Распятый дервиш

Исполать!
Познавая сущность Иисусности,
руки на груди сложив крестом,
я познаю сущность Иисущности
в самом сокровенном и святом.

«Тень многолетия тянется пеплом…»

Тень многолетия тянется пеплом,
словно полёт паутинки в лесу.
В чащу столетий песней неспетой
я дерзновенья свои принесу.
Жил неумело, верил безбожно
в смысл вековых человеческих драк.
Всё в этом мире и просто и сложно,
только всегда и повсюду «не так».
С «таком» никак нам с тобой не ужиться,
в «таке» отсутствует смысл бытия!
Свора собак загоняет волчицу –
истина стада у своры своя.
Как бы ни жил, и чего бы ни делал
с вихрем стихов и потере потерь, –
был не всегда я пушистым и белым,
может быть, просто израненный зверь:
белый на красном и красный на белом,
не попадая в удач полосу.
Тень многолетья тянется пеплом,
словно полёт паутинки в лесу.

Метаморфозы или по следам Апулея

Вор на воре от Кремля до попа
и не осталось ни чуточки веры,
если вся жизнь так смешна и глупа,
в общем, бессмысленна, словно химера.
Первое слово и первая мысль…
Разве младенец способен на подлость?!
Бешено кони опять пронеслись,
из-под пространства мне слышится голос.
Колос пшеницы уже не растёт,
и на картофеле – жук колорадский.
Только размеренно вьюга метёт.
Люди воруют и лгут без оглядки.
Сладкий сироп превращается в соль,
соль же – в безвкусную белую супесь,
а бесконечность – дыра или ноль,
или пескарь, захлебнувшийся в супе.
Наша российская доля в судьбе
вмиг превращается в детские бредни:
кошка гуляет сама по себе,
вор на воре в преисподнюю едет.

«Тень моя в тьме замороженных улиц…»

Тень моя в тьме замороженных улиц.
Русь моя, падает снег на ладонь.
Как же с тобою в зиме разминулись,
город мой древний, стреноженный конь?
Думал я вскачь над обрывом промчаться,
словно Высоцкий, собрат по перу.
Только мне выпало тенью скитаться
с воем собачьим на снежном ветру,
только мне заживо камень надгробный
был уготован, судьбе вопреки!
Звук прокатился по улице дробный,
лошади скачут наперегонки.
Всё же Москва пронеслась над обрывом –
я в этом хаосе не разберусь.
Чудится песня с цыганским надрывом,
значит, жива ещё матушка Русь!

«Сбитый с толку, словно сбитень…»

Сбитый с толку, словно сбитень,
похороненный на треть,
узелок на тонкой нити,
для души болезной клеть –
это всё, в чём суть поэта,
всё, в чём теплится огонь!
Бабы все твердят «про это»,
он же пляшет под гармонь.
Жив поэт, покуда ноет
христианская душа,
и тоска не беспокоит,
мир без устали круша.
Здесь, под граем сонных галок,
извиняюсь, воронья,
он велик (когда не жалок).
Жизнь – петля да полынья!
Жизнь – потрёпанные листья
облетевших тополей,
и обглоданные лица
обескровленных аллей.
Лей на раны сбитый сбитень,
исповедуясь в народ.
Коль плясать хватает прыти,
так пляши за годом год.

«Снова привиделось снежное царство…»