Планы изменились

Никаких доказательств нет. Дядька сидит несколько лет.

Следователи говорят: «Ну, это ж тяжкое преступление – мы не даем оценки, виновен или не виновен. Это суд решит». Полицейские говорят: «Мы полагаем, у вас с потерпевшей был конфликт: она вам не дала или еще что-то, и вы ее встретили… А потом, чтобы снять с себя подозрения, решили вызвать полицию». Другую информацию, факты – где он был во время убийства, сколько времени труп там провел, что зафиксировали камеры, которые висели рядом – они не учли. Специально дождались, когда уничтожат за сроком давности записи, чтобы он не мог доказать свою невиновность. И все. Посадили. Через год его бросили все родные, и он остался совершенно беззащитный.

Потом я увижу несколько таких случаев. Буду читать материалы и ужасаться тому, что такие люди не попадут под защиту ни одного омбудсмена, и никто не будет читать их дела, защищать. Таких будут просто «выдаивать» до последней копейки адвокаты, а они, бедолаги, не смогут никак себя защитить. Вот это страшно. Они попросят меня посмотреть дела, надеясь на помощь, но что я смогу сделать?

Дым без огня бывает? Оказываются ли за решеткой невиновные? А теперь представьте, что задаете эти вопросы родным арестованного…

Когда обвиняют в тяжком преступлении, у людей – даже близких – меняется отношение к человеку, и он остается один на один с системой. Если ты ни в чем не виноват, будет ли судьба к тебе справедлива? Крайне редко кому везет и адвокат действительно хочет защитить, докопаться до сути. Наверное, где-то в фильмах бывает такое, но на практике я с таким в российских тюрьмах не встречался…

Но эти знания – многие печали ждут меня потом. Однако точно могу сказать: если бы до задержания я знал все, что скоро узнаю в этих стенах, я действовал и думал бы совершенно иначе, чем той ночью.

А пока я впервые вхожу в казенный кабинет капитана Веригина. Уверенный в своей быстрой победе над системой вхожу на его порог.

Приехали

Раньше тут был деканат, а теперь – кабинеты. Капитан бодр и доволен, и не скрывает своего злорадства:

– Ну все. Приехали.

– Приехали, да. В каком качестве?

– Свидетеля.

– Замечательно. Утром встретимся с вами и адвокатом, я на все вопросы отвечу. Ни от кого в жизни не скрывался и не бегал.

– Вы можете не надеяться сегодня выйти. Не надеяться, что завтра в это же время будете в гостинице на мягких подушках. У вас впереди веселая жизнь. В ближайшие 10—15 лет вам ничего привычного не понадобится. Ни телефон, ни костюм больше не нужен.

Мне трудно поверить в происходящее. Даже головная боль от удивления на какие-то минуты отступает, а потом резко накатывает снова. Я не верю капитану.

Я внутренне собран, и даже высокое давление не мешает думать трезво. Ну хорошо, ты тут за всех сразу все решил, капитан, думаю я, без суда, ладно. Твоя же задача – меня сразу сбыть психологически. Ничего неожиданного в твоем поведении, в словах для меня нет. Такая игра. Давай только скорей – и спать поеду.

Голова болит нереально, о чем я и говорю Веригину. А еще напоминаю, что без адвоката меня допрашивать нельзя.

– И обыск, и досмотр без адвоката проводить запрещено. Так что давайте не будем нарушать закон.

Разрешает позвонить адвокату.

– Я смогу приехать только к утру… У меня ребенок… Я далеко, – отказывается от ночной работы защитник.

– Значит, будем говорить без адвоката, – потирает ладошки капитан.

– Нет такого закона, который позволяет допрашивать свидетеля без адвоката. Вызовите скорую, голова сейчас лопнет.

– О! У меня есть таблетка, – роется в ящике стола, достает потертую упаковку. – Вот, цитрамон. Если не поможет, сделать ничего не могу.

И внимательно смотрит.

Собираюсь внутренне. Предельно спокойно объясняю, какие статьи он демонстративно сейчас нарушает. Даже оперативники притихли от наглости Веригина. В регионе меня знают, и полицейские понимают, что привезли публичного человека, но, судя по их напряжению, допрос и для них сюрприз. Полицейские смотрят то на меня, то на капитана с тревогой. В воздухе разлито напряжение. Голова болит так, что мне хочется закрыть глаза.

Цитрамон, конечно, не помогает. Силы тают. Я не понимаю, почему капитан так боится, что я сбегу, и даже в туалет отпускает меня только в сопровождении оперативников. Двух сразу. Хотя мы находимся в здании полиции, сбежать отсюда непросто.

Третий час допроса.

– Не помню. У меня так болит голова, что я не могу сообразить. Мне необходима помощь адвоката, – говорю я вместо ответов на вопросы.

– Отвечать отказался.

Так пишет капитан рядом с каждым своим вопросом на месте моего ответа в протоколе.

– Но я ведь не отказываюсь отвечать. Я готов, с адвокатом, днем, когда скорая собьет мне давление, – повторяю я. Надежды получить помощь врача почти нет.

– Для меня и всех, кто будет читать твои протоколы, то, что в них написали, ничего не значит, – отмахивается капитан и довольно улыбается.

Четвертый час допроса.

Приводят понятых – двух мужиков прямо с улицы. Вначале они пугливо озираются, больше смотрят в пол, боятся.

– Вот, – тычет в меня пальцем капитан. – Посмотрите на него. Пока вы по ночам трудитесь, хлеб развозите за 30 копеек, этот коммерсант украл у вас, у государства 500 миллионов. Видели вы 500 миллионов?

Я внимательно наблюдаю за мужиками. После слов капитана один понятой злобно вскидывает немытую голову, оценивает меня взглядом с ног до плечей, в лицо не смотрит. Второй – руки в карманы, зыркает с ненавистью.

Они ночью на морозе хлеб с завода по магазинам возят. Мне бы сейчас на мороз, мечтаю я, чтобы голова прошла… А у работяг одна мечта – пусть смена скорей заканчивается, выпить и спать, а тут я между ними и водкой оказался – бизнесмен в костюме, галстуке. Смотрят с нескрываемой злобой, даже Веригина дослушать не хотят.

– Мужик, ты покажи, где подписать, мы того… смена у нас…

Согласно закону понятые должны быть независимы. Допрос нельзя проводить ночью, думаю я, но молчу. Что я могу сказать понятым, которые уже верят, что вора за нарушения поймали доблестные милиционеры? Когда же эта пытка закончится?

– А теперь давайте сюда ваш телефон, карточки.

– Опечатайте вещи. Пусть понятые распишутся.

– В этом нет необходимости. Сообщите пароль от телефона.

– В этом нет необходимости. Опечатайте телефон вместе с другими вещами. Потом при адвокате и свидетелях вскроем, и я назову пароль.

– В этом нет необходимости, повторяет Веригин.

И кладет телефон себе в карман. Бессилие. Давление.

За окном совсем редко проезжают машины. На моих часах 3:57 утра. Врач. Мне нужен доктор.

Потом на одном из допросов я снова увижу свой телефон, из которого, насколько успел, удалял контакты и информацию, взломанный, с дисплеем, который открывается только по диагонали. Они умудрятся поменять даты в настройках, и от этого система заглючит и станет сбоить. При этом капитан будет утверждать и так будет значиться в документах, что пакет с моими личными вещами не вскрывали. Потом я напишу об этом одну из тысяч жалоб. И еще через две недели снова увижу мой телефон, но он уже не будет глючить.

4:30 утра.

Опера, тоже измученные бессонной ночью, везут меня в изолятор временного содержания. Они еще вежливы и сдержанны. Мир, в котором нет «вы», начинается за воротами изолятора. И там я впервые слышу «иди», «сюда», «стой». Тут обращаются только на «ты». Вчера ты – руководитель, от которого зависели сотни людей, а сегодня с тобой все тюремщики на «ты».

За моей спиной с грохотом захлопываются решетки. Одна. Вторая. Отобрали ремень, галстук, шнурки и шарф. Третья. Яркий свет. Голова. Вызовите мне скорую!