Царь горы

Где-то в горах тявкали шакалы, монотонно гудел движок, и Борисов наконец уснул. Его и других офицеров, вылетающих в Баграм, дежурный поднял ещё до рассвета.

Когда на востоке в быстро редеющем сумраке сначала неясно, а потом всё более отчётливо, как на проявляемом фотоснимке, проступили и тут же занялись пожаром в лучах встающего солнца окрестные горы, «вертушка» поднялась в воздух.

На бетонке, которая на целый год должна была стать для него родной, вертолёт встречала группа военных. Майор с седыми висками и выжженным солнцем русым чубом, выбивающимся из-под фуражки, безошибочным взглядом выцепил в кучке прилетевших Борисова:

– Заместитель командира обато по политчасти майор Петров, – взял он под козырёк. – А вы, как я понял, капитан Борисов – мой сменщик?

– Так точно, товарищ майор, прибыл вам на замену. А как вы меня узнали?

– Не поверите, увидел вас, и как магнитом потянуло… – Майор улыбнулся, и его суровое лицо сразу стало добрее. – Просто фантастика какая-то!

Борисов улыбнулся в ответ:

– Заждались, наверное, вот чутьё и обострилось.

– Есть немного. Последние недели жена и сын чуть не каждую ночь снятся… – с лёгким смущением признался Петров.

– Да я вроде бы и не опоздал…

– Прилетели день в день. Кадровики своё дело знают. Давайте сразу на «ты», если не возражаете?

– Не возражаю. – Борисов пожал майору руку. – Я Виктор.

– Виталий, – ответил на рукопожатие Петров и тут же, уже по-свойски, спросил: – Витя, а ты водку привёз? Хотя комсомолец в дукане «затарился» к твоему приезду, но не хочется за знакомство «кишмишовку» глотать… Она мне за год уже поперёк горла встала.

Борисова ещё в Ташкенте проинструктировали, что с главным «русским напитком» за «речкой» напряжённо. В его чемодане среди сменного белья, бритвенных принадлежностей, заветной тетради со стихами и парадной формы, которую приказали взять в «командировку на войну», лежала пара бутылок «Столичной».

Он кивнул, мол, а как же – традицию знаю.

– Тогда вперёд, карета подана. Сейчас закинем раненого в «вертушку» и поедем к комбату – представишься, как положено. Затем – ко мне в модуль, вернее, уже – к тебе… Дастархан накрыт! Секретарь партбюро – за тамаду… – Петров ловко подхватил чемодан Борисова и пошёл упругой походкой к стоящей чуть поодаль «таблетке» – санитарному уазику.

Двое санитаров в грязно-белых халатах выгрузили из «таблетки» носилки и направились с ними к вертолёту.

Раненый до подбородка был накрыт простынёй, вся нижняя часть которой пропиталась кровью. Его лицо, осунувшееся и бледное, несмотря на въевшийся в кожу загар, показалось Борисову знакомым.

Рядом с носилками семенил капитан-медик с системой для переливания крови в поднятой руке:

– Кто это, док? – спросил Борисов.

– Прапорщик, десантник… Минно-взрывная травма обеих нижних конечностей… В Кабул везём… – на ходу отозвался тот.

– А фамилия как? – Борисов пошёл рядом.

– Щуплов… Прапорщик Щуплов, 345-й отдельный гвардейский парашютно-десантный полк… Знакомый, что ли?..

– Знакомый… – Борисов скорым шагом пошёл к «таблетке», у которой поджидал его майор Петров.

– Что, сослуживца встретил? – поинтересовался он.

– Одноклассник. Женька Щуплов, второгодник и школьная шпана… Никак не ожидал его здесь увидеть…

– Здесь и неожиданностей много, и шпаны хватает… – Петров разразился неожиданной сентенцией: – Запомни, Витя: война сама по себе дело неожиданное. Она ничего в человеке не добавляет. Ни лучше, ни хуже его не делает, а только действует, как проявитель: дерьмо сразу наружу всплывает, а порядочность и на войне собой остаётся…

Весь остаток дня, пока Борисов представлялся начальству и политработникам батальона, и после, когда они с Петровым и секретарём партбюро Сметанюком обмывали его приезд, он вспоминал обескровленное лицо Щуплова и бурые пятна, проступившие через простынь…

«Женька останется без ног… Если вообще выживет… И всё это называют «интернациональный долг»… А долг, оказывается, обыкновенное перемалывание живых и здоровых людей в пушечное мясо, которое в цинках, словно тушёнку, везут в Союз…» – крамольные, непривычные для замполита мысли ворошились в его мозгу, на который ни советская водка, ни добавленная к ней «кишмишовка», она же – «шаропа», припасённая старожилами, не оказывали в этот вечер никакого одурманивающего воздействия.

«…Их нежные кости сосала грязь, над ними захлопывались рвы…» – вот реальность, с которой надо было Борисову свыкнуться.

3

Батальон в Баграме обслуживал полёты отдельного штурмового авиаполка и смешанной вертолётной эскадрильи. Штурмовики Су-25, они же – «грачи», совершали боевые вылеты с завидной регулярностью: и днём, и ночью. Вертолётчики ночью практически не летали, но в светлое время суток навёрстывали упущенное.

И штурмовики, и «вертушки» надо было постоянно заправлять, обеспечивать электричеством на старте, охранять на стоянках. На обато так же лежала обязанность подвозить боеприпасы и запчасти, чистить взлётно-посадочную полосу, обеспечивать лётно-техническую и солдатскую столовые всем необходимым: водой, нуждающейся здесь в специальной обработке, продовольствием для всех категорий военнослужащих…

Особый вопрос – санитария: помывка личного состава и стирка белья; борьба с полчищами мух, не дающими в столовой ложку ко рту поднести, а в палатках – заснуть, и с ядовитыми тварями – скорпионами, фалангами, каракуртами, заползающими в обувь и одежду…

Для решения всего комплекса задач батальон был укомплектован тремя с половиной сотнями офицеров, прапорщиков, солдат и включал в себя три роты: аэродромно-эксплуатационную, автотехническую и охраны, и всякие службы – ГСМ, продовольственную, вещевую, медицинскую…

Такое «хозяйство» и в мирной обстановке не позволит бить баклуши. Что уж говорить о войне! Тут и командир, и замполит, и все остальные офицеры – знай, гляди в оба и не забывай об армейской пословице: «Куда солдата ни целуй, везде у него – задница!»

Политотдел 40-й армии с завидной регулярностью информировал офицерский состав о чрезвычайных происшествиях, большинство из которых совершали военнослужащие срочной службы. Солдаты и сержанты «ограниченного контингента» то и дело тащили в палатки неучтённые боеприпасы и оружие, срывались в «самоволку», чтобы у местных торговцев выменять патроны и гранаты на тёмно-зелёные пластины «насвая» – смеси табака и гашёной извести, на анашу или гашиш. Обкурившись, дрались и палили друг в друга, лазили на бахчи за дынями, болели дизентерией, мародёрничали… Были случаи, когда этих молодых дуралеев ловили «духи», продавали в рабство, резали на «ремни», а головы несчастных «шурави» подбрасывали к границам аэродромов и воротам воинских частей.

И хотя подобные нарушения дисциплины случались, батальон Борисова всё же обеспечивал работу авиационных подразделений достойно: самолеты и вертолёты взлетали в срок и выполняли поставленные боевые задачи.

В повседневной круговерти, в которой жил обато, война давала о себе знать только пробоинами на фюзеляжах вернувшихся штурмовиков да ночными обстрелами аэродрома, к которым Борисов вскоре привык… И всё же тревожное ощущение, что смерть ходит рядом, не покидало его.

«На войне победа определяется, в конечном счёте, состоянием духа тех масс, которые на поле сражения проливают свою кровь» – этот ленинский лозунг, написанный на планшете в походной Ленинской комнате, требовал постоянной работы и от самого Борисова и от всего партийно-политического состава батальона. И снова, как в ту пору, когда Борисов служил замполитом роты, не оставалось у него ни минутки свободного времени: приходилось проводить партийные и комсомольские собрания, политинформации и политучёбу, выпускать листовки и стенгазеты, представлять сводки о морально-политическом состоянии подчинённых, оформлять наградные на отличившихся…

Самым тяжёлым делом оказалось отправлять в Союз «двухсотых» и писать письма матерям погибших. Поскольку батальон в активных боевых действиях не участвовал – в атаки на душманов не ходил и по горам не лазил, собственно, боевых потерь, среди подчинённых Борисова было немного – при обстреле колонны сгорели в топливозаправщике прапорщик Зыков и рядовой Узенбаев, ещё двое солдат: Мартьянов и Бойко подорвались на фугасе, тоже во время транспортировки грузов… Пятеро военнослужащих погибли по своему разгильдяйству. Один из-за баловства с оружием, другой – подорвался на растяжке, выставленной за аэродромом, ещё трое отравились «пойлом», выменянным в самоволке… Все эти случаи в официальном донесении списали на «боестолкновения с мятежниками», но Борисов чувствовал в смерти каждого и свою вину – не доглядел, не воспитал, не разъяснил…

Слабым утешением служило то, что нелепых смертей на этой войне было немало, как и лжи о потерях и подвигах.

Знакомые вертолётчики рассказали, как погиб два года назад полковник-штабист из Москвы. Штабист возвращался из Кундуза в Кабул после проверки. Вертолёт подбили, и он вынужден был сесть.

Все выскочили из «вертушки», залегли. И тут москвич метнулся назад к вертолёту.

– Назад, товарищ полковник! Сейчас рванёт! – заорал командир.

– У меня там пакет важный… – Полковник нырнул в салон.

Он успел выскочить обратно с огромным пакетом и даже сделал несколько шагов от вертолёта. Тут и рвануло. В баках – две с лишним тонны керосина. Полковника окатило горящей смесью… Экипаж бросился на помощь, но и сам полковник, и его «важный пакет» сгорели в считаные минуты. Командир вертолёта, пытаясь потушить живой факел, получил ожог обеих рук…

Оказалось, полковник вёз две дублёнки – жене и дочери в подарок. А в донесении написали: «пал смертью героя, выполняя свой воинский долг». И к Звезде Героя Советского Союза представили… Звезду всё-таки не дали – наградили посмертно орденом Красного Знамени.

Ещё одна нелепость: капитан-десантник подорвался, позарившись на японский магнитофон. Разведбат взял базу мятежников, стали шуровать в «духовских» землянках, капитан увидел дефицитную вещь. А «бакшиш» оказался с сюрпризом – взорвался у него в руках… Тоже посмертно представили к ордену. Не напишешь же в представлении, что из-за магнитофона офицер погиб! Но и без награды оставлять до конца «исполнившего свой интернациональный долг» было не принято…

Все эти истории широко обсуждались среди личного состава «ограниченного контингента», но, как правило, никого ничему не учили: «Каждый сам наступает на свои грабли. И каждые грабли стреляют по-своему…»