Елена Глинская: Власть и любовь 1
– Во-вторых, – продолжал глава Московской епархии, – оставляю на попечение митрополита всея Руси свою великую княгиню.
Свечи затрепетали от сквозняка, когда он сделал паузу, чтобы перевести дыхание.
– В-третьих, – его голос зазвучал еще торжественнее, – назначаю своим душеприказчиком митрополита всея Руси, отца моего Даниила, дабы он следил за исполнением моей последней воли.
Многие из бояр склонили головы в знак единодушного согласия и глубокого почтения к сказанному.
– В-четвертых, – священнослужитель обвел взглядом будущих наследников и правопреемников, – приказываю своим боярам князьям Василию и Ивану Шуйским, Дмитрию и Семену Бельским, Михаилу Воронцову… быть свидетелями сего документа.
Некоторые из упомянутых бояр поднялись со своих мест, подтверждая свою готовность исполнить волю покойного государя. Поднялся Семен Бельский, и весь его вид выражал почтительность. Князь при этом искоса поглядывал на великую княгиню. Василий Шуйский, оставшись сидеть на скамье, с улыбкой взглянул на Семена Федоровича. «Ах, пройдоха!» – промелькнуло в его голове, и на лице отразилось то, о чем он подумал.
– В-пятых, – голос митрополита зазвенел в тишине, – назначаю князя Михаила Львовича Глинского, князя Андрея Васильевича Старицкого, князя Михаила Семеновича Воронцова, князя Василия Васильевича Шуйского, князя Семена Федоровича Бельского, князя Михаила Юрьевича Захарьина и князя Михаила Васильевича Тучкова быть особо доверенными лицами в правлении державой.
Некоторые из бояр, как по команде, метнули свои взоры на старого боярина Глинского. Михаил Львович на мгновение встретился глазами с Воронцовым. Михаил Семенович приветливо улыбнулся ему и едва заметно кивнул. «Держись, я с тобой», – прочитал Михаил Львович в этом жесте и ответил тем же едва уловимым кивком. Затем он обвел взглядом тех, кто смотрел на него в этот момент. В глазах некоторых бояр он сразу заметил холодные искорки презрения и зависти и безошибочно определил в них своих будущих врагов. Свой привычный нейтралитет сохранял Захарьин: боярин не принадлежал к крупным феодальным кланам, открыто претендовавшим на власть, в отличие от Шуйских или Бельских, чем и заслужил доверие великого князя Василия III.
Елена Глинская не могла не заметить этот поединок взглядов; она с трудом подавила торжествующую улыбку и опустила глаза, чтобы скрыть свое удовлетворение.
– В-шестых, – прогремел голос чтеца, – приказываю сим боярам оберегать сына моего Иоанна до достижения им шестнадцатилетнего возраста.
Каждое слово завещания, произнесенное с особой торжественностью, падало, как камень в воду, вызывая волны размышлений среди присутствующих о будущем русской державы и маленьком наследнике престола. Казалось, даже воздух застыл в этот момент перехода власти от отца к сыну, от живого к мертвому, от прошлого к будущему.
После оглашения каждого пункта митрополит делал паузу, чтобы собравшиеся могли осмыслить услышанное. Затем он продолжал читать дальше, пока не были озвучены все ключевые положения духовной грамоты.
Наконец, митрополит Даниил, возвысив голос, перешел к самому тяжелому пункту завещания. Его взгляд остановился на князьях Юрии и Андрее, сидевших в первых рядах.
– Далее, по воле моей и для блага государства, объявляю следующее, – произнес он, и в палате воцарилась такая тишина, что стало слышно, как потрескивают свечи.
Князь Юрий Дмитровский побледнел и так плотно стиснул зубы, что на скулах заходили желваки, а князь Андрей Старицкий судорожно сжал рукоять своего клинка, как будто опасался, что тот может выскочить из его рук и вонзиться в чью-то спину. Братья переглянулись, не замечая никого вокруг, а затем снова обратили напряженные взгляды на митрополита Московского.
– В-седьмых, – Даниил сделал паузу, давая возможность братьям осознать неизбежность сказанного, – князей Юрия Дмитровского и Андрея Старицкого, братьев моих младших, лишаю права иметь наследников по мужской линии, дабы не было распрей в государстве нашем.
По Грановитой палате пробежал ропот. Некоторые бояре опустили глаза, другие, наоборот, впились взглядами в побледневших князей.
– Запрещаю братьям моим вступать в брак без моего письменного дозволения, каковое не было и не будет дано. Удельные земли князей Юрия и Андрея после их кончины переходят в казну великокняжескую, – голос душеприказчика звучал непреклонно.
Юрий еще сильнее стиснул зубы от гнева, а Андрей ошарашенным взглядом уставился перед собой, будто не понимая, что происходит.
– И наконец, всем боярам и воеводам повелеваю не содействовать братьям моим в поисках невест и заключении браков. Сей запрет есть необходимость для сохранения целостности державы нашей, дабы не дробить земли русской и не давать повода к междоусобицам, – торжественно закончил митрополит Даниил чтение завещания.
Эти слова, сказанные с пастырской заботой, не смогли смягчить удар для опальных братьев. Их уделы, хотя и сохранялись за ними, но без права передачи наследникам, превращались в жалкую милостыню от великого князя. Сами они становились зависимыми князьями без всякой надежды на будущее. Братья покойного великого князя по его же собственной воле оказались в унизительном положении, лишенные права наследования и возможности продолжать свой род.
Первым не выдержал Юрий Дмитровский. С лицом, искаженным злобой, он вскочил со скамьи.
– Неужто дорогой наш братец лишил нас всего: жизни, имени – всего! – в его голосе клокотала ярость, перемешанная с горечью.
Андрей Старицкий сидел молча, сжимая кулаки так крепко, что костяшки пальцев побелели; в его глазах читались одновременно и отчаяние, и решимость.
– Не праведно сие решение! – сплюнул князь Юрий Иванович. – Он отнял у нас право мужеское! Право на семью, на рода продолжение! За что нам такое?
В тишине повисла тяжелая пауза. Все понимали: Василий III, стремясь к укреплению великокняжеской власти, видел угрозу в своих кровных братьях. Удельные князья, потомки Рюриковичей, всегда оставались костью в горле у московского престола. Однако цена, которую пришлось заплатить, оказалась слишком высокой.
– Что ж нам теперь делать? – рявкнул Юрий Дмитровский, глядя на брата с надеждой. – Покориться? Смирить душу с участью скопцов?
– Нет, брат, мы не скопцы, – ответил Андрей глухим голосом, в котором прозвучала угроза. – Мы – князья. И у нас есть право: на наследие, на жизнь.
Взгляд Андрея Старицкого метнул искры ледяной ненависти в сторону Елены Глинской. Этот взгляд, полный неприкрытой злобы, обжег великую княгиню, заставив ее сердце болезненно сжаться. Холодная волна прокатилась по ее груди, оставив после себя ощущение неминуемой беды.
Елена оставалась спокойной, даже сделала вид, что не заметила этого уничижительного взгляда. В ее глазах не отразилось ни тени страха, а только осознание надвигающейся бури и понимание, что каждый вдох теперь может стать последним. Она четко осознала, как хрупка власть в руках слабой женщины и как много врагов мечтают ее свергнуть. Но за этой внешней хрупкостью скрывалась стальная воля матери, готовой пойти на самые решительные меры ради будущего, которое она видела для себя и своего сына Иоанна.
Михаил Глинский угрожающей тенью застыл рядом. В каждом его движении, в каждой складке сурового лица читалась готовность в любой момент заслонить ее от надвигающейся опасности, принять на себя удар и уберечь от предательства. Его любовь к ней, как к источнику своего могущества, была всепоглощающей, готовой на самые немыслимые жертвы.
Князь Семен Бельский, словно застигнутый на месте преступления, поспешил отвести взгляд в сторону. В его опущенных глазах и нервном движении пальцев читалась трусливая надежда скрыть свои истинные, меркантильные намерения, утаить опасную игру, которую он вел за спинами других.
Старый боярин Василий Шуйский, напротив, не отрывал взгляда от этой напряженной сцены. В его глазах, обычно холодных и расчетливых, сейчас плясал зловещий огонек. Как хищник, предвкушающий победу над раненой добычей, он радовался хаосу, который собирался вокруг, надеясь извлечь из него выгоду.
После того как слова завещания отзвучали под сводами Грановитой палаты, митрополит Даниил, очевидно изнемогший, объявил о начале священного обряда приведения к присяге трехлетнего Иоанна.
Маленький княжич, словно оторванный от земли ангел, стоял на возвышении, еще не понимая всей тяжести возложенной на него ноши. Вокруг него один за другим преклоняли колени бояре и вельможи – гордые, властные люди, от которых теперь зависела судьба всей державы. Они клялись в верности ребенку, но в их сердцах зрели честолюбивые замыслы и стремление к господству, готовые при первом удобном случае вырваться наружу и погрузить страну в хаос. И только маленький Иоанн, с широко раскрытыми от страха глазами, не догадывался, что вокруг него уже закручиваются интриги и зреет предательство. Его детство было отравлено борьбой за власть, и ему еще только предстояло узнать о самых темных сторонах человеческой натуры.
В палате, как в могильном склепе, снова воцарилась тяжелая тишина. Она давила на плечи, словно каменная плита, и резала слух зловещим безмолвием. Все, кто сейчас здесь находился, нутром чувствовали: зачитанное завещание – еще не финал, а только пролог к грядущей буре, первый акт в жестокой драме за обладание властью, за право решать судьбу Московского великокняжества.
Впереди их всех ожидали запутанные интриги и коварные заговоры, подлые предательства и кровавые столкновения, способные запятнать историю багряным цветом. Хрупкое равновесие сил висело на волоске, готовое рухнуть в хаосе междоусобиц. Однако каждый из упомянутых в завещании был готов пойти на все, чтобы склонить чашу весов в свою пользу и заполучить лакомый кусок власти.
В спертом воздухе витало напряжение, как перед грозой. Искры ненависти и амбиций, животного страха и неутолимой жажды власти, подобно рою светлячков, метались вокруг, предвещая скорый пожар – огонь, который, разгораясь, поглотит все на своем пути, оставив после себя лишь пепел и руины.
Судьба державы зависела от решения каждого из правопреемников, оглашенных в завещании Василия III, и эта ноша давила на них с непомерной силой.
Глава 2
Глинская, литовская кровь,
Москва не дарует ей любовь.
Бояре только зубы точат,
Русь они совсем заморочат.
На трон сей женка не годна,
Державу ждет, лютая, беда!
Всего месяц минул с той поры, как в народе вспыхнуло возмущение из-за скоропостижной смерти великого князя Василия III Иоанновича. Эта потеря болезненно пронзила сердца подданных, пробуждая в них страхи и тревогу за судьбу государства, которое оказалось в руках молодой вдовы и матери-регентши малолетнего правителя. Беспокойство охватило умы людей, и разговоры о будущем Руси заполнили улицы и площади, подобно бурному течению реки, стремящейся к своему руслу.
Москвичи с неприязнью отзывались о чужеземке, чья принадлежность к ненавистному литовскому роду Глинских вызывала у них явное недовольство. Ее регентство в их глазах выглядело не просто предосудительным, а угрозой, нависшей над государственными устоями. Критически настроенные горожане считали, что ее влияние на жизнь государства – это результат постороннего вмешательства, а правительница, окруженная родственниками, не способна понять истинные нужды русского народа. Навязчивое восхваление ее добродетелей – благочестия, справедливости, милости и мудрости – воспринималось простыми людьми как лицемерие и раболепие придворной знати, старающейся угодить новой власти.
В народе открыто говорили, что управление огромным государством, полным противоречий и вызовов, порой не под силу даже сильному мужу, способному выстоять перед лицом испытаний. А что уж говорить о нежной, чувственной женщине, чьи взгляды и убеждения формировались под влиянием временщиков, плотно окружавших княжеский престол, как тени, алчущие власти? С каждым днем недовольство росло, и в воздухе витала напряженность, предвещавшая бурю, которая могла обрушиться на головы тех, кто осмеливался надеяться на благополучие в эти смутные времена.
В сумрачных палатах Кремля, где веками сплетались интриги и ковались судьбы государства Российского, Елена Глинская чувствовала себя хрупкой ладьей, брошенной в бушующее море. Смерть мужа, Василия III, обрушилась на нее, обрекая на регентство при юном наследнике, Иоанне IV, – часто болеющем мальчике с глазами, полными страха и непонимания.
Молодая вдова часами сидела у окна, глядя на заснеженный Кремль, и в ее душе боролись противоречивые чувства. С одной стороны, она понимала тяжесть возложенной на нее ответственности, с другой – ощущала безмерную усталость от постоянного напряжения и страха. Каждый день приносил новые испытания: доносы, интриги, заговоры. Ночами она не могла уснуть, представляя, как враги плетут против нее заговоры, а утром снова появлялась перед боярами с гордо поднятой головой, стараясь скрыть свою тревогу за маской решительности. В этих сумрачных палатах она не только правила государством, но и училась оставаться сильной, несмотря на все страхи и сомнения, терзающие ее сердце.
Елена обвела взглядом палаты, украшенные тяжелыми бархатными занавесями, в полумраке которых золотом мерцали лики святых на иконах. Здесь, в этом сердце русской власти, воздух пропитался запахом ладана и старого дерева, а еще – запахом страха и честолюбия. Она ощущала на своих плечах бремя великокняжеской власти, напоминавшее ей каменную плиту, готовую раздавить в любой момент.
Одно только напоминание о Боярской думе вызывало у нее дрожь. Змеиный клубок из гордых князей и знатных родов, где каждый плел свою паутину интриг, ежедневно и еженощно грезя о власти. Да, формально они были ее опорой, а на самом деле – смертельной опасностью.
– Они взирают на меня, как голодные волки на добычу, – прошептала Елена, обращаясь к своему отражению в полированном зеркале. – Считают меня слабой, ибо я женщина. Думают, что я дрогну.
Она вскинула голову. Нет, не дрогнет! В ее венах текла кровь Глинских – гордых и бесстрашных воинов. Ее воля с детства ковалась в придворных интригах, и кому, как не ей, доподлинно известно, как играть в эту жестокую игру.
С первых дней регентства Елена сделала ставку на тех, кому она могла доверять, на тех, чьи интересы совпадали с ее собственными. На людей, преданных ей, а не старым боярским родам. «Нужно вырвать власть из их рук, – напряженно думала она, сжимая кулаки. – Нужно окружить себя верными людьми, чтобы уберечь сына и державу».
Двумя яркими звездами, вспыхнувшими на политическом небосклоне Кремля, стали князь Михаил Глинский, ее родной дядя, и князь Иван Телепнев-Оболенский, молодой и амбициозный боярин, связанный с первым родственными отношениями.
– Смутно у меня на душе, – обратилась она к Михаилу Глинскому, когда он вошел в ее покои; его лицо, изрезанное морщинами, выражало твердость и решимость. – Страшусь, что разорвут нас на части, ибо каждый в Боярской думе уже ножи точит, удавы плетет, козни строит, дабы ослабить нас и власть нашу разрушить.
Михаил Львович бесшумно приблизился к ней сзади:
– Не страшись, Елена Васильевна, я с тобой и ни в жизнь не отступлюсь. Мы – Глинские, и никому не позволим нас сломить или в страхе держать. Сумеем показать им всем, что есть подлинная власть.
На эти его слова она обернулась и пристально посмотрела ему в глаза. Тот выдержал взгляд – не дрогнул и не отвел глаз, в которых читались твердость и уверенность.
– А потому не убоимся козней их и лукавства, – произнес он проникновенным голосом. – Вместе силу нашу покажем, державу укрепим и врагов одолеем. Знай, Елена: в единстве наша сила, и никто не сломит нас, коли вместе стоять будем. Токмо слушай, не презирай мои слова – все они тебе в подмогу…
Родственные узы крепко связывали Михаила Глинского и Ивана Телепнева-Оболенского. Михаил Львович был женат на двоюродной племяннице князя Ивана, и эта семейная связь служила ей надежной опорой в правлении. Благодаря этому родству она могла рассчитывать на поддержку и защиту двух могущественных семей, к одной из которых принадлежала сама, – и это значительно укрепляло ее положение на троне.
Князь Иван Телепнев-Оболенский – совсем другое дело. Он, подобно свежему весеннему ветру, врывался в затхлую атмосферу боярских интриг, наполняя ее энергией и решительностью. Его молодость и задор были заметны в каждом движении, а в выразительных глазах цвета топаза горел яркий огонь честолюбивых стремлений. Елена Глинская сразу разглядела в нем эти качества и, понимая их ценность, всячески поддерживала его амбиции. Да, князь жаждал власти, но она верила, что эта жажда не разъедает душу, а направляет его энергию ей на благо.
Великая княгиня, равно как и все при дворе, знала о его военных успехах при Василии III. Однако теперь, после смерти великого князя, ей потребовались иные доказательства верности Телепнева-Оболенского.
Первым испытанием для молодого военачальника стала проверка его дипломатических навыков. Елена намеренно отправляла князя на переговоры с литовскими или крымскими послами, внимательно наблюдая за тем, как он отстаивает интересы малолетнего Иоанна IV. Острый ум Телепнева-Оболенского, его находчивость в дебатах с послами очевидно демонстрировали, что он готов бороться за ее интересы до конца. Каждое его слово, каждый жест и взгляд становились для нее приятным открытием – новой строкой в книге верности.
Следующим шагом стала проверка его навыков в управлении государственными делами. Елена Глинская доверяла Ивану Федоровичу контроль над важными административными вопросами, а затем наблюдала, как он справляется с бумажной волокитой и интригами Боярской думы. Его умение находить общий язык с чиновниками и при этом оставаться преданным ее курсу стало для нее важным знаком.
Особое внимание Глинская уделяла тому, как Телепнев-Оболенский реагирует на растущее влияние боярской оппозиции. Она намеренно ставила его в ситуации, где он должен был проявить преданность ей, а не старым московским родам. Например, поручала ему возглавлять заседания Боярской думы, где его задачей было отстаивать ее позицию. Князь прекрасно справлялся с такими поручениями, полностью оправдывая надежды великой княгини.
Елена также испытывала его на способность хранить государственные тайны: как он относится к секретам, кому доверяет, а кого держит на расстоянии. И то, как он бережно относился к доверенной ему секретной информации, стало для нее знаком, что он полностью заслуживает доверия.
Важным испытанием стала проверка его лояльности в финансовых вопросах. Глинская поручала Телепневу-Оболенскому контроль над некоторыми государственными доходами и расходами, наблюдая за тем, как он распоряжается казенными средствами. Его честность и преданность в управлении бюджетом окончательно убедили регентшу в том, что она нашла в нем верного соратника.
Так, убедившись в его преданности не на поле боя, а в хитросплетениях дворцовой политики, Елена Глинская окончательно сделала свой выбор. Князь Иван Телепнев-Оболенский стал не просто военным лидером, а ее ближайшим советником и доверенным лицом. Его роль в управлении великим княжеством с каждым днем становилась все более заметной.
Их союз, зародившийся в тени кремлевских башен, быстро стал несокрушимой опорой, способной преодолеть любые испытания, уготованные им судьбой. Хотя его военные таланты были известны и раньше, именно его преданность и сноровка в государственных делах сделали молодого воеводу незаменимым для молодой правительницы.
Елена доверяла ему как советнику и другу, способному понять ее тревоги и поддержать в трудную минуту. А он видел в ней не только регентшу, обремененную ответственностью за державу, но и женщину, измученную одиночеством, страхом и неуверенностью. В его глазах она находила утешение и поддержку, столь необходимые ей в этот сложный период укрепления престольной власти. Князь Иван стал для нее тем, с кем она открыто делилась своими сомнениями и опасениями, не страшась предательства.
Но даже эта, такая драгоценная и важная для нее связь, таила в себе серьезную опасность. Любовь к Телепневу-Оболенскому делала молодую женщину уязвимой, позволяя врагам использовать эти отношения и чувства против нее самой. Связь с молодым воеводой подрывала авторитет великой княгини и давала недоброжелателям повод сместить ее с поста регентши.
– Государыня, – сказал однажды ночью воевода-красавец, от одного вида которого у молодой вдовы подкашивались коленки, а сердце наполнялось истомой, – тебе я предан и буду служить верой и правдой. А посему клянусь, что не дозволю Боярской думе посягнуть на твою власть и жизнь государя-младенца.
– Не государыня еще, но я верую в тебя, Иван Федорович, всем сердцем, – ответила Елена, не сводя с него пристального взгляда.
– Ты государыня сердца моего!
Елена Глинская самодовольно улыбнулась и добавила:
– Но помни, власть – это не только честь, а еще и тяжкое бремя. Не злоупотребляй ею и не превозносись над другими, кто верен мне и моему сыну.
Князь поднял на нее взгляд своих лазурных глаз, вызвав в душе великой княгини бурю чувств:
– Все разумею и не допущу, чтобы власть затмила мне очи. Я буду служить тебе до последнего своего вздоха.
Елена Глинская выразительно взглянула на Михаила Львовича, стоявшего поодаль вместе с другими преданными боярами. Князь Глинский только и ждал этого сигнала – вмиг смекнул, что к чему. Он давно приметил, как племянница положила глаз на молодого вельможу, – еще в 1526 году, когда Телепнев-Оболенский состоял в чине на ее свадьбе с великим князем Василием III. Старый боярин втайне радовался этой связи и открыто проявлял готовность всячески ее укреплять, чтобы упрочить собственное положение при великокняжеском престоле.
Момент настал! Михаил Львович что-то коротко шепнул боярам, и те, обменявшись многозначительными взглядами, вместе с ним один за другим покинули палату.
Великая княгиня и молодой воевода остались наедине.
– Послужишь, значит, до последнего вздоха? – переспросила Елена Глинская, вплотную и недвусмысленно приблизившись к князю.
– Клянусь! – прошептал Телепнев-Оболенский, задохнувшись, когда почувствовал, как маленькая и нежная рука молодой женщины скользнула под полу его кафтана и крепко обхватила за промежность.
– Как поживает твоя супружница? – в голосе великой княгини прозвучала усмешка.
– Иринка гостит у батюшки своего, князя Осипа Андреевича.
– Отправил подальше от дворцовых передряг?
– Так и есть.
– Вот и правильно. Пускай там и остается, – предостерегающе прищурилась правительница, – ежели не хочет жизнь свою опасности смертельной подвергать.
Князь Иван Федорович понял намек и, завороженный красотой правительницы, кивнул в знак согласия. Внутри него все закипело от неистового вожделения, необузданной страсти, выпущенной на волю диким зверем, который уже не помещался в маленькой ладони Елены Глинской.
– Так, послужи мне… до последнего вздоха! – она привстала на носочки и, не выпуская из руки то, чем теперь полновластно владела, жарко поцеловала князя в губы…
Глава 3
Свеча в Кремле чуть оплыла,
Глинская клятву произнесла.
Не просто женка – а кремень,
Власть защитит хоть в этот день!
За сына встанет, как скала,
Пусть знают все: она сильна!
Несмотря на поддержку дяди и любовника, Елена Глинская чувствовала, что ходит по тонкому льду. Каждый ее шаг находился под пристальным наблюдением, и любое решение могло стать роковым. Боярская Дума, подобно хищному зверю, выжидала момент, чтобы наброситься на нее и растерзать.
Она понимала, что ей придется оставаться сильной, хитрой и беспощадной. Придется играть по их правилам, но при этом ни на йоту не отступать от своих принципов. Ей придется защищать свою власть и жизнь государя-младенца, даже если для этого потребуется запятнать руки кровью.
– Я выстою, – произнесла она тихо, глядя в окно на засыпающий Кремль. – Докажу им всем, что стану сильной и мудрой правительницей. Я сохраню трон для своего сына, чего бы мне сие ни стоило.
В промозглую тишину кремлевских покоев, пронизанную слабым светом оплывающей свечи, ее слова прозвучали с той сокрушительной силой, которой обладают только самые искренние клятвы. Не просто слова, а обещание, которое вырвалось из глубины ее души, стало залогом верности самой себе – измученной женщине, внезапно взвалившей на свои плечи бремя власти. Клятва, выкованная из страха и надежды, боли утраты и непоколебимой решимости. Присяга, которую ей предстояло сдержать любой ценой, даже ценой собственной жизни, потому что от этого зависела ее судьба, застывшая в хрупком равновесии над бездной политических интриг и внутренних угроз.
