает? – полюбопытствовал Афанасий.
– Привычка, любезный мой, все привычка! – повеселевшим голосом ответил Богданов, успевший проглотить свою рюмку. – Да притом покойники разные бывают. Ежели которые в гробу неспокойны, так оно действительно неприятно.
– Как неспокойны? – взвизгнула Дарья. – Да разве есть такие?
– А вы как, мадам, думаете? Есть, мадам, и неспокойные покойнички-то… Так бывает, что вдруг в гробу дышать начнут, а не-то шевелиться. Это, доктора сказывали, газы выходят… А то вдруг ногами начинают дрыгать, либо лежит лежит, сердяга, да вдруг ручками так и разметнет в обе стороны.
– Какие ужасти! И вы не боитесь?..
– Спервоначала страшновато было, а потом ничего, пообвыкся. Подойдешь, поправишь горемыку – только и всего… Угостите, драгоценная, еще одной… вот с женишком-то я вашим выпью…
– А наш как? Покойный? – спросила Настя, наполняя рюмки.
– Ваш-то – не покойник, а золото, доложу я вам… Лежит себе спокойнехонько, иной раз взглянешь, ну, спит, да и все тут. И чуть не в первый раз вижу: никаких этих газов, никаких подергиваний… А ведь я-то… Да не скупитесь, драгоценная, соблаговолите еще единую ради такого случая! – Богданов уже начал хмелеть и нетвердым голосом проговорил: – то есть Алешка Богданов, Козелок по прозвищу, с этим вашим графом большим приятелем был!..
– Вы? – удивились слушатели. – Да как же так? Его сиятельство и вы…
– А так выходит, что ваш граф недавно графом стал, а допрежь этого он пребывал в босяках и Минькой Гусаром назывался… Вот как с вами теперь, не одну мы с ним сороковку осушили… Пил он очень… шибко пил, а потом исчез, как в воду канул, и вдруг в графах очутился… Эх, выпить еще одну!
Новая рюмка как будто окончательно закружила ему голову.
– А вот того, что я… хе-хе-хе… слышал, как читать встал, – вдруг объявил он, – того я не скажу… Не скажу, потому что я – могила.
– И не говорите! – ответила Настя. – Мы не любопытные какие-нибудь! Дашенька, пройдемте в комнаты… Прибрать там нужно.
Они вышли.
– Афанасий Дмитриевич, – обратился Богданов к жениху Насти, – хороший ты парень, больно ты мне полюбился. Гляжу я на тебя и насквозь тебя вижу, какой ты хороший человек. – Совсем охмелевший читальщик полез к Афанасию целоваться. – Дельце я тут у вас одно сварганил… Ах, какое дельце! Одна сласть малина, и больше никаких…
– Какое дело? – спросил Дмитриев.
– Малина, говорю, и ты мне верь. Хочешь в долю? А? Серьезное дело! Выпить после можно будет страсть сколько!.. А ты, сердяга, – парень хороший… Я тебя полюбил, потому и предлагаю… В иных местах удавалось и теперь удастся…
XXVIII
Босяки
Пьяный Богданов схватил за рукав Афанасия и потащил его в комнаты.
– Ты мне скажи сперва, в чем у тебя дело? – упирался Дмитриев. – Иначе я не пойду!
– Ну и не ходи… Я-то за тобой как за дитем каким хожу, а ты ломаешься… Не ходи, и я вот не пойду, сяду, и буду пить! – Богданов плюхнулся на стул, вылил остатки водки и выпил. – Ты кто здесь такой? – начал он куражиться. – Жених? Чей жених? Здешней горничной! А хочешь, я вот тебя в участок отправлю? Хочешь?
– Было бы за что! – засмеялся Афанасий.
– А вот за-то самое: за соучастие!
– Мели, Емеля, – махнул рукой Дмитриев.
– Ты со мной так не говори! Я все доказать могу, потому что все слышал!..
– Что слышал? – насторожился парень.
– А вот-то, что госпожа графиня, ваше сиятельство, значит, говорила и что другие с ней два господина говорили…
– Да скажи ты толком, что такое?
– А-то говорили, что убили они кого-то… Козодоева какого-то, и теперь должны на Сахалин пойти… Вот что они говорили!.. Понял? Я, брат, умный… Тихохонько вошел, на цыпочках, слышу – говорят громко… «Дай послушаю». Подошел к своему месту и притих… А они там ничего не слыхали, и говорили так, что все до единого слова мне слышно было… Выпить бы! Страсть как хочется… душа горит…
– Пойдем, коли так, – предложил Дмитриев.
Он казался чем-то озабочен, и даже торопился увести пьяного Богданова.
– Угостишь? – обрадовался тот.
– Знамо дело! Пойдем только отсюда.
Дмитриев под руку повел нового знакомца.
Козелок болтал без умолку, но совсем позабыл о своем таинственном предложении, которое сделал Афанасию, а тот тоже как будто не интересовался им, стараясь незаметно выпытать у пьяненького как можно больше подробностей о разговоре Куделинского, Марича и графини Нейгоф.
Наконец его пьяное бормотание надоело Афанасию.
– Ты сиди, – объявил он, поднимаясь из-за стола грязного трактира, где угощал Козелка, – а я пойду.
– Куда, друг? – уставился тот на него помутившимися глазами. – А как же я?
– Это уже твое дело… Не в няньках ведь я при тебе состоять взялся. Угостил, и довольно! – и Афанасий тронулся от стола.
– Миленький, – едва поднялся на ноги Козелок, – воззри на бывшее подобие человеческое и не пренебреги… Ссуди на бутылочку.
Дмитриев с отвращением посмотрел на него и швырнул на стол две серебряные монетки.
Водку пьяному читальщику давать не хотели, но он все-таки ухитрился достать полбутылки хмельной влаги, выпил ее чуть ли не разом и окончательно свалился с ног. Его вышвырнули за дверь трактира. Но инстинкт не оставил несчастного алкоголика. Он побрел сам не сознавая куда и наконец пробрался на кобрановские огороды, где и успокоился под кучей рогож, приготовленных для прикрытия парников.
На другое утро, чем свет Козелка разбудили пинки огородного сторожа.
– Опять появился, нечистая сила! – кричал тот, выгоняя Козелка. – Столько времени не был, думали, что окочурился, а он жив и в невредимости пребывает.
– Оставь, Семен Макарович! – сумрачно ответил Козелок. – Трещит! – указал он на голову.
Вокруг него собралась толпа босяков.
– У кого, миленький, из нас этот аппарат поутру не трещит, – со смехом поддел Козелка веселый Зуй, тот самый, который вместе со своим товарищем Метлой получил деньги от Нейгофа, когда тот вздумал прийти прощаться со своими бывшими товарищами.
Сумрачный Метла был тут же.
– А ты не смейся! – остановил он Зуя. – По себе знаешь, тошно нашему брату, когда опохмелиться нечем.
– Ну, вы, чего встали да галдите, словно на бирже? – закричал на них сторож. – Прочь все пошли!
– Поработать бы… – робко сказал Зуй.
– Сказано, все вон!
– Хоть бы на сороковочку единую, Семен Макарович!
– Ничего не будет: нет сегодня никакой работы… Да вы что? – рассвирепел сторож. – Внимания не обращаете, дряни этакие? Вот возьму метлу…
Босяки гурьбой направились к выходу с огородов.
– Эх тих-тих! – философствовал Зуй. – Вот бы когда Минюшка Гусарчик наш вспомнил о нас… Где-то он теперь? Поди, на серебре питается, из золотых стаканчиков выпивает, позабыл о нас, сирых!
– Минька Гусар? – вдруг так и озарилось воспоминанием лицо Козелка, державшегося вместе с Зуем и Метлой. – Минька Гусар? Дело, братцы!
– Видел ты его, что ли? – ткнул читальщика в бок сумрачный Метла.
– Еще бы не видать! Ближе, чем вас вижу.
– Где?
– Вот-то то и оно где! Ведь помер Минька то…
– Как помер?! – воскликнули, останавливаясь, оба босяка.
– А так, как все помирают. Да он и не Минька Гусар был, а граф Михаил Андреевич Нейгоф… Его сиятельство…
– Вон она птица-то какая! – прошептал, вздыхая, Зуй.
– А сколько раз мы его смертным боем колачивали? – произнес Метла. – Умер, говоришь? Не врешь?
– Чего врать, ежели я сам у его гроба читал?..
– Эх, жаль малого! – протянул горестно Зуй. – Добрый он! Уж раздобылись бы мы у него деньжатами…
– И теперь раздобудемся! – объявил Козелок.
Зуй и Метла даже отскочили от него.
– Ты это что же? – поднял кулак последний. – Издевки творишь?
Он рассвирепел, глаза его налились кровью. Они уже порядочно отошли от огородов и были теперь среди бесконечных пустырей.
– Дай ему, Метла, раза хорошего! – закричал Зуй, тоже рассердившийся на Козелка.
– Да стойте вы, лешие оголтелые! – закричал не на шутку испугавшийся Козелок. – Ведь дело я говорю, а не издевку творю… Слышь, читал над нашим мертвым Минькой Гусаром я…
– Знаем, ты к этому делу издавна присноровлен.
