Ватерлиния (сборник)

– Вот так. – Шабан повернул ее руку так, чтобы ствол пистолета глядел на охранника. – Так и держи, девочка. А шевельнется – нажмешь вот сюда, на этот вот крючок. Справишься? – Она радостно кивнула. – Ты у меня молодец, – серьезно сказал Шабан, и она просияла. – Жди тут. Я скоро.

Минут пять он возился, отключая сигнализацию, затем расплавил замок и откатил дверь вручную. Над этим бункером особенно не мудрили, внутри не было ни хитрых устройств распознавания, ни связанных с ними газовых, радиационных или иных ловушек: в горячую пору проходки бронированные двери откатывались по пять и более раз на день и никому не хотелось случайностей. Мелкие заряды хранились прямо здесь, более мощные и редко используемые прятались в бетонированном каземате под бункером. Там могли быть и универсальные заряды, годящиеся для использования в качестве бомб, и многое другое, но вход туда преграждала толстая броневая плита, и там могли быть ловушки. Шабан покачал головой: нет, хватит риска, обойдемся тем, что есть. Стотонные заряды, похожие на карандаш, и тысячетонные, похожие на стаканчик для карандашей. Есть еще пятисоттонные и какие-то совсем маленькие… нет, это лишнее. Четырех тысячетонных должно хватить с избытком. Взломав стенной шкаф, он выбрал инициирующую таблетку – стандартную, на десять минут. Достаточно. Только не зевать, не терять зря времени – и вездеход на полной скорости ворвется на космодром как раз в ту минуту, когда горы вздрогнут от взрыва, взрыв отвлечет охрану. Посеять панику, рассеять, разметать, прорваться в «Юкон» и дать Штуцеру тридцать… нет, пятнадцать минут на то, чтобы разыскать и доставить на корабль экипаж, угрожая в противном случае поднять на воздух корабль, космодром и Порт-Бьюно… я не знаю, как это делается, но Штуцер поверит… Возьму пилота и навигатора, остальных мне не нужно. Придется не спать несколько суток… Он приложил пылающий лоб к свинцовой облицовке стены. Холодная… Это я выдержу – не спать. Ты знаешь, что такое Земля, Лиза? Ты ее увидишь через два месяца – невзрачный такой шарик у спокойной желтой звездочки. Это наш с тобой мир, он такой же большой, как Прокна, только лучше. Может быть, потому и лучше, что там сделано больше ошибок, на Прокне же их только предстоит совершить. Не хочу так думать. Скажут: человечество молодое, ему простительно, скажут так, будто человечество – это человек. С человека много не возьмешь, человеку свойственно ошибаться. Еще ему свойственно бить тех, кто мешает ему совершать ошибки, но это не значит, что не надо пытаться помешать, надо только вовремя унести ноги и ждать, когда одумается… Одумается, пожалуй, лет через двести.

Для какой надобности на боковом пути вот уже несколько лет ржавели три сцепленные вагонетки, вряд ли кто-нибудь знал. Может быть, в них когда-то намеревались возить в тоннель разные грузы, например, сменные бригады убегунов или другие вещи, но потом оставили эту затею. В дождливый сезон ковши вагонеток по край наполняло аммиачной водой, сухим сезоном воздух вытягивал воду прочь, и набросанный на дно мусор пополам с фекалиями давно уже слежался в монолит и даже не вонял. Крайнюю вагонетку удалось отделить, только разрезав сцепку, но катиться она не желала до тех пор, пока Шабан, ворча и ругаясь сквозь зубы, не срезал приржавевшие тормозные колодки. Быстрее, черт… Забравшись внутрь, он разместил заряды по углам ковша, установил максимальный угол раскрыва струи – пять с половиной градусов. Этого хватит. На всякий случай придавил заряды камнями – теперь они никуда не денутся, четыре взрыва ударят веером в потолок тоннеля. Быстрее! Торопясь, он выдолбил каблуком лунку для инициирующей таблетки – точно посередине: заряды должны сработать одновременно, с точностью до наносекунды. Быстрее! Штуцер или Живоглот могут опомниться, могут найти время подумать о тоннеле или о складе зарядов. Южных Земель захотели, живоглоты? Вот вам Южные Земли! Они не по вашим зубам, и до вариадонтов вы у меня не доберетесь…

Потревоженный мусор защищался, как умел: вагонетка наполнилась вонью. Шабан выбрался из нее на насыпь и перевел дух. Где Лиза? Вон она, отсюда плохо видно, но ясно, что у нее все в порядке и охранник не рыпается. Молодец, девочка.

И-и… раз! Вагонетка качнулась, колеса отчаянно застонали. И-и… два! Колеса нехотя провернулись. Ну же! Ну давай! Шабан уперся ногой во вторую вагонетку. Ага! Еще раз! Кажется, пошла. Главное, не останавливаться, толкать и толкать, вогнать эту тяжесть тоннелю в глотку, дальше она пойдет сама, там уклон. А здесь подъем, здесь тяжко и воздуха нет. Где воздух? Дышишь какой-то ватой… Шабан сорвал с лица дыхательный фильтр, швырнул под ноги. Вот так-то лучше. Ну же! Ну, еще!..

Вагонетка скрипнула и остановилась. Шабан вытер лицо рукавом и пнул вагонетку ногой. Пот на лице лез из всех пор, ладони были в ржавчине. Нет, так не пойдет. Он поискал глазами по сторонам. Один из убегунов куда-то исчез, зато второй все так же сидел на рельсе и смотрел на вагонетку тусклым взглядом. Экземпляр был молодой и еще крепкий, видно, работал в тоннеле недавно. Чтобы привлечь внимание, Шабан плюнул в его сторону.

– Эй! Поди сюда.

Пришлось еще прикрикнуть. Убегун, вытянув выдвижной рот, хлопнул губами.

– А что мне за это будет? – голос у него был тягучий и гнусавый, как при насморке – мешало неприспособленное для речи строение носоглотки.

– Шею сверну. Поди сюда, я сказал.

Убегун осклабился совсем по-человечески, с хлюпаньем втянул свой рот и отвернулся. Кажется, он сообразил, что пугают не всерьез, и наслаждался. Должно быть, в тоннеле его иногда баловали подобными шутками. Уж чему-чему, зло подумал Шабан, а своему юмору мы их научили!

– Смотри, – сказал он. – Это лучевой пистолет. А теперь смотри на тот камень. Ты все понял? Надо еще повторить?

Камень шипел и шкворчал, ярко полыхал покрывавший его лишайник, вокруг расползающегося огненного пятна текло и пузырилось, – и вдруг с гулким хлопком камень лопнул и развалился на несколько кусков. Шабан убрал палец с курка и повел стволом в сторону убегуна:

– Живо.

Вдвоем пошло веселее. И – раз! – кричал Шабан, наваливаясь на вагонетку. – И – два!.. – Колеса уже не скрипели, они победно пели на высокой ноте: вагонетка разгонялась. – Вперед!.. Толкай, слышишь! Сильнее! Кто так толкает, гад? Убью! Вот так надо! И еще р-раз! Хорошо!.. Вагонетка подпрыгнула на клацнувшей стрелке, покачнулась, и у Шабана упало сердце. Вот он – тоннель, теперь ее уже не остановить… Впер-ред! Еще раз! Не-ет, от толчка заряды не сдвинулись, это было бы слишком несправедливо, они просто не могли сдвинуться, не имели права, я это чувствую… Теперь хватит. Скорость еще небольшая, но дальше эта ржавь пойдет в разгон. Пора.

Рядом тонко мычал от натуги убегун, в сумраке тоннеля жутко светились его внешние кольцеобразные зрачки.

– Пошел вон! – закричал на него Шабан. – Убирайся, ну! – Убегун не заставил себя ждать. – И у входа не торчи, – крикнул Шабан вдогонку, – плохо будет! – Убегун, втянув голову в плечи по самые уши, нелепо скакал по шпалам к выходу. Часто-часто мелькали ноги. Пусть живет, подумал Шабан, пусть забудет работу в тоннеле и сам тоннель, где распылены в атомы сотни таких, как он, пусть как можно дольше не знает, что такое лучевая болезнь, потому что все это человек и дела человека, а убегуны тут ни при чем…

Некоторое время он трусил рысцой, держась за борт вагонетки. Один раз ему показалось, что вагонетка замедляет ход, но тут же он понял, что это не так и что скорость мало-помалу увеличивается. Время! Он сдавил в пальцах инициирующую таблетку – она загорелась красным, – запрыгнул животом на борт ковша и точно послал таблетку в приготовленную лунку. Попал! Задыхаясь, он спрыгнул вбок, споткнулся о шпалу и несколько шагов бежал на четвереньках. Ничего, ничего… Главное сделано. Вагонетка обогнала его, ее уже не нужно было толкать, она с нарастающим гулом сама рвалась под уклон. Грохотали колеса, что-то жалобно дребезжало, стонали ржавые оси. Разгоняясь, заряд уходил в гору. Через десять минут где-то там, в самой сердцевине горы, тысячи и тысячи тонн камня придут в движение и потолок тоннеля рухнет на протяжении нескольких километров – хорошо бы по всей длине… Вагонетку уже нельзя было догнать, ее можно было только проводить взглядом. На миг Шабан почувствовал страх, сознание чего-то непоправимого. Оказывается, он не был готов к тому, что когда-нибудь уже ничего нельзя будет изменить и некуда будет отступать, оказывается, он принимал это только в мыслях – то, что в мыслях для мыслей же и хорошо, а вот когда кончается действие грибного порошка… Шабан яростно замотал головой: грохочущая вагонетка уже исчезла из виду. Вперед! То есть назад! Прочь отсюда! Повернувшись, он побежал к выходу. Все нормально, время есть… Времени как раз хватит: до космодрома вездеходу на полной скорости гнать минут шесть, не больше. Успеем: еще целых девять с половиной минут… нет, уже только девять. И «ишак» сдох, скотина… Надо спешить. Все будет хорошо… Он наддал и понесся к выходу так быстро, как мог. Вот вам! Он торжествующе вскрикнул, и своды тоннеля ответили гулким эхом. Хотелось расхохотаться. Вот вам на память от Искандера, живоглоты, штуцеры и кошкодавы, вот вам ситуация, до которой вы не додумались, но теперь вам придется думать, думать быстро, иначе вы не удержитесь…

Восемь минут! Уже только восемь, а надо еще добежать, надо еще стукнуть по голове охранника и сесть в вездеход… нет, охранника достаточно припугнуть, парнишка вроде ничего, не надо его бить. Но как просто! Как легко все получилось, даже не думал, что так может быть, я теперь все могу, вы слышите! Все! Оказывается, здесь самое главное – решиться, а дальше намного проще, нужна только капелька везения. Я уже решился, и вы мне помогли. Каждая деталь имеет свою наработку на отказ, это надо знать, и вы у меня еще вспомните эту отказавшую деталь! Вы ее долго будете помнить!..

Он выскочил из тоннеля на свет. Тусклые преддождевые сумерки показались ему слишком яркими. Сначала он не поверил своим глазам и замер в изумлении: равнина шевелилась. Она колыхалась и рябила на всем своем гигантском протяжении, она была покрыта чем-то движущимся, наползающим, нацеливающимся. Шабан бешено выругался. Так вот что за тени гуляли по степи – началось великое переселение! Вся равнина до горизонта была заполнена убегунами, их было невообразимо много – миллионы – должно быть, к северу от хребта Турковского разом опустели все стойбища. Убегуны шли молча, и только топот множества ног сливался в ровный гул, на всей равнине не было ни одного звука, кроме этого гула. Шабан не мог себе представить, что на Прокне живет такое множество убегунов. Они надвигались, как море. Это было похоже на запомнившийся с детства учебный фильм о миграции леммингов, только тот фильм был совсем не страшным.

– Назад! – заорал Шабан.

Колышущееся море вытягивало вперед язык, нацеливаясь в устье тоннеля. Передовые отряды уже лезли на насыпь с обеих сторон. Мужчины, одни мужчины, сильные и выносливые, тяжело дышащие, некоторые в рваной одежде – как видно, из прирученных, – но в большинстве совершенно голые, пропыленные до серости и чем-то очень напоминающие людей. Толпа. Бессмысленная напирающая плоть. Самки с детенышами отстали – наиболее сильные из них поспеют в тоннель как раз к самой давке, и тоннель огласится криками, когда под напором тел захрустят их кости, но некуда будет свернуть, а сзади, не обращая внимания ни на крики, ни на дергающиеся тела под ногами, будут напирать и напирать новые толпы, пока от взрыва в глубине горы не расколются своды и на тех, кому повезет пробиться сквозь давку, не ринется сверху потолок…

– Стой! – надсаживаясь, кричал Шабан. – Сто-о-о-ой!

Его не слушали. Его видели, но на него не обращали внимания. Человек был страшен для убегуна, но не для всего народа убегунов. Пусть будет хуже для человека, если он мешает. Орда поглотит и растопчет его, уходя прочь с этих холодных равнин. Туда-где-Тепло. Без оглядки. Шабан сжал в руке рукоять лучевика. Толпа была уже шагах в пятидесяти.

– Наза-ад! – яростно заревел Шабан. – Кретины! Сто-о-ой! Там смерть! Назад, животные!

Огненная дорожка прочертила линию перед ногами забежавших вперед. Повис легкий дымок и тут же всколыхнулся – орда перевалила через линию. Взвизгнул какой-то убегун: как видно, наступил босой пяткой на горячее. Ах, вот вы как? Нет, вы у меня остановитесь! А ну, стой!!

Дымящийся зигзаг пересек насыпь. Вот так! И еще раз! Мало вам?.. Крича что-то невообразимое и не слыша сам себя, Шабан с локтя бил лучом перед собой, стараясь попасть как можно ближе к толпе. Он очень боялся, что дрогнет рука. Густо дымила земля, вспыхнули шпалы, расплавился и потек рельс. Первые ряды замялись. Ага-а! Назад! Я кому сказал! Шабан шагнул вперед, и орда попятилась. Кто-то из убегунов бессмысленно оглядывался, кто-то уже повернул, чтобы бежать, но бежать было некуда: сзади напирали те, кто еще не видел лазерного луча. Ничего, сейчас они побегут… Шабан заорал сорванным голосом и еще раз прочертил насыпь перед пятящейся толпой. Как только выдерживает лучевик? Сейчас, сейчас… не задеть бы только вездеход. Толпу бы не задеть… Еще немного – и побегут. Вас же спасаю, кретины!.. Он сделал еще шаг, и тут в него полетели камни.

– Наза-а-а-ад!!!

Теперь уже отступал он, и орда снова накатывалась. Кто-то в передних рядах споткнулся и дико завизжал, упав на дымящуюся землю. Упавшего топтали, не замечая. Некоторые выбегали вперед, нырком нагибались, хватая очередной кусок щебня с полотна. Метальщики они были никакие, но их было много, и Шабан сразу же получил чувствительный удар по ноге, другой обломок щебня зацепил ухо. Отступать было некуда: толпа уже обошла его с боков. Какой-то низкорослый убегун проскользнул вдоль скальной стены и с торжествующим воплем скрылся в тоннеле. «Кинутся все сразу – конец», – отчаянно подумал Шабан.

– Назад, сволочи!

Все-таки они боялись – толпа надвигалась медленно. Кое-кто из первых рядов силился протиснуться назад. Неожиданно ударил выстрел – пуля с визгом срикошетировала от свода тоннеля. Слава богу, обычная пуля… Шабан затравленно озирался. Значит, оружие у них все-таки есть, слухи не врут. Откуда у них оружие? Попасть не попадут, но еще один выстрел, еще только один – и они кинутся…

Он попятился к самому зеву тоннеля, еще на что-то надеясь, но когда грохнуло второй раз и они кинулись, надеяться стало не на что, тогда он зажмурился, чтобы не видеть, и с длинным страшным криком полоснул лучом по толпе, по тянущимся к нему уродливым рукам, по бессмысленным лицам с выдвижными ртами. Прочь! Он кричал, чтобы не слышать их криков, и на лице его не было фильтра, чтобы уберечься от запаха горящего мяса. Прочь! Луч метался над насыпью до тех пор, пока лучевик не отказал, и тогда Шабан открыл глаза. Ему захотелось закрыть их снова. За несколько секунд на насыпи не осталось ни одного живого убегуна. Уцелевшие бежали кто куда, толпа по обе стороны насыпи стремительно таяла, паника передавалась дальше, и теперь на равнине не было равномерного колыхания, теперь в живом шевелящемся море возникали неожиданные течения и водовороты. Каждый спасался сам, слабые и замешкавшиеся, упав под ноги бегущим, больше не поднимались. Над равниной стоял тысячеголосый вой. Шабан перевел дух и сбежал с насыпи. Следовало уходить, пока не поздно. Какой-то убегун ползком выбрался из-под дымящейся груды тел, скатился следом и медленно, мучительно пополз наугад, как слепой, не видя, куда ползет, и двигая свежей культей так, как будто на этом месте все еще была нога. Наверное, было бы гуманно его застрелить, но Шабан почувствовал, что не сможет. Его вдруг неудержимо вырвало какой-то желчью. Прочь отсюда! Он вытер слезящиеся глаза и побежал, ускоряя шаги, но почти сразу же ахнула и застонала земля, что-то сбило его с ног и бросило ничком на камни. Гора содрогнулась. Из тоннеля вылетел горячий вихрь. Крепления сводов стонали и корежились, как живые, каменная тяжесть ломала тюбинги. Высоко над зевом тоннеля что-то трещало, ворочалось и сыпалось, но это были только оползни, а самое главное происходило сейчас в глубине горы, где ожили и подвинулись геологические пласты, где в ревущей ярости взрыва погибал двухлетний титанический труд – равнодушный труд равнодушных людей, половина из которых вообще не знала, зачем нужен этот тоннель, а другой половине было плевать на все, кроме заработка и срока контракта. Где-то уже катились камни, слышался нарастающий гул близкого обвала. Шабан вскочил на ноги и побежал прочь от склона. Вездеход? Нет, вездеход стоит нормально, его не должно задеть. Нам опять повезло, моя девочка, нам просто невероятно везет. Все хорошо, все у нас с тобой в порядке, самое главное сделано, вот только упустили удобное время, но еще неизвестно, что для нас лучше: неожиданный для охранников взрыв или нашествие на космодром полчищ обезумевших убегунов.

– Ли-и-и-за-а!.. – Лизы нигде не было видно. Бункер стоял на месте, но рядом с ним не было ни Лизы, ни охранника. – Ну я вас, – сказал Шабан неуверенно. Ну нельзя же так… – Ли-и-и-и-за-а! – Кой черт… Убегуны? Нет, до бункера убогие не дошли, хотя были совсем рядом… не настолько, впрочем, рядом, чтобы увлечь их с собой при бегстве. Девчонка! Охранник удрал, конечно, да и как от такой не удрать, а она играет в прятки!

Он позвал еще раз и обежал бункер кругом. За бункером валялся мусор и кал, карабин охранника тоже был здесь, но Лизы не было. Может быть, вон за теми валунами? Конечно, там, где же ей еще быть… Уши оборву. Сатанея на ходу, Шабан двинулся к валунам и тут же увидел Лизу.

Она лежала на боку там, куда ее отбросило, – маленький скорчившийся комочек. Она уже не была похожа на Лизу, и не застонала, когда Шабан перевернул ее на спину. Вероятно, она была еще жива, когда гранато-пуля, выпущенная из «магнума», разорвалась в трех шагах от нее и охранника не стало, а огненный вихрь опалил и отшвырнул ее пробитое осколками тело. Она еще жила, когда упала на камни, и, наверное, пыталась подняться, но смогла только скорчиться, стараясь унять боль и не понимая, откуда вдруг взялось столько боли. Хитин спереди был сожжен и висел горелыми лохмотьями. Нажав на спуск, Лиза не успела закрыть лицо, и Шабан заставил себя посмотреть еще раз на то, что было ее лицом. Он смотрел долго, запоминая, он боялся, что забудет какую-нибудь подробность, а перед глазами стояло живое растерянное лицо, и Лиза говорила: «Там страшно. Там нет крыши…» А ведь она сегодня первый раз вышла из Порт-Бьюно…

Все было кончено. Шабан осторожно опустил ее голову на камень, встал и побрел прочь. Наверное, Лизу надо было похоронить, но он не мог себе представить, как будет копать какое-то специальное углубление, оглядываясь на обожженное мертвое тело и не веря, что все так просто, и как придется все-таки поверить и закидать могилу землей и камнями. От охранника не осталось ничего, и не на ком было отыграться. Подлец, все-таки рыпнулся… А может, нет? «Шевельнется – нажмешь на этот крючок», – вспомнил Шабан. Лиза, девочка моя… Ты же уже не модель, как ты могла понять буквально? Попробуй простоять столько времени и не шевельнуться…

Он сходил к вездеходу, нашел в бортовой нише флакон, выторгованный у Роджера, и вернулся. Его движения были точны и спокойны. Когда ослепительно-белая пенная струя ударила в труп, он вздрогнул: ему показалось, что тело Лизы шевельнулось. Но он не прервал работы, и вскоре тела не стало видно под рыхлым коническим сугробом, а флакон все извергал и извергал из себя быстро твердеющую пену, пока сугроб не превратился в высокий снежный конус – тогда Шабан отшвырнул баллончик, повернулся и зашагал в степь. Сначала он шел наугад, затем свернул туда, где уже надсадно стонали сирены, где над Порт-Бьюно хаотично взлетали в небо сигнальные ракеты и где на крышу куба только что упали первые капли дождя.

У каждого свои проблемы

1

Окна в кабинете полковника Нуньеса все еще продолжали противно дребезжать, но дурнота уже отхлынула, и теперь следовало собрать и привести в порядок мысли, нарушенные нежданным толчком. Долгий гул потревоженных гор продолжал давить на уши, было прекрасно видно, как вслед за обвалами над ущельями встают облака пыли: сегодняшний толчок оказался намного сильнее всех предыдущих – судя по всем признакам, противник, ничуть не скрываясь, развивал бурную и совершенно непонятную деятельность. Цель этой деятельности обозначилась сегодня вполне отчетливо, не вполне ясными оставались методы и уж неясными совершенно – способы их реализации. Полковник не находил себе места. О случившемся следовало доложить немедленно по обнаружении, но он доложил только днем, когда стало очевидно, что невидимая твердая стена, укрывшая за собой все южные территории Редута и часть чужих земель в придачу, не только существует, но намерена существовать и далее, издеваясь над всеми попытками задерганных людей найти в ней брешь, пробить ее залпами зенитных ракет или прожечь насквозь с лазерного поста. Доложил с отчаяния, отчетливо понимая, какую это вызовет реакцию, и услышал, как на том конце кто-то вполголоса подал реплику: «Плюнь, у старого пня мозги с плесенью», – наорал, добился, чтобы соединили лично с командующим и, как мальчишка, стоял перед телефоном навытяжку, выслушивая финальное: «Вы мне за это ответите!..»

За что? Сжимая голову руками, Нуньес не находил ответа на этот вопрос. За то, что у противника появилось новое, секретное и, по-видимому, совершенно неуязвимое средство защиты? За то, что противник продолжает дробить горы как хочет и смеется над военной мощью сопредельных государств? Начальство найдет, за что. Когда ничего нельзя сделать, начальство всегда ищет виновных – это тоже занятие. Нуньес закрыл глаза. Отставка, отставка… Уже не избежать, не отсрочить. Хорошо, если в память о прошлых заслугах позволят самому написать прошение, а не выгонят с позором и без пенсии. Но разве в пенсии дело, когда не будет ни линейной пехоты, ни даже этого гарнизона в сельве, когда вокруг не станет привычного размеренного порядка, требовательности начальствующих и исполнительности подчиненных, а будет только пустота и ничего, ничего не останется в жизни, кроме пустоты и приближающейся старости… Разве в пенсии дело?

Он встал и подошел к окну, как делал много раз до этого, оглядывая с высоты свои владения. Низкие сизые облака, гонимые ветром к хребту, натыкались на невидимую стену и расползались по ней; затем их продавливало внутрь и они растрепанно ползли дальше. В горах продолжало грохотать, но уже слабее. Напуганная стайка каких-то некрупных животных, совсем потеряв голову, выскочила из сельвы чуть ли не на самый плац – сработали периферийные пулеметы и на границе зарослей заплясали огоньки разрывов. С шумом упало дерево. Так их… Подлость: всякое зверье свободно шляется сквозь стену в обе стороны, а человеку хода нет. Видели, как туда свободно прошел чудовищных размеров глипт, а обратно выползло нечто совсем уже невообразимое, поминутно меняющее форму, постояло, пялясь на ошарашенных дозорных, и успело уйти за стену за секунду до выстрела. И лазерный луч гаснет в стене, несмотря на всю ее прозрачность, и сверху не достать, и из-под земли… Может быть, в самом деле пора в отставку, подумал Нуньес. Новое оружие – новые люди. Так было всегда. Старики не нужны. Они могут рассчитывать лишь на то, что молодые им объяснят, когда разберутся сами, и пусть кто-нибудь скорее разберется, ведь я уже не способен, я сойду с ума, мне просто страшно, пусть кто-нибудь разберется и объяснит мне, ведь я же уже не могу…

2

– Он идет, – сказал Менигон.

Сидящий напротив ответил ленивым кивком. Идет – ну и пусть себе идет, мало ли, кто там идет. Никогда не знаешь, что у куратора на уме, подумал Менигон. Если и не разобрался, что к чему, то виду не покажет.

– По-моему, он идет сдаваться, – осторожно уточнил он.

– Я понял, мусорщик.

Ага, теперь-то уж точно понял. И наверное, намерен что-то предпринять, иначе бы мы тут не болтались. Суконное это дело – быть куратором. Существуют тысячи дел поинтереснее. Спросить бы его прямо, сам ли вызвался, а если не сам, то за что его сюда и на какой срок. Так ведь не ответит – что ему какой-то мусорщик?

– Не уйти ли нам выше, равный? – Менигон оторвал взгляд от бредущей по равнине фигурки, поймал презрительную усмешку и опустил глаза. – Не в самый Ореол, конечно, – быстро поправился он. – Только на внешний уровень, не более. Мы сможем наблюдать и оттуда.

– Для чего, мусорщик?