прозвищ не таков. И потому Серёга остаётся просто Серёгой, что может считаться и именем, и
прозвищем.
Конечно же, Роман и не думает воспользоваться злой подсказкой тётки, но на следующий день
после первого же «Бобика» этот «Большеголовый Сундук» вылетает у него сам по себе. И Серёга
замирает, как пронзённый. Он разоблачён! Губы его трясутся, большие глаза расширяются и
стекают крупными слезами. Оказывается, о его недостатке знают! Он долго стоит потом у окна,
растирая слезы и всхлипами глотая большие куски воздуха. Роман покаянно и с опасением ждёт
каких-нибудь ещё боольших его гадостей, но на следующей перемене вдруг словно перемолотый
Серёга подходит к нему с пустым бледным лицом.
– Может быть, так-то не надо, а? – едва проговаривает он вновь запрыгавшими губами. – Это
нечестно…
С этого-то момента и начинается их взаимопроникновенная дружба. Потом они уже вместе
всюду.
Как-то летом они лежат, загорая на протоке, а рядом с ними оказываются городские мужчина и
женщина. Для деревенских пацанов удивительна уже сама женщина в купальнике на песке: никто
из сельских тётенек до этого просто не додумывается. Но ещё больше странен мужчина, который
время от времени приносит в ладонях воду из протоки, смачивает спину женщины, а потом нежно
растирает. У пацанов, стыдливо наблюдающих за этим открытым нежным поведением взрослых,
41
аж мурашки по коже бегут.
– Чего это он, а? – с недоумением спрашивает Роман.
Это непонятно и Серёге, но он же умный и книжек больше прочитал. Серёга задумывается на
какое-то время и вдруг высказывает потрясающую догадку:
– А, так это же, наверное, он любит её!
И как только Серёга знает о таком?! Это неожиданное открытие смущает обоих. Так вот,
оказывается, что значит любить. Это, значит, быть таким, как этот городской мужчина.
Такими-то целомудренными впечатлениями и выстраивается потом их отношение к женщинам.
Общее детство, общие начальные впечатления, общие планы и взгляды со временем спаивают их,
делая вроде как подотчётными друг другу. Так как же сейчас, с какими глазами рассказывать
Серёге о своих не очень-то хороших намерениях в городе?
А как в разговоре с ним обойти тему его спившихся родителей? Конечно, сам факт их спивания
невероятен. Когда отец писал об этом в армию, то там эта новость казалась нелепостью. Нельзя
было до конца поверить в то, что так опускается Надежда Максимовна – учительница. В детстве
Роман даже побаивался её: всегда строгую, аккуратную, гладко причёсанную, внутренне
натянутую. Она всегда такой была. А вот дядю Володю-то, работавшего киномехаником, можно
было и раньше увидеть на улице с широко расставленными для устойчивости ногами, в обвисших
штанах-пузырях. Он мог и в кинобудке напиться, перепутав последовательность всех частей
фильма. Надежду Максимовну тогда просто жалели. Вместе они не появлялись нигде, и поэтому в
пару с трудом объединялись даже мысленно. Так и не восприняв реально это известие в армии,
Роман, увидев потом Надежду Максимовну в Пылёвке у магазина, застывает потрясённым. Она ли
это? Черты настоящей Надежды Максимовны кажутся какой-то тенью в этой едва знакомой
женщине – растрёпанной, опухшей, с синяком под глазом. Спотыкаясь, шатаясь из стороны в
сторону, звеня пустыми бутылками в грязной, изодранной сумке, она подходит к крыльцу магазина.
И мир переверчивается с ног на голову. Мир, рвущийся в самом крепком месте, не может быть
логичным. И если бутылки собирает Надежда Максимовна, то и весь прочий мир тоже должен
пристроиться за ней с такими же грязными сумками. Можно ли было когда-нибудь раньше
представить её такой?! Оторопевший, Роман не решается даже поздороваться с матерью лучшего
друга.
– А, Ромчик, – узнаёт его она, глядя незнакомыми, запавшими глазами. – Отслужил, значит. . А
чо же не заходишь? Сергей-то наш в музыкально-педагогическом училище учится. И женился уже.