Русский аркан

Чего? Что дальше было?.. Ты знай набивай туже. Вот этак большим пальцем прижми. А дальше… Да что дальше? С того дня никого из наших на берег не отпускали, вот что было дальше. Больше никак не наказали, а на берег – ни ногой. Пораненных, меня в том числе, доктор поправил. А через двое суток снялись мы и пошли на вест прямо через океан. Так-то. Но с морпехами мы с тех пор враждовать перестали. Кое-кто из наших рому припас, ну и выпили мы втихаря от нашего и ихнего начальства за содружество родов войск. Можно сказать, побратались. Господам офицерам следить за нами было недосуг – они у себя в кают-компании тоже пили. Только вахтенный начальник нет-нет да и высунет нос – все ли в порядке? – и сразу нырь обратно. Хохот оттуда. Новый вестовой командира – свойский парень – рассказывал, что пили они в честь участия наследника престола в народной дипломатии, уж не знаю, что это такое…

И оченно при том веселились.

ГЛАВА ВТОРАЯ,

в которой ротмистр Недогреев идет по следу

Должность Фаддея Евлампиевича Недогреева называлась длинно: начальник Ялтинского уездного отделения Крымского губернского управления Отдельного корпуса жандармов. В этой должности Фаддей Евлампиевич служил всего год и поначалу рассматривал ее как удобный трамплин для карьерного взлета. Ну ладно, пусть не рывка умопомрачительной скорости, доступного только истинным баловням судьбы, но уж равномерного нечерепашьего продвижения по службе – наверняка. С течением времени, однако, выяснилось: несмотря на близость летней резиденции государя и имений великих князей, никаких особенных преимуществ эта должность не дает. Попыток покушения на царствующую особу не выявлялось, политический сыск приносил самые ничтожные результаты, ибо трудно сыскать то, чего нет, а сам факт порядка и спокойствия во вверенном уезде рассматривается как нечто само собой разумеющееся. Всегда так получается, что на виду оказываются восстановители нарушенного порядка, а не его блюстители! Обидно!

Дослужившись до ротмистра, Фаддей Евлампиевич не без оснований полагал, что теперь надолго застрянет в восьмом классном чине. Мечталось, однако, о большем. А кому не мечтается?

Пустые это мечты или не пустые – вот в чем вопрос. Если не пустые, то надо искать способы и средства к их осуществлению. Но как быть, ежели ничего путного изыскать не удается? Неужели придется признать, что ошибся, срезался, как гимназист, часть жизни потратил зря?

И теперь ротмистр Недогреев пребывал в некотором унынии: стоило ли менять армейскую карьеру на жандармскую?

Блистательно провалив в свое время экзамен по географии на приемных испытаниях в Академию Генерального штаба (всего-то навсего упомянул Томск в числе пристаней на Оби!), пехотный поручик Недогреев подал прошение о зачислении на курсы подготовки жандармов. Тут вышла закавыка: из пяти требований к кандидатам Фаддей Евлампиевич соответствовал лишь четырем. Пусть он окончил юнкерское училище по первому разряду и тянул армейскую лямку свыше требуемых шести лет, пусть он не был католиком и не имел долгов – без потомственного дворянства о зачислении на вожделенные курсы оставалось только мечтать.

Пришлось ждать и мучиться вопросом: а ну как папенька у себя в Тамбове не получит к отставке чин действительного статского советника? Прощай тогда потомственное дворянство. Жди, пока сам дослужишься до полковника. Еще дослужишься ли, а если да, то будешь ли к тому возрасту еще на что-то годен?

С папенькой обошлось. С курсами тоже. И что же в итоге? Прослужив несколько лет в сонной Вятке, несколько месяцев в шумном Харькове и год в пыльном Симферополе, сумев отличиться в деле о студенческих кружках, дослужившись до ротмистра, Фаддей Евлампиевич как нарочно попал туда, где ничего не происходит. Городишко неплохой, но созданный для неги, а не для работы. Редко-редко заедет какой-нибудь уж совсем глупый пропагандист. Ни покушений, ни антиправительственных заговоров, ни даже рабочего движения, поскольку тут и рабочих-то нет, кроме сезонных. Это трамплин?! Это место для старика, ждущего пенсии, а не для тридцативосьмилетнего честолюбца, полагающего, что не все еще в жизни потеряно!

Deliberando saepe petit occasio[1 - Часто от долгих раздумий пропадает случай (лат.).] – вспоминал он не лишенный ехидства афоризм древних римлян, но, перестав думать, оглядывался – и не видел случая.

Сонный покой. Скука. Сиди, считай мух и мечтай о великих делах… В Ялте Фаддей Евлампиевич приобрел некоторую дородность фигуры, отрастил приятные взгляду полубакенбарды и начал подумывать о женитьбе как последнем средстве не спиться и сохранить карьерные виды.

Этим летом только во время землетрясения и большой волны вышло беспокойство, да и то тягостно-скучное. Приказом свыше ялтинскую жандармерию бросили на помощь полиции, только и всего. Велик ли труд наблюдать за свозом утопленников в покойницкую, отгонять любопытных и протоколировать опознание? По специфически жандармской части – ничего. Ни массовых беспорядков, ни хотя бы прокламаций, злокозненно обвиняющих государственную власть в природном катаклизме.

Приходилось заниматься ерундой и изобретать для агентов задания одно нелепее другого. То и дело являлись с жалобами делегации от татар, никак не желающих понять, что Отделение не занимается ни землемерными делами, ни налоговыми, ни уголовными. Непонятно было, что делать с полоумным дьяконом Мефодием, не раз выкликавшим, к вящему соблазну верующих, что Земля-де стоит не на трех китах, а на шестнадцати, причем семь из них он будто бы видел лично. Ротмистр с удовольствием подержал бы фантазера с недельку в холодной ради прибавления ума, но благому сему намерению крепко мешала паства, видящая в дьяконе кто забавника, а кто блаженного; переписка же с церковными властями длилась уже не первый месяц безо всякого толку. Временами трещал телеграфный аппарат, в основном требуя усилить меры и повысить бдительность. Такие циркуляры получали все жандармские управления и все отделения на местах. Фаддей Евлампиевич знал, что к нему это не относится. Хоть ты вдесятеро повысь бдительность, хоть вовсе махни на все рукой и уйди к морю купаться – ровным счетом ничего в мироздании не изменится.

Впрочем, изредка поступали шифрованные телеграммы. По большей части они исходили от его высокопревосходительства генерала Сутгофа, начальника штаба Отдельного корпуса жандармов. Иные были адресованы на высочайшее имя. В Ливадийском дворце имелся телеграфный аппарат, но шифровки шли через Ялту. По какой-то прихоти государь не держал при себе шифровальщика из Третьего отделения.

Тогда ротмистру Недогрееву казалось, что вот-вот что-то переменится. Шифровальщик, проверенный вдоль, поперек и насквозь, расшифровывал послание, и Фаддей Евлампиевич, заглянув в него ради любопытства, запечатывал депешу в конверт и отсылал в Ливадийский дворец с нарочным. Иногда посыльный жандарм возвращался с кратким ответом государя, обычно что-нибудь вроде: «Благодарю вас. Неизменно благосклонный к вам Константин». Только-то. Да и благосклонность монарха относилась к генералу Сутгофу.

Всего несколько дней назад его высокопревосходительство известил государя об успешном освобождении из плена графа Лопухина и выразил опасение касательно международных последствий этого освобождения. Речь шла о материях, ротмистру не известных. Графа Лопухина Фаддей Евлампиевич лично не знал, общих дел с ним не вел, о миссии графа в кругосветном путешествии цесаревича слышал краем уха, так что ничего не понял и разумно не стал ломать голову. Однако доставил депешу сам и зарубку – одну из многих – в памяти сделал.

Оказалось – не совсем напрасно.

Грянуло внезапно, как громом ударило. Из губернского жандармского управления в Симферополе пришла такая шифровка, что в первую минуту глаза Фаддея Евлампиевича полезли на лоб. А во вторую минуту он понял: вот он, случай. Не выжать из него все возможное может только полный олух. За дело!

Одна коляска, запряженная отменными рысаками, всегда стояла наготове – с этим у Фаддея Евлампиевича было строго. Через пять минут он уже мчался к Ливадийскому дворцу в сопровождении трех самых толковых агентов, какие случились под руками. Как в насмешку, их звали Кошкин, Мошкин и Перебейнога. Ну да государю императору незачем знать их фамилии – лишь бы дело шло на лад.

А дело было такое, что из ряда вон: пропала великая княжна Екатерина Константиновна!

Похищена? Сбежала? Это предстояло выяснить на месте, причем времени было мало: сам начальник губернского управления полковник Гоцеридзе извещал, что выезжает в Ялту. По приезде он, разумеется, заберет следствие в свои руки. Времени отличиться оставалось мало – полсуток, от силы часов пятнадцать.

Тревожная тишина – вот что первым делом почуял ротмистр в Ливадии, да и мудрено было не почуять. Тревога, близкая к тихой панике. Куда девалась безмятежность знойного летнего дня! И не жарко вовсе. У кого-то мороз по коже, а кому-то до жары просто-напросто дела нет – служба. И азарт! Выспрашивай, выслушивай, вынюхивай! Бери след.

Дежурный офицер караульного полувзвода был вконец расстроен, бледнел, потел, но отвечал твердо, толково и вины за собой не признавал. Смысл его ответов сводился к следующему: охрана несла службу строго в соответствии с имеющимися инструкциями, каковые предписывают до последнего вздоха защищать государя и членов августейшей фамилии от нападения извне и отнюдь не предусматривают слежки за ними. По сути офицер был прав, а что до филерской службы, то не его ума это было дело.

Филерскую службу в Ливадии несли не ялтинские – петербургские. С ними Недогреев собирался потолковать потом, не особенно много ожидая от беседы. А вот поставить где следует вопрос о передаче оной службы в Ялтинское отделение можно и должно! Повод поистине замечательный.

Но прежде, разумеется, надо расстараться – разыскать и вернуть великую княжну. Нужен результат. И быстро. Хорошо бы до прибытия полковника Гоцеридзе…

Грешным делом ротмистр порадовался тому, что железная дорога на Южный берег до сих пор не протянута. Это давало ему фору во времени.

– Найдите и верните мне мою дочь, – глухо сказал ротмистру государь Константин Александрович, внезапно сильно постаревший. – Постарайтесь сделать это без огласки, но, разумеется, не в ущерб основной задаче. В вашем распоряжении все и всё. Приступайте.

Недогреев приступил. Кошкина, Мошкина и Перебейногу он отправил снимать показания с дворцовой прислуги; сам же со слов расстроенной статс-дамы Евдокии Головиной, исполняющей должность гофмейстерины, и четырех фрейлин попытался составить картину происшествия.

И вот что выяснил.

Случилось это без малого пять часов назад, в аккурат после завтрака. Екатерина Константиновна выразила желание навестить великого князя Сергея Владимировича в его Ай-Тодорском имении. На вопрос Головиной, знает ли о намерении дочери государь, великая княжна беззаботно ответила, что не только знает, но и одобряет. Поверить в это было нетрудно: последние дни Екатерина Константиновна зримо для всех находилась в подавленном состоянии духа и много капризничала, поэтому не было ничего удивительного в том, что государь отпустил дочь прогуляться и проветриться… По лицу статс-дамы Недогреев читал, как ей стыдно за свою доверчивость и еще более стыдно за ложь великой княжны.

Далее оказалось, что Екатерина Константиновна нипочем не желает ни прогуляться пешком, ни прокатиться в коляске, а желает – о, ужас! – достичь Ай-Тодора в грязной шаланде грека Яни. На строгое замечание статс-дамы великая княжна со смехом ответствовала, что желающие могут идти, ехать, лететь, как угодно, а она пойдет под парусом. Причем смех ее показался статс-даме неестественным – однако был списан на нервное возбуждение. Причина нервозности? Молодой человек, есть вопросы, на которые женщина не обязана отвечать даже жандармским офицерам. Фи!

Подгонять Головину не понадобилось, да Фаддей Евлампиевич и не осмелился бы. Разумеется, звание статс-дамы предписывало Головиной сопровождать великую княжну. Та выбрала также одну из фрейлин. Остальные три были рады-радешеньки, что им не придется качаться на волнах в провонявшем рыбой корыте.

Дальше было совсем просто. Сев в шаланду, великая княжна вдруг вспомнила, что оставила в своей комнате кружевной зонтик от солнца, и попросила фрейлину принести его. Во время ее отсутствия Екатерина Константиновна симулировала сердечный припадок, насмерть перепугав почтенную статс-даму. Забыв обо всем, Головина кинулась было во дворец за доктором, но не успела пробежать и двух десятков шагов, как была остановлена громким смехом. Шаланда отошла от причала и под треугольным парусом удалялась в море, негодяй грек посмеивался на корме в усы, а великая княжна весело крикнула, чтобы статс-дама и фрейлина шли в Ай-Тодор пешком – ей-де хочется прокатиться в одиночестве.

Призывов немедленно вернуться она не услышала – разумеется, намеренно. Пришлось идти пешком. И хотя Императорская дорога, наверное, самая приятная дорога на свете, настроение у статс-дамы и фрейлины было не из лучших. Ах, если бы они только могли догадываться, что на уме у великой княжны! Тогда они подняли бы тревогу немедленно!

В Ай-Тодорской вилле великой княжны, однако, не оказалось. Быть может, помешал противный ветер? Статс-дама и фрейлина ждали битых два часа, изнервничались и невольно издергали его высочество великого князя Сергея Владимировича. Наконец один из лакеев вспомнил, что случайно видел примерно в версте от берега шаланду, идущую на запад. Когда? Да часа два с половиной, а то и три назад…

Еще не веря в случившееся, Головина с фрейлиной помчались в Ливадию, с ними поехал и Сергей Владимирович. В Ливадии Екатерины Константиновны не оказалось. Исчезла последняя надежда на то, что лакей, быть может, напутал или видел другую шаланду. В течение получаса во дворце царила все возрастающая паника. Наконец о случившемся осмелились доложить государю, и его императорское величество поднял на ноги жандармское управление…

Детали? Какие вам нужны еще детали, молодой человек? Ах, да, великая княжна взяла с собой дорожный баул – сказала, что везет сюрприз для дядюшки. На вопросы, что за сюрприз – отшучивалась или отмалчивалась.

Недогреев пометил в блокноте: грек Яни – шаланда – баул – фора 5 часов. Вырвал чистый лист, нацарапал записку, кликнул Мошкина и велел ему лететь пулей в Ялту, зашифровать и отправить. В записке содержалось предписание по вверенному ему уезду: удвоить бдительность в портах, на станциях и причалах, задерживать всех подозрительных особ женского пола.

Сказать больше Фаддей Евлампиевич не дерзнул. Несколько минут ушло на то, чтобы выяснить фамилию грека Яни – как назло, никто ее не помнил! Помнили, что великая княжна Екатерина не раз дружески беседовала с коварным греком, да и великий князь Дмитрий тоже. Пришлось деликатно, но твердо настоять на беседе с великим князем.

Тот казался удрученным, каковым, видимо, и был на самом деле. В побеге сестры винил почему-то себя, но почему – сообщить отказался. Лишь туману напустил: мол, был рядом и не заметил, не предотвратил… Фаддей Евлампиевич остался в подозрении, что великий князь знает больше, чем готов сообщить следствию.

Фамилия грека, однако, выяснилась: Костандопуло. Великий князь дал подробное словесное описание как самого грека, так и его шаланды. Имея то и другое, ротмистр теоретически мог приступить к розыскам.

Практически – не очень-то. Необходимо было взять под наблюдение побережье от Ялты до Севастополя, а кем прикажете вести это наблюдение, если подчиненных раз, два и обчелся? Стало быть, нет возможности избежать подключения к этому делу севастопольских коллег да вдобавок еще сыскной полиции… Не хочется, а делать нечего.

Пришлось воспользоваться телеграфным аппаратом. В нешифрованной телеграмме ротмистр сообщил только приметы шаланды. Не было сомнений: если грек повез великую княжну вдоль побережья, шаланда будет обнаружена в ближайшие часы. Если же он направился в открытое море – бог весть. Неизвестно, что у великой княжны на уме. Тем более неизвестно, что на уме у грека. Мирный рыбак? Гм. Наверняка еще и контрабандист. Все они контрабандисты…

Откуда, собственно, следует, что желания великой княжны и грека совпадают? Если предположить, что она напросилась покататься, а грек, пройдя для отвода глаз до Ай-Тодора, свернул к турецким берегам? Продаст глупую девчонку басурманам, как пить дать продаст!

Занятый этими мыслями, Фаддей Евлампиевич не сразу заметил, что уже некоторое время над его ухом деликатно покашливает агент Перебейнога.

– Чего тебе?

– Дозвольте, ваше благородие, в Симеиз сгонять.

– Зачем?