Образ зверя

– Конечно! Еще одна яйцеклетка, которую оплодотворила твоя божественная сперма!

– Фи, как некрасиво. Я бы поморщился, если бы мог.

– Крыса подопытная для твоих экспериментов! – Ася с силой ударила себя железной рукой по бедру и, свалившись на пол, зарыдала – от боли, от обиды, от беспомощности.

– Ну-ну, – громыхнул со своего стула Ректор. – У тебя мануальный манипулятор продвинутой модели, нечего жаловаться. У него почти нет недостатков – только реакция немного замедлена, если я правильно помню.

Опер подошел, наклонился и легонько похлопал Асю по плечу, успокаивая. Сам обратился к ректору:

– Увести ее? Я мог бы ее допросить, она наверняка знает…

Ася оттолкнула его и вдруг с силой ударила железным кулаком в причинное место. Следователь испустил сдавленный стон, нелепо согнулся и упал на колени. Второй удар впечатался в лицо. Нос с хрустом лег набок, глаза закатились. Следователь потерял сознание, растянулся по полу.

– Сукин сын, ублюдок! – взревела Ася и метнулась к Ректору.

Тот неожиданно проворно поднялся на ноги.

– Зачем это насилие? Может, поговорить нормально?

Ася не ответила. Ей не о чем с ним говорить. Разговоры не вернут Диму к жизни. Желание жить, стремление защитить ребенка, – все вдруг померкло, погребенное под нестерпимой, яростной жаждой мести.

Солдаты, привлеченные шумом, ввалились в зал. Ася – в пяти шагах от ректора. Она прыгнула, прошипев одно-единственное слово:

– Ненавижу!

А потом произошло странное. Время вдруг замедлилось, сломалось, поползло еле-еле. Ректор медленно приближался, она видела его во всех мерзких подробностях: ноги, обутые в сандалии, – старый самодур воображал себя римским императором, отчего не возложил венок на голову? – сросшиеся золотые пальцы с идеальными, ровными ногтями; мускулистые икры, навсегда застывшие в железном усилии; кроваво-красная тряпка, скрывающая отсутствующие чресла; рельефный пресс и грудь с абстрактными блямбами сосков; мощные металлические руки; золотая маска – пародия на античную статую; подвижные глаза-протезы с продвинутой оптикой; где-то там, за этими искусственными зрачками, плескался в питательном растворе мозг, нашпигованный проводами, как яблоко – спичками в древнем свадебном обряде, – единственное, что осталось от Ректора-человека. Разбить золотую скорлупу, вытащить этот мозг, раздавить его – и многолетней тирании настанет конец.

Чьи-то руки крепко, но аккуратно обхватили Асю. Она почувствовала чужое тело, крепко прижавшееся к ней. А потом время пустилось вскачь – секундное ощущение полета, мягкий удар, в глазах на миг потемнело, она перекатилась на спину, заморгала, приходя в себя. Сверху вниз, упираясь на руки, над ней навис незнакомый мужчина. Лицо неприметное, русые волосы давно не стрижены и падают на щеки.

– Мирись, мирись и больше не дерись, – сказал незнакомец.

V

Сначала все молчали, потом разом заговорили.

– Да тут и думать нечего, пусть дебила убьет!

– Это какая-то шутка…

– Не бойтесь, со всеми ему не справиться!

– Гаврилушка! Не дам!

Иса со скучающим видом сидел на сцене и чистил ногти кончиком серпа. За сценой находился черный ход, и Петр выжидал момент, чтобы сбежать. Если бы они навалились на маньяка кучей, возможно, у них был бы шанс – только Петр не верил в героизм односельчан. Тут уж каждый за себя, а Петр рассчитывал еще когда-нибудь понянчить внуков. Если они у него, конечно, появятся. Правда, по последним данным вероятность этого сводится к нулю. Особенно если учесть нездоровый интерес, который проявлял к нему душегуб.

Петр не успел ничего сделать. Иса застучал рукояткой серпа по деревянной сцене, призывая тишину.

– Время истекло, голубчики. Пора!

Иса отложил серп, упер локти в колени, положил подбородок на сведенные ладони – так смотрят за окно, когда скучают.

– Пусть говорит кто-то один.

Желающих не нашлось. Люди затравленно переглянулись и опустили головы, на Ису старались не смотреть – школьники на уроке у строгого преподавателя. Даже Гаврила притих, уловив общую тревогу.

– Ну что, никого? Петр, тогда я выбираю тебя! – Иса вяло махнул ему.

Живот свело. Петр не сомневался, как, наверное, не сомневался никто в этом зале, что Иса – это не просто опасный безумец. Все его фокусы – за гранью обыденного. Селяне ходили в церковь, молились богу, много говорили о высшем промысле – и вот впервые столкнулись со сверхъестественным. «Столкнулись с богом», – поймал себя на мысли Петр: Иса представился как спаситель, которого они ждали.

– Говори, голубчик, кого помилуем? Гаврилу или вашу популяцию?

Петр открыл рот, закрыл, как рыба, выброшенная на берег. Он в ужасе оглядел зал и вдруг выпалил:

– Гаврила…

Он хотел потянуть время и сказать, что Гаврила – конечно, умственно отсталый, но это не означает, что от этого его жизнь менее ценна; жизнь – вещь в себе, она самоценна – и прочее. Гуманистическая белиберда. Петр обрек бы Гаврилу на смерть, если бы Иса надавил на него; слова были необходимы, чтобы оправдать себя, снять камень с души. Вот только этого не случилось – дыхание предательски сперло, слова застряли в горле и наружу выскочило одно-единственное имя.

Иса хлопнул в ладоши, тряхнул головой, весело улыбнулся, отчего на лице появились симпатичные ямочки.

– Решено! Молодец, ты сделал правильный выбор!

В этот миг охранник бросился на маньяка. Петр не понял, что произошло. Он увидел, как два тела сплелись в борьбе. Страх и отчаяние на лице нападавшего; искренняя, детская радость на лице Исы. Ужас и безумие. Голова охранника вдруг взорвалась, исчезла в алой вспышке – это серп, символ их веры, прочертил на человеческой шее прямую. Из рассеченного горла брызнул поток крови. Иса, перекрашенный в красное, хохотал. Зал заполнился криками, плачем и ругательствами. Первая смерть – только прелюдия к симфонии резни, которую намеревался сыграть спаситель. Иса исчез – просто перестал находиться там, где его только что видели. В следующий миг – он повсюду.

Картина не укладывалась у Петра в голове. Зеркальный лабиринт, отражения в отражениях. Иса, перепачканный кровью, с открытым гогочущим ртом, с блестящими дикими глазами, с серпом, опускающимся и поднимающимся, как лопасть мельницы. Люди, бегущие, падающие, ползущие – умирающие. Запрокинутые головы, раскрытые рты, выпученные глаза. Серп жалит горло, половинит лицо, раскрывает живот, кусает икры. Мгновение, растянувшееся в бесконечность, – пир смерти, бойня, кошмар мясника. Кровь на полу, много крови, лужа, потоп. И Иса, черно-красный, красно-черный, вершащий свой страшный суд – жнец, косящий людей, как траву. Женщины – в обмороке, мужчины – на том свете. И если там, за порогом, что-то есть, если бог – судья, горе всем нам.

* * *

Иса сдержал обещание. В зале больше не осталось мужчин, кроме Петра и Гаврилы. Только трупы.

Петр ощущал, как по волосам ползет седина. Еще чуть-чуть, и он сойдет с ума. Большинство женщин в обмороке, кто-то сидит на полу и беззвучно плачет, пряча лицо в ладонях, чтобы не видеть последствий бойни. Гаврила громко и заунывно скулит, уткнувшись в материнскую грудь.

– Отличное завершение нашего маленького этюда, вы не находите? – сказал Иса, ни к кому конкретно не обращаясь. – Меня ждут другие дела, надо спешить. Можете выдохнуть. Прощаюсь с вами – до скорого! Петр, – Иса подмигнул и усмехнулся, – остаешься за главного. Теперь все эти женщины – твои. Плодитесь и размножайтесь! Вернусь – проверю.

Глава 4

I

Таши весело скакали по ступенькам – прочь от разгневанной библиотекарши. Старушка катилась следом, потрясая кулаками и выкрикивая проклятия.

– Деньгами!.. Своими!.. Жулье!.. – библиотекарша сбилась с дыхания и кричала невпопад.

– Полегче, бабуля! – через плечо бросила Таша.

– Если бы мы и вправду деньгами сорили, их бы у нас не было, – резонно заметил Таш.

– Если каждому давать, то не выдержит кровать! – добила Таша старушку.

Библиотекарша остановилась на ступеньках, схватившись за бок и тяжело дыша. Под удивленные взгляды пары прохожих бабуля плюнула вслед близнецам, топнула ногой и заковыляла прочь.