– Настоящий защитник всё должен уметь: и стрелять, и бегать, и прыгать, и подтягиваться! – И они стали два раза в неделю ходить на тренировки в спорткомплекс.
Как-то так получилось, что и секцию, и литературную студию одновременно с ними стала посещать девочка из девятого класса соседней школы. Звали её Соня Голубкова.
Девочка – не лучше других: круглое лицо с веснушками, застенчивая улыбка, две косички вразлёт. Невысокого роста, крепкие ножки «козликом». В спортивной секции она занималась бегом с барьерами, а в литературную студию приносила свои первые сочинения, которые, как и вирши самого Борисова, стихами, в полном смысле этого слова, ещё назвать было нельзя. Так – неумело зарифмованные мысли, за которые всклокоченный и вечно навеселе руководитель студии Чуркин её мягко, но постоянно критиковал. И в спортивной секции Соня тоже была далеко не самой лучшей, выше третьего места на соревнованиях никогда не занимала…
И всё же именно с появлением Сони Голубковой на его горизонте с Борисовым стали происходить ранее небывалые вещи. Он, а это случилось уже в начале восьмого класса, вдруг ни с того ни с сего начал внимательно приглядываться к своему отражению в зеркале. Подолгу разглядывал себя, как будто раньше никогда не видел: от пушка, пробивающегося над верхней губой, до какого-нибудь прыщика, вдруг и совсем некстати вскочившего на лбу… Собственное отражение Борисову совсем не нравилось!
А вот Соня ему нравилась всё больше и больше: и веснушки на носу, и улыбка, и ножки «козликом». Она же во все глаза глядела на Царедворцева – высокого, стройного и красивого. Прежде Борисов как-то и не замечал, что его друг Коля выше на целых полголовы, что у него брови вразлёт, как у героя-молодогвардейца Олега Кошевого, и улыбка, как у первого космонавта Юрия Гагарина, на которого Борисову так хотелось быть похожим.
Всё это было у Царедворцева: и рост, и брови, и улыбка. И ничего этого не было у него – Борисова… Конечно, он и прежде видел, что девочки из совета дружины, да и не из совета тоже, на Колю Царедворцева смотрят как-то по-особенному, проще говоря – заглядываются, но это обстоятельство его прежде совсем не беспокоило.
Да и теперь, возможно, Борисов пережил бы, что Соня не замечает его, если бы не стал свидетелем спора, который возник в раздевалке ДЮСШа между Колей Царедворцевым и Игорем Лапиным. Лапин был на два года старше их и занимался десятиборьем. Широкоплечий и плотный, с непомерно длинными руками и бычьей шеей, он смахивал на Квазимодо – страшилище, о котором Борисов недавно прочитал у Гюго, и обладал такой же недюжинной силой. Он всегда занимал первые места на областных соревнованиях по своему виду спорта, чем ужасно гордился и, быть может, поэтому считал себя неотразимым.
– Да я со всеми девчонками из нашей секции целовался, – хвастался он, складывая в спортивную сумку пропревшую майку. – Со всеми, кроме этой дуры Голубковой…
Ехидно поглядев на Царедворцева, Лапин вдруг заявил:
– Я вижу, что она только на тебя и косит! Через барьер скачет, а сама сечёт, смотришь ты на неё или нет!
Царедворцев усмехнулся:
– Ну и что? Пусть смотрит, если хочет…
– Спорим, я эту Соньку первым поцелую! Хоть она по тебе и сохнет… – хохотнул Лапин. – Спорим? Ну что, слабо?
Царедворцев не привык уступать:
– Ну, спорим!
– На твои часы! – выпалил Лапин.
Часы у Царедворцева были новенькие – «Командирские», такие в обычном магазине не купишь, только в «Военторге», и то по великому блату. На эти часы Лапин давно глаз положил, вот и нашёл повод…
– Хорошо, – согласился Царедворцев. – А ты что поставишь?
– А что ты хочешь? – Лапин демонстрировал полную уверенность в своей победе.
– Твои кроссовки «Адидас».
«Зачем Кольке вторые кроссовки? У него свои такие же есть…» – успел удивиться Борисов. Фирменные кроссовки были дефицитом, куда большим, чем часы «Командирские». Стоили они целых двадцать шесть рублей! Но в магазинах их не было. Доставали кроссовки через знакомых продавцов или покупали с рук – в три раза дороже. Борисов тренировался в китайских кедах «Два мяча» и о таких кроссовках даже не мечтал…
– Замётано! – согласился Лапин. – Кто разобьёт? Давай, Борисов, разбей!
Обескураженный Борисов замешкался, и сцепленные руки спорщиков разбил кто-то другой.
По дороге из ДЮСШа он попенял Царедворцеву:
– Зачем ты так, Коля? Сонька – девчонка хорошая…
Царедворцев вытаращился:
– Ты, Витька, влюбился, что ли, в Голубкову? Во даёшь!
– Ещё чего… Ничего я не влюбился, – тут же открестился от своих потаённых чувств Борисов. – Просто нехорошо как-то… спорить… о таком.
У Царедворцева, как всегда, нашёлся веский и неоспоримый аргумент:
– Ты хочешь, чтобы Голубкова этому моральному уроду Лапину досталась?
И Борисов не нашёл что возразить.
Он продолжал переживать, не зная, что делать в такой ситуации. Как поступить? Вечером неожиданно написал стихотворение.
Бабочка над пламенем костра
Яркой, изумительной окраски.
Как она в движениях быстра,
Как блестят неоновые глазки!
Над костром описывая круг,
Так она к огню, к теплу стремится…
Страх берёт, что если в искру вдруг
Красота такая превратится…
Свет изменчив, может, потому
Я взмахнул на бабочку руками:
Улетай в спасительную тьму,
Чтоб тебя не опалило пламя!
На следующем заседании «Мартена» листок со стихотворением он подбросил в портфель Голубковой, согревая себя надеждой: «Может быть, она догадается, что ей грозит опасность?»
Но Соня после окончания занятий ушла с Царедворцевым, вызвавшимся её проводить.
В Борисове в этот момент как будто щёлкнул переключатель.
До сего дня он безоговорочно воспринимал все слова Царедворцева как истину в последней инстанции, оправдывал все его поступки и вечный командирский тон. И вдруг как будто очнулся, посмотрел прояснившимся взглядом на друга, с которого, как с новогодней ёлки, слетела вся позолота и мишура. И предстал пред ним Царедворцев совсем не таким идеальным, каким казался, и вовсе не вожаком, следовать приказам которого необходимо и на которого положено равняться.
Он решил, что не станет допытываться: получилось ли у Царедворцева поцеловать Голубкову (она в одночасье вдруг перестала его вовсе интересовать), а следуя пословице индейцев-апачей: «Человек должен сам делать свои стрелы», захотел выйти из тени и доказать себе, что и он что-то значит.
Борисов снял с полки свою копилку, взял из ящика с отцовскими инструментами молоток и одним ударом расколол «свинку». Пересчитал деньги. Вышло двадцать два рубля с копейками. Убрал осколки и дождался отца со службы:
– Па-а, а у вас лётчики летают в Москву?
Павел Андреевич кивнул:
– Летают. Завтра на Чкаловский борт пойдёт… А что ты хотел, сын?
– Кроссовки нужны позарез. Адидасовские. Может быть, ты попросишь, чтоб там купили? У нас таких нет… Я вот и копилку расколол… Правда, немного не хватает… Добавишь?
– А как же велосипед? Ты же мечтал…