В полдень у Магнавры

Я спросил:

– Велий, я правильно помню, что наибольшего расцвета дворец достиг в IX и X веках?

Экскурсовод ответил:

– Скорее в IX-ом. В десятом столетии дворец уже начал приходить в упадок.

Он прищурился и с улыбкой предложил:

– А хотите, я расскажу вам одну историю того времени?

Я согласно кивнул, и он сказал:

– Тогда пошли! Здесь недалеко, минуты три.

Он взял у, вероятно, знакомого ему турка, продававшего неподалеку воду, две небольших бутылки, и протянул одну мне. Мы зашагали по узкой улице и, пока шли, между нами произошел диалог:

– Впервые в Константинополе?

– Нет.

– Нравится Город?

– Вы знаете, у меня, как ни странно, ощущение, что я здесь как дома.

– Это не странно.

– Вы так считаете? Так было в первый раз, и сейчас тоже. Мне, например, это кажется странным.

Он не ответил. Миновав отель Four Seasons, через три минуты мы оказались в большом ресторане. Велий провёл меня через него на задний двор и остановился перед ступенями, ведущими в яму наподобие погреба. В глубине виднелась освещенная лампочками сводчатая византийская арка. Я спросил у своего спутника:

– Что это?

Велий ответил:

– Останки Магнавры. Это здание имеет непосредственное отношение к моему рассказу. Давайте спустимся вниз.

Шагнув за арку, я оказался в высоком сводчатом зале. И беглого взгляда было довольно, чтобы понять, насколько древние эти стены и своды. Велий заговорил:

– Я поведаю вам историю о любви.

Старинные своды, выложенные византийским кирпичом, вдруг преобразились, и я оказался в высокой галерее, украшенной мраморными колоннами. В ушах прозвучал голос Велия:

УЛЫБКА ЛЮБВИ

К полудню на небольшой площади перед Магнаврским дворцом собралось несколько клириков – стояли два служки, два дьяка, архиерей и монах. К ним примкнули три человека из челяди – те, кому удалось отлучиться из дворца. Поодаль расположились в тени три тучных синклитика. Их слуги помахивали над ними опахалами, стараясь уберечь господ от жары, но сенаторы все равно то и дело стирали пот с лиц. Собравшиеся изредка негромко переговаривались между собой. Хранила молчание только стража, расставленная у дверей Магнавры и на площади. Наконец, со стороны церкви Спасителя по узкой каменной лестнице поднялась ещё одна группа, состоящая из трех священников в золототканых ризах и сопровождавшей их охраны. Впереди выступал грузный шестидесятилетний священнослужитель с окладистой белой бородой. Темные глаза смотрели властно и гневно. При его появлении люди почтительно склонили головы. Он бросил быстрый взгляд на синклитиков, не удостоив вниманием дьяков и архиерея с монахом, и подошёл к дверям Магнавры. Архиерей и дьяки пошептались, но отчётливо прозвучали только слова патриарх и Николай. Стража безмолвно раскрыла высокие створы, и священнослужители прошли в просторный зал, свод которого опирался на удивительной красоты колонны из приконесского мрамора. Сиренево-синие прожилки бежали по светлому полированному камню, а свет, льющийся из-под купола, заставлял мрамор сверкать. В центре зала полукругом расставили двенадцать золоченых кресел. Седобородый уселся в центральное и обвел сопровождавших тяжёлым взглядом, а затем низким зычным голосом приказал:

– Позовите синклитиков.

Вошедшие сенаторы, кланяясь, припадали к его руке, а он лишь повелительно кивал им. Когда они заняли свои места, патриарх бросил обеспокоенный взгляд на пустующие кресла и спросил:

– А где же остальные синклитики?

Священнослужители вдвоём отправились к начальнику стражи. Их негромкая беседа эхом отдавалась в сводах. Наконец они вернулись к патриарху. Явно робея, один из них тихо доложил:

– Ваше святейшество, остальных синклитиков не будет. Кто-то сослался на болезнь и не явился, а некоторых нет в Константинополе.

Чёрные глаза патриарха гневно сверкнули, но ответить он не успел, так как двери распахнулись, и в колоннаде появился толстый коротышка в роскошном парчовом одеянии. За ним плелся долговязый молодой человек с такими рыжими волосами, что, когда по ним пробегали солнечные лучи, казалось, будто на его голове пылает костёр. Стражники, стоящие внутри зала, поклонились вошедшим. Коротышка поцеловал протянутую патриархом руку и неожиданно высоким голосом спросил:

– Ваше святейшего, блаженный август Александр прислал меня проследить за низложением.

Седобородый священник проговорил сквозь зубы:

– Здесь только три синклитика, препозит.

Коротышка озадаченно уставился на него:

– Низложение не состоится, ваше святейшество?

Патриарх рявкнул:

– Как бы не так!

Он сделал знак начальнику стражи, и, когда тот подошёл, приказал:

– Приведи с улицы людей! Десятка будет достаточно.

Офицер, не поднимая на него глаз, ответил:

– Ваше святейшество, я не имею права приводить людей во дворец.

Чёрные глаза патриарха изучали его несколько секунд. Затем прозвучали слова:

– Сын мой, ничего другого я и не ожидал услышать. Однако сейчас на патриаршем престоле ещё остается распутник и властолюбец Евфимий. Я не могу приказывать тебе, но моими устами сейчас с тобой говорит сам базилевс Александр. Повинуйся ему, сын мой.

Сказано это было спокойно, но в голосе звучало столько власти, что стражник опустил глаза ещё ниже. Патриарх посмотрел на одного из священников:

– Иди с ним и приведи людей. Любых людей, кто первым попадётся под руку. Объясни им, что нужно сделать, и не скупись.

Священник кротко обратился к офицеру стражи:

– Пойдём, сын мой, пойдём.

Двери снова отворились, и в зал вошёл один из стоящих снаружи дьяков. Он решительно шагнул вперед, но стража остановила его. Тогда он выкрикнул:

– Николай, что ты задумал сделать с патриархом, заточенным тобой в подвале? Кто ты такой, чтобы так поступать?

Николай исподлобья взглянул на него и бросил страже: