Бульварное чтиво. Повести и рассказы
Щукин притащил огромную бутыль, разлил по стопкам.
– Ух! Хороша самогоночка! Сам гнал? – Клава выдохнула и забросила в рот серебристую кильку.
– Сам, родимая! Все сам… Холостой я!
– Ты это брось, холостой! Отныне я твоя супруга. По закону ублажать обязан. А не то… – Взгляд Клавы упал на телефон. – Целуй, давай! Невтерпеж уже!
– Сейчас еще врежем и начнем! – Щукин наполнил стопки.
Он не ошибся – долго уговаривать не пришлось. Утопленница залпом проглотила самогон. Ее водянистые глаза засверкали.
– Не курила сто лет. Угости папироской!
Под потолком клубились облака табачного дыма. Клава пьянела на глазах. Вася с содроганием поглаживал ее плечо, покрытое пупырышками, и думал, как избежать порочной связи. На его счастье, утопленнице стало не до любви. Заплетающимся языком она пела все, что могла припомнить. Щукин то и дело подливал ей, доводя до коматозного состояния.
– Ты это… – Клава окинула хозяина дуравым взглядом и отключилась.
Вася уложил ее на диван и закрыл, как покойнице, глаза.
– Спи спокойно, любимая!
Булькающий храп заполнил комнату. «Лишь бы не оклемалась раньше срока», – Щукин с трудом поднял сморенную алкоголем Клаву и перетащил в багажник автомобиля.
Прохладная вода мгновенно привела Рыбину в чувство.
– Какой же ты коварный! – Она презрительно скривила лицо и погрозила пальцем.
Окончательно убедившись, что все мужики – сволочи, Рыбина поклялась мстить им. Вскоре ей представился удобный случай.
IV
На заросшем бархатными лопухами берегу сидели два рыбака. Клева не было. От скуки мужики переговаривались, изредка поглядывая на поплавки. Под натиском солнечных лучей туман над озером постепенно растаял. Где-то сзади тревожно крикнула птица. Рыбаки вздрогнули и обернулись.
Тяжело шелестел листвой просыпающийся лес; хулиганистое эхо подпевало лягушачьему хору. Мужики повернулись обратно и увидели молодую женщину с распущенными мокрыми волосами. Она стояла по грудь в воде и сконфуженно улыбалась бескровными губами.
– Ты кто, милая? – взволнованно спросил один из рыбаков.
– Клава я, в «Раю» работаю! С приятелем на лодке катались да перевернулись нечаянно. От платья пришлось избавиться. Иначе утопла бы!
Куда делось нижнее белье, незнакомка объяснять не стала. Она обняла покрытые гусиной кожей плечи.
– Замерзла ужасно. Ноги судорогой сводит, помогите на берег выбраться!
Рыбаки переглянулись и стали скидывать одежду. Наперебой затараторили сороки, с любопытством за происходящим следили лягушки. Оставшись в трусах, мужики вошли в воду. С мольбой в глазах Клава тянула к ним руки. Обнаженная девичья грудь действовала магически: благодетели с ревностью устремились к девице, она же неприметно удалялась. Дно уходило из-под ног, и мужики пустились вплавь.
V
– Слышала: опять двух утопленников выловили! – Полная женщина бросила в алюминиевый бак очищенную картофелину и тыльной стороной ладони провела по лбу. – Говорят, лоскотуха в наших краях появилась. Только мужиков топит! А еще я слышала, будто ищет она того, кто ее на тот свет отправил. Вот как в могилу его загонит, так и прекратит баловство!
– Да ну тебя! Какая лоскотуха?! Американцы на Луну мотаются, как на дачу! Кусто все моря-океаны облазил. Ни русалок, ни сирен не видел. – Поджарая, как гончая собака, собеседница отложила в сторону нож. – Помнишь, у нас официанткой работала Клавка Рыбина? Уж год, как пропала. Ни слуху ни духу! Скажи еще, это она безобразничает!
– Чем черт не шутит? Может и она! Заочно-то ее отпевать не стали. Батюшка сказал, пока тело не найдут, обряд он совершать не будет! А коли не отпетая, то всего от нее ожидать можно!
– Мелешь ахинею, а еще в партию вступать собралась! Такое брякнешь, хоть стой, хоть падай!
Женщины замолчали, раздраженные друг другом.
VI
– Сухов, чего филонишь? Куришь одну за другой! Или я за тебя копать должен? Кончай бездельничать. Две могилы надо вырыть. Сегодня рыбаков хоронить будут, что на днях утопли.
Федя выплюнул изжеванный окурок и взялся за лопату.
– Знаю. Один из них жил по соседству. – Копнув пару раз, он вытер потное лицо. – Труд сделал из обезьяны человека, а из человека – лошадь! Эх и печет! Искупаться бы!
– В морге искупают! Рой, давай! – огрызнулся напарник.
Когда с могилами было покончено, гробокопатели развалились на заросших травой холмиках. Ближе к обеду послышались звуки похоронного оркестра. Сухов поднялся.
– Несут горемычных! Накинь рубаху – неприлично мертвяков в последний путь голышом провожать.
Вереница людей с венками заползла в кладбищенские ворота. Следом внесли бывших любителей ухи и сушеной воблы. Траурное шествие застыло напротив вырытых ям. Гробы установили на заранее приготовленные козлы. Не обращая внимания на вдовьи вопли, батюшка отслужил панихиду. Родные и близкие стали прощаться с покойниками.
Скулеж похожих на ведьм плакальщиц поплыл над кладбищем. Рыдали неважно – согласно тарифу. Сухов подошел к гробу, коснулся одутловатой руки мертвеца и уже собирался отойти, как утопший сосед сквозь зубы процедил:
– Клава тебе привет передает!
Федя шарахнулся в сторону. Под сдавленный возглас толпы он подвернул ногу и свалился в могилу. Напарник спрыгнул следом. Народ забыл о своих мертвецах и бросился к месту трагедии: каждому хотелось стать очевидцем чужого горя.
– Все, откувыркался! – крикнул из могилы Федин коллега. – Кажись, шею сломал.
В ту же ночь случилось еще одно необъяснимое событие, взбудоражившее город. Находясь на дежурстве, Васька Щукин сквозь дрему услышал хлюпающие звуки со стороны озера. Он схватил фонарь и побежал к мосткам. Потрясению сторожа не было предела: освещенный луной водоем клокотал, исчезая под землей.
Утром толпа зевак с изумлением смотрела на котлован, покрытый толстым слоем донных отложений. Следующей весной талые воды заполнили его и превратили любимое место отдыха горожан в заросшее осокой болото.
Гудвин
I
Вымощенная булыжником площадь неоднократно меняла название. Изначально она именовалась Торговой, затем – площадью Революции. Спустя много лет после кровавых событий стала Театральной. С одной стороны овального плаца жались друг к другу многочисленные кафе и магазинчики; с другой находилось здание драматического театра, построенное в середине девятнадцатого века. Между ними раскинулся сквер. Огороженный ажурной решеткой, разделенной на секции кирпичными столбами, он шумел листвой и пускал облака тополиного пуха. Вдоль ограды вытянулся тротуар с вросшими в него чугунными фонарями каслинского литья. Около одного из этих великанов по утрам появлялся нищий.
Он сидел на асфальте и не проявлял ни к чему интереса. Грязный пиджак с большими заплатами на локтях, войлочные боты и мятые брюки свидетельствовали о том, что человек ведет не вполне нормальный образ жизни. Однако пьяным или с похмелья его никто не видел. Сколько ему лет, определить на глаз было сложно. Внешность побирушки менялась в зависимости от погоды. Иногда он казался стариком, а порой – вполне трудоспособным мужчиной. Прохожие бросали в кепку медяки и шли дальше, совсем не интересуясь, кто этот человек и какая нужда заставила его сидеть с протянутой рукой.
Николай Гудвин ежедневно проходил мимо, но завести разговор не осмеливался. Однажды он пересилил себя, приблизился к попрошайке и присел на корточки. Тот выглядел моложе обычного. Видимо, солнечные лучи разгладили морщины на его лице, или он хорошо выспался.
– Что, мужик, работать неохота? А клянчить не стыдно?
С возрастом все люди становятся философами – сказывается накопленный опыт. Но не многие им делятся. Нищий почесал заросшую щетиной щеку.
– Ты слышал, чтобы я клянчил? Люди сами подают. Если есть лишние деньги, почему бы не поделиться?
– И тебя это устраивает?
– Меня устраивает все, кроме суеты. Посмотри вокруг. Куда все бегут, куда торопятся?
– Странно ты рассуждаешь. По делам! У всех они есть, кроме тебя. Если все усядутся под забором, то некому будет подать милостыню. В результате – сдохнут от голода! Я, например, играю на сцене. Дарю зрителям эмоции, заставляю их думать, сопереживать… – Николай полез в карман за сигаретами.
Пока он прикуривал, собеседник вывернул тему наизнанку:
– Люди, не задумываясь, бегут к смерти. С каждым шагом она все ближе и ближе. Человечество забыло, что находится в гостях; стремится к комфорту и праздности. Настанет момент, когда нить жизни оборвется, и все окажется напрасным: ведь ничего на тот свет не захватишь. Даже эмоции и аплодисменты!
Слова нищего задели самолюбие Николая. Они будто подчеркнули ничтожность его профессии.
– А какая польза от тебя? – завелся он.
Старик не задумываясь, ответил:
– Какая польза? Я не мешаю людям жить. Допустим, я умру, станет ли кому-то легче? Нет! Потому что я не доставляю хлопот! Если же не будет тебя, то твой партнер по сцене начнет потирать от радости руки. Ведь отныне лучшие роли достанутся ему! Вот и думай, кто из нас лишний.
Николай вспомнил, как на него напали год тому назад. Лишь по счастливой случайности прохожие помешали преступникам. Тогда Гудвин посчитал это хулиганством и не придал особого внимания. Теперь же посмотрел на произошедшее иначе.
– Каждому свое: тебе – паясничать на сцене, другому – печь хлеб. На мою долю выпало сидеть и наблюдать за ходом жизни. Иди, занимайся делом – забор двоих не прокормит! – сказал нищий и отогнал назойливую муху.
– Ну, ты и фрукт! – Николай бросил в фуражку монету.
Прокручивая в голове беседу, он не торопясь побрел к театру. Что-то особенное было в рассуждениях старика, они раскрывали другую, до сей поры мало интересующую Николая сторону бытия. Он все больше времени проводил в беседах с философом. Истолкованные им обыденные вещи обретали совершенно иной смысл. В то же время хотелось ущемить самолюбие уверенного в своей правоте бродяги. Посмотреть, как он начнет злиться.
– Понятно, что живешь ты неважно. Семьи нет, ухаживать за тобой некому. Одиночество не угнетает?
Нищий саркастично ухмыльнулся.
– Глянь на своих друзей – наглажены, сыты. Дома жена и дети, все вроде бы хорошо. Но спроси их: при виде прелестной девы не хочется ли им стать холостяками и приударить за ней? А беззаботно гуляющая молодежь, не связанная узами брака, не вызывает у женатиков зависть и сожаление, что на ее месте не они? Одиночество меня не угнетает. Наоборот, оно освободило от многих хлопот и предоставило уйму времени для размышлений.
Крыть было нечем, и Гудвин пошел ва-банк:
– Пробьет час, и ты умрешь. Хоронить тебя будет некому; никто не помянет добрым словом.
Старик перебил речь Гудвина смехом.
– Все так! Но разве ты испытаешь удовлетворение, когда над твоей могилой прольют реки слез? Тебе будет безразлично – покойника проблемы живых не интересуют! Мысли о собственных похоронах беспокоят людей до тех пор, пока они живы.
У Гудвина затекли ноги, он поднялся.
– Тебя послушать, так жизнь – бесполезная штука! – иронично заметил он.
– Она не бесполезная, она вредная. Ибо ведет к кончине, заставляя при этом страдать!
– Так и радость она приносит! – возразил Николай.
– Приносит, – старик вздохнул. – Запомни: никакая радость не облегчит предсмертных мук! Люди об этом редко думают, но, корчась в агонии, проклинают день, когда появились на божий свет. Выходит, счастливы те, кто не родились.
II
Дым кремированной листвы витал над городом. Оплакивая похороны лета, шли дожди. Осень согнала философа с насиженного места. Он пропал, как будто его никогда и не было. С исчезновением попрошайки ничего не изменилось. Николаю первое время не хватало странного собеседника, но постепенно он о нем забыл.
Благодаря внешности и артистическим способностям, Николай быстро поднимался по карьерной лестнице. Ведущие роли в театре, съемки в сериалах и рекламе приносили неплохие доходы. Незаметно он перешел в категорию людей, у которых все в жизни получалось. Он достигал поставленной цели любыми путями. Где конвертик сунет, где встанет на сторону нужного человека, а где просто улыбнется, обнимет по-панибратски, изобразит восторг от встречи. Гудвин легко научился обманывать совесть.
Разговоры о моральных принципах для него стали пустой болтовней. Конечно, возникали проблемы. Но они разрешались как-то сами собой. Можно сказать: фартило! Он оброс связями и смотрел на жизнь снисходительно, философски рассуждая о своем месте в ней. Место это было теплым и комфортным. Гудвин не стал покупать отдельную квартиру, а сразу принялся строить дом.
Осень проделала огромную работу – причудливо разукрасила мир, а затем смыла дождями пеструю акварель. Поблекшая земля, как готовая к смерти старуха, ждала, когда ее завернут в белый саван. Гудвин докурил сигарету и отошел от окна. Шаркая дырявыми тапками, на кухню коммуналки зашла соседка.
– Надымил, лицедей! Не один живешь, в подъезд выходи!
– Не ворчи, Петровна, скоро съеду! Подселят вам алкоголика какого-нибудь – запоете серенады! – Гудвин налил в стакан заварку. – Дом почти что готов. Осталось внутри отделать. Мебель прикуплю и – адью, господа хорошие, заживу по-барски! Быть может, обженюсь. Теть Клав, говорят, ты гадаешь. Сделай одолжение, загляни в день грядущий.
Соседка будто этого ждала. Она выудила из фартука замусоленную колоду.
– Давай посмотрим, что тебе выпадет, – перетасовав карты, забубнила: – Идет, через год. Позади, впереди. Печалишься, стараешься, боишься, сомневаешься. Кто любит? Что будет?..
Соседка раскладывала карты на полинявшей клеенке и поясняла, что ждет Николая в ближайшем будущем:
– Дорога тебе выпадает, бумаги и деньги, – взглянув на него, хмыкнула. – Вижу дом, но только казенный!
– Врут твои картишки! – Николай потерял к ней интерес.
Какой казенный дом могла разглядеть на потрепанных картах соседка, так и осталось для него загадкой.
III
Гудвин ежедневно заезжал на стройку и лично контролировал ход работ. Благодаря цоколю и архитектурному убранству крыши, особнячок выглядел выше. Сужающиеся кверху вазы, установленные на парапетных столбах, придавали ему стройность. Особенно удался фасад с декоративной лепкой в виде растительного орнамента. Дверной проем, оформленный портиком и литым навесом, опирался на массивные колонны. Удручала лишь маленькая территория вокруг дома, не позволяющая разбить газоны.
Гудвин собирался реализовать еще одну задумку. По пути в театр он созвонился с порекомендованным ему художником.
– Алло! Мне бы Игоря Олеговича Краско… Здравствуйте, вас Гудвин беспокоит. – Николай притормозил на светофоре. – Хотелось бы встретиться. Вечером? Хорошо!
С небес спускалась ноябрьская ночь. Свернув с шоссе, автомобиль въехал в арку, ведущую во двор.
– Игорь Олегович, я почти на месте. Ничего, что задержался? Дела, сами понимаете, – Гудвин убрал телефон и припарковался.
Дверь открыл крупный мужчина с гладко выбритым красным лицом. В левой руке он держал заляпанную краской палитру, в правой – кисть и папиросу.
– Добрый вечер! Проходите. Можете не разуваться. В мастерской я не особо утруждаю себя соблюдением чистоты и порядка. Более чем на день их не хватает.
Жестом он пригласил Гудвина в комнату, заставленную подрамниками, гипсовыми бюстами с отколотыми носами и всякой ерундой. В дальнем углу стояла Венера Милосская с обеими руками, у окна – старинные напольные часы.
– Чем могу быть полезен? – обратился Краско к гостю, которого часто видел по телевизору
– Портрет мне нужен. Хочу дом украсить своим живописным ликом; оставить память потомкам, если таковые будут, и удовлетворить тщеславие. – Гудвин театрально засмеялся.
– Ну что ж! Напишем, коли надо. Расценки знаете? Удовольствие не из дешевых. – Художник высморкался. – Извините, простыл слегка.
– Ничего страшного. Деньги – не проблема! Но я не могу позировать часами.
Услышав, что гость не будет торговаться, Краско посветлел.
– Этого не нужно. Принесите фото, остальное – мое дело.
– Фотография у меня с собой. – Гудвин вытащил из внутреннего кармана конверт. – Только костюм другой надо, а то…
– Не переживайте, костюмчик какой нужно, такой и сделаем.
– Вот и славно! Меня интересуют сроки. Как долго будет выполняться работа? Хотелось бы к новоселью сделать себе подарок.
– У меня много заказов… – Лоб художника сложился гармошкой. – Но за двадцать пять процентов сверху я напишу ваш портрет вне очереди.
«Однако, вы, батенька, вымогатель!» – не выдавая раздражения, подумал Гудвин и согласился на доплату. Дома он прокрутил в голове весь разговор с Краско. «Никогда не забывайте, что театр живет не блеском огней, роскошью декораций и костюмов, эффектными мизансценами, а идеями драматурга», – всплыли в памяти слова Станиславского. «Ничего, Игорь Олегович, ты с лихвой отработаешь накрученные проценты. У меня имеется хороший сценарий!»
Гудвин набрал номер портретиста.
– Игорь Олегович, добрый день! Как продвигаются дела?
Краско с отдышкой ответил:
– Здравствуйте! Все хорошо. Подъезжайте в выходные. Хотелось бы узнать: в каком костюме вы предпочитаете себя видеть?
– Что-нибудь в стиле эпохи возрождения. Это возможно?
– Для настоящего волшебника нет невозможного! – простужено засмеялась телефонная трубка.
В назначенное время Гудвин перешагнул порог мастерской. Пожав руку художника, он проследовал за ним в комнату. Краско снял с мольберта накидку. С холста на Гудвина смотрел мужчина, похожий на него, как зеркальное отражение. Утомленный праздным образом жизни, в колете с высоким стоячим воротником он выглядел потрясающе! Волнистые волосы ниспадали на плечи, подчеркивая тонкие черты лица. Портрет получился замечательным, но Николаю хотелось прижать хвост зажравшемуся, как ему казалось, мастеру.
– Знаете, – он выдержал паузу, – неплохо. Но можете ли вы дополнить портрет головным убором: феской или беретом?
Краско не ожидал, что заказчик начнет вносить коррективы.
– Что ж, как изволите! Феску так феску! – ответил он и, нервно потирая руки, добавил: – Извините, у меня много работы.
Накидка вернулась на место.
Гудвин сидел в глубоком кресле и любовался танцующим в камине огнем. Вот оно, тихое домашнее счастье, – с тикающими ходиками, с котом, свернувшимся на твоих коленях! Радости Николая не было предела: ни соседей, никаких посторонних звуков. Хочешь привести женщину или друзей – приводи. Хоть днем, хоть ночью – никто слова не скажет, не возмутится разбросанной обувью, запахом табачного дыма и громкой музыкой.
По городу блуждала метель. Витрины магазинов пестрели еловыми лапами с разноцветными шарами и дождем из фольги. Народ готовился к встрече Нового года. Гудвин решил пригласить к себе коллег и бывших соседей, насладиться их восторгом от обставленной по-барски холостяцкой берлоги. Дело было за малым – заб-рать портрет и повесить его на видное место.
– Алло! Игорь Олегович, что там у нас? Вечером заскочу!
По подсчетам Гудвина еще оставалось время на то, чтобы потрепать нервишки художнику и до праздников забрать портрет.
– Черт, я никак не пойму, чего здесь не хватает?! Все вроде на месте и что-то не так! Может быть, волосы сделать чуть короче или руки на груди сложить? А? – предложил он, решив до конца насладиться ролью душевного экзекутора.
Как большинство творческих личностей, Краско болезненно реагировал на все, что касалось его работ. Привыкший к похвалам и восхищенным взглядам, он настолько уверовал в свою гениальность, что любые замечания считал за оскорбление и намеренное принижение его способностей. Слушая капризы Гудвина, он пытался погасить в душе огонек ярости, но тот разгорался сильнее, превращаясь в адский пожар. Задетое самолюбие толкало Краско к самым непредсказуемым действиям. В такие моменты лучше всего выйти на улицу, проветрить мозги, что художник обычно и делал, но сейчас он не сдержался. Негативная энергия кипятком выплеснулась наружу.
– Вы, молодой человек, сами не знаете, чего хотите! Если вам кажется, что я не достаточно профессионален, то закажите портрет другому мастеру! Я удержу причитающееся за выполненную работу, остальное верну! – Он скомкал тряпку с пестрыми разводами.
Глядя на «маляра», Гудвин презрительным тоном подвел черту:
– А что вы так реагируете? В конце концов, я деньги плачу! Постарайтесь завершить к тридцатому декабря!
Не прощаясь, он нарочито громко хлопнул дверью. Краско проводил заказчика озлобленным взглядом.
– Сопляк, понимал бы чего! – Он подошел к холсту. – Что его не устраивает? Волосы покороче, руки на груди… Да как разговаривает, словно барин с холопом! Ты посмотри на него, сроки назначает, того и гляди в морду плюнет!
Художник взял со стола перочинный нож и с ненавистью резанул по холсту. Лицо на портрете с треском расползлось.
«Старый хрен! Заломил цену, как за Тинторетто, еще и кочевряжится!» – остановившись у табачного киоска, Николай полез за кошельком. Шумная ватага подростков сбила его с ног. При падении Гудвин ненароком разбил витрину. Огромный кусок стекла гильотиной обрушился сверху. Подбежавший старичок всплеснул руками и забил тревогу:
– Скорую! Вызовите скорую!
В палате до Николая дошло, о каком казенном доме говорила соседка по коммуналке. Выписавшись из больницы, он плюнул на портрет и на заплаченные за него деньги. Краско он больше не звонил. Ужасный шрам, располосовавший щеку и бровь, отнял все роли, на которые он рассчитывал. Гудвина приглашали на съемки в бандитские сериалы, но предложения играть второстепенных героев он принимал за оскорбление. В театре для него тоже ничего не находилось. Не зная, чем себя развлечь, Николай стал завсегдатаем игорных заведений. За зеленым сукном казино он забывался и испытывал азарт, присущий авантюристам всех мастей. Ему нравилось наблюдать за скачущим по игровому полю шариком, ощущать легкий холодок между лопаток. Постепенно Гудвин увлекся карточными играми. С упорством добросовестного ученика он постигал хитрую науку.
IV
Свежестью и запахом приближающейся грозы веяло из открытого окна. Застенчиво, боясь потревожить притаившийся в углах сумрак, в комнату вползал рассвет. На кровати, заложив под голову руки, лежал Гудвин. Его обезображенная шрамом физиономия походила на посмертно снятую маску. Изредка Николай обреченно вздыхал, вспоминая минувший вечер: «Почему не остановился? Сорвал банк, встань и уйди! Зачем испытывать судьбу? Такой куш упустил, а еще долги отдавать! Черт, у кого же занять денег, чтобы рассчитаться? Завтра крайний срок – хоть дом продавай!» Суматошный бег мыслей прервало чье-то покашливание. «Боже, кто здесь? Я же один из казино вернулся!» – Гудвин приподнялся на локтях. В углу, скрытый полумраком, на пуфике сидел старик.
– Ты кто такой? – раздраженно спросил Гудвин, припоминая, где мог его видеть.
Гость подошел и сел на краешек кровати.
– Не признал, Коля? Бывает! – Старик обиженно поджал губы. – Что ж, отвечу на вопрос, но ты мои слова сочтешь за вздор, в лучшем случае за глупую шутку. Бог я! Верь не верь, ничего от этого не изменится. Пытался я тебе кое-что у фонаря растолковать, да видно плохо ты меня слушал. Смотрю, как жизнь прожигаешь, и думаю: может, помочь тебе надо? А то пропадешь со своими заскоками! Какого черта вчера не ушел вовремя?! Я же тебе внушал, что пора завязывать! Нет, еще поиграю! Доигрался?! Хочешь, в институт тебя определю? Образование техническое получишь, на работу устроишься.
Гудвин упрекнул старика в непонимании ситуации.
– Какой институт? Ты, дед, в своем уме? Тут долги гирями висят. Не выплачу, хоть в петлю лезь! Знаешь, каким я людям должен? Шутить не будут!
– А зачем занимал? Второй год фишки мечешь и никак не уяснишь: казино, как лотерея, – не ты его, а оно тебя обует! Если бы давеча ушел с выигрышем, то нынче бы его там и оставил. Да еще с процентами! Дурак ты, Коля, элементарных вещей не понимаешь! Ну, так будешь знаниями овладевать?
– Отстань, не до этого мне! – Гудвин снова лег, но тут же подскочил от озарившей его идеи. – Слушай, дед! Если ты Бог, то почему бы тебе не сделать так, чтобы мне всегда фартило в игре? Я тогда без лишних знаний неплохо проживу!
Старик поднялся. Измерил комнату шагами.
– Нужно ли это тебе? Подумай хорошенько, не торопись!
– Нечего думать. Сделай, о чем прошу. До конца дней своих молиться за тебя буду!
Старик засмеялся, пригладил рукой седые волосы.
– За меня молиться не надо, мне это ни к чему. Просьбу твою выполню, а там – как знаешь. На меня больше не рассчитывай! – недовольно крякнув, он опустился на пуфик и исчез.
Гудвин открыл глаза: «Приснится же такое! Нервы ни к черту, пора валерьянку пить!» Он поднялся и прошел в кухню. Над столом висел пришпиленный кнопкой тетрадный листок со словами: «Играй! Все долги оплачены!»
