История города К.

Публицист обиделся. Забрав назад очередную рукопись, он молча удалился. Спустя неделю исправленный и дополненный шедевр Кренделева увидел свет в областном ежедневном органе. В постскриптуме к этой статье «Крыжовинскому привратнику» объявлялся джихад.

У эрудированного публициста нашлись симпатизанты. Редакция уже отказывала кое-кому из депутатов, заворачивая их произведения как мало читабельные. Пресекся и обычай публиковать огромные, как простыни, стенограммы (из них при перестройке избиратели могли убедиться в гражданской активности своего избранника). На упреки товарищи из прессы реагировали так: мол, рынок требует качественной продукции. Обвинения в ангажированности их не смущали. Напоминая, что закон даровал журналисту самостоятельность, «привратники» предлагали депутатам подавать в суд.

Очевидно, памятуя евангельскую мудрость, Кренделев от суда отказался. Вместо этого он приступил к сбору депутатских подписей за рассмотрение газетного вопроса. Энергия публициста била через край. Полемика с Гайдаром была на время заброшена. В редакции только усмехались, однако измена свила гнездо и тут. Главный редактор Задов после каждой выволочки у Абрамкина и Бубенцова делался крайне раздражительным. После одного такого эпизода под горячую руку ему попал один из собственных замов. Скандал завершился увольнением, и сотрудник покинул газету, унося страшную тайну.

Тайна выплеснулась на сессии горсовета. Узнав от Кренделева, что редакция намерена отвергнуть своего учредителя и стать акционерным обществом, депутаты в едином порыве отправили Задова в отставку. Опальный редактор увел за собой половину коллектива и бил челом Абрамкину. Наместник исхлопотал у Москвы дотацию, и в Крыжовинске возникло новое издание – «Независимый привратник». Тиражи обоих «Привратников», даже сложенные вместе, оставляли жалкое впечатление…

Противостояние Президента с парламентом на время возбудило местных политбойцов. Губернатору Куманёву повторно предложили определиться, за Ельцина он или за конституцию. «Жить будем по здравому смыслу», – дипломатично парировал Яков Александрович. Когда на Пресне гремели залпы, он повышал квалификацию где-то далеко-далеко. Такая политика дала демократам достаточный повод развязать «войну записок». Записки, то есть докладные, сочинялись референтами Абрамкина. Виктор Евсеевич бомбардировал ими Москву, настаивая на детальной проверке всей губернаторской деятельности. Среди пунктов обвинения были: сговор с коммунистами, демчванство и фаворитизм.

Насчет последнего в Крыжовинске ходили самые противоречивые слухи. Как при Николае II был Распутин, так при Куманёве объявился Матрасов. Человек с домашней, мирной фамилией был мотором большей части митингов и пикетов как «за», так и «против». При социализме испытав себя в парткоме треста кафе и ресторанов, он создал в 91-м свободный профсоюз. Доступ туда был открыт бесквартирным, беспаспортным, безлошадным и другим потерпевшим от КПСС. Позднее к ним примкнули обманутые вкладчики. Виталий Александрович никому не отказывал в помощи. Выслушав ходока, он коршуном бросался за пишущую машинку и готовил обращение. Сразу делалось пять копий. Кроме начальника ЖЭКа или райотдела милиции, письмо на бланке профсоюза уходило: Президенту, премьер-министру, председателю Конституционного суда и Генеральному секретарю ООН. За день в среднем Матрасов рожал по семь-восемь обращений.

Хотя ответа из Нью-Йорка никто еще, кажется, не удостоился, человека в тужурке остерегались. Письма от него часто приходили и крыжовинским чиновникам. Так как машинка имела дефект – заедала запятая, послания Матрасова впрямь напоминали распутинские («Милай памаги»). Тон профбосса был ультимативным: исполнить, привести в соответствие, доложить. Ослушников он пугал Куманёвым.

Иногда неугомонного Матрасова приглашали на передачу «Только версии». Там он клялся вывести на чистую воду всех саботажников, а Шабашкину советовал покаяться за 1937-й год (Иван Минаевич родился в 39-м).

Что характерно, губернатор от Матрасова не открещивался. Возмутителя спокойствия периодически видели выходящим из куманёвского кабинета. После чего на площади новый пикет кричал «Позор!» или «Ура!», а члены свободного профсоюза собирали подписи крыжовинских бабушек в поддержку Якова Александровича. Замусоленные листы отсылались лично Ельцину в пику докладным от Абрамкина.

Челобитные враждующих крыжовинских партий аккуратно складировались в московских архивах. Москву больше интересовали планы-графики выплат и отчислений. Важность таких бумаг Яков Александрович усвоил давно – как и другой закон бюрократии. Рапортовать об имеющихся успехах он выучился, когда Абрамкин еще скакал в КВНах. Если ревизоры из столицы желали видеть местные достижения, маршрут поездки начинался с охотничьих домиков. После ухода Загашникова часть этих строений была сдана в аренду здоровым предпринимателям. Но командные высоты в этом секторе государство сберегло. Оптимистический взгляд на ход реформ, приобретаемый тут, члены всех комиссий сохраняли до конца смотрин.

В свою очередь, дух оппозиционера и бунтаря совершенно выветривался из Куманёва, едва тот достигал любым видом транспорта Московской кольцевой дороги. Природу этого феномена, видимо, предстоит раскрыть лишь будущим поколениям ученых. Особенности губернаторского организма – непроходимые дебри для современных психологов и парапсихологов.

Глава четвертая

Антинародный губернатор

Долгим было правление губернатора Куманёва. «Война записок» не подорвала его позиции. Наоборот, чересчур старательного Абрамкина перестали серьезно воспринимать «наверху». И, как только подвернулась возможность, вождю крыжовинских демократов предложили уйти. Само собой, на повышение – в парламентскую фракцию горячо любимого им Гайдара. Мысленно видя себя на российском властном Олимпе, Виктор Евсеевич дал согласие. Мнилось доценту, что оттуда сможет он эффективно влиять на процесс реформ в Крыжовинске, а заодно и по всей Руси великой. Тем более что пресса уже стала покусывать его персону: кто-то донес про улучшение физиком-теоретиком своих жилищных условий (домик с огородом в частном секторе, где, борясь с привилегиями, Абрамкин позировал телевидению, молодой жене больше не подходил). Поэтому, собрав вещи, экс-представитель в мягком вагоне укатил в Москву. Соратникам-заговорщикам он обещал помнить.

Сменил президентского наместника демократ №2 Борис Бубенцов. Умение молчать и ждать принесло результат. Всегда лояльного сподвижника Виктор Евсеевич сам рекомендовал на свое место. Приняв дела, Борис Андреевич вычистил из аппарата всю абрамкинскую гвардию и привел за собой тихих старателей из своего комитета, поднаторевших в сборе компромата. Или в аналитической работе. Кому как нравится.

«Независимый привратник», оставшись без дотаций, обанкротился. Радикал-демократия как движение общественности сошла на нет…

А спикера Шабашкина не брали никакие потрясения в стране – даже сплошной разгон Советов. Канули в политическое небытие многие отчаянные экологи, но бывший первый секретарь сохранил статус-кво. Вопреки ожиданиям недругов, Иван Минаевич не впал в отчаяние, вторично уйдя из бывших обкомовских апартаментов. Тем более что и уход-то, по правде говоря, был не совсем полным. Демократы, вторично торжествовавшие победу, оказались милостивы к оппоненту. Шабашкина с его помощниками с пятого этажа переместили на первый, в самый дальний отсек. Там, возле дамского туалета, исстари квартировало одно из архивных подразделений. Так вот, архивистов по указанию губернатора временно уплотнили, и в комнатушку вселился павший спикер. Кроме того, за Иваном Минаевичем оставили телефон-вертушку и казенную «Волгу». Опять же, временно, вплоть до особых распоряжений. Хотя вместо привычной черной «Волги» дали белую, поплоше.

Иван Минаевич, видя такое отношение, закусил губу и твердо решил не сдаваться. Памятуя о том, что расслабление смерти подобно, он сразу установил в полученном закутке стальную дисциплину. Утро безработного Шабашкина начиналось, как и десять, и двадцать лет назад, с просмотра газет. Экс-спикер дотошно выискивал все публикации о себе (преимущественно, критические), читал и подпитывался духом борьбы. Тем временем помощник заваривал чай. Стаканы, сахарница, кипятильник – всё находилось на соседнем столе. Опрокинув двойную порцию, Иван Минаевич подсаживался ближе к вертушке. Как было заведено еще в обкоме партии, лидер собственноручно не трогал диск телефона. Всякий раз номер набирал второй помощник и, проведя предварительные консультации, говорил: «Соединяю!» Только тогда в дело вступал сам абонент.

Звонил Иван Минаевич не только за тем, чтобы обменяться последними новостями. Он и его команда сходу окунулись в предвыборную кампанию. Ибо вместо упраздненного Совета в Крыжовинске должна была появиться областная Дума. Как было обещано избирателям, более компактная и работоспособная. После пожара «Белого дома» в Москве окрылённые торжеством демократии, местные сторонники реформ гурьбой кинулись в кандидаты. О каких-то переговорах и согласованиях никто и слышать не хотел. Каждый считал себя наиболее достойным и уже присматривал пиджак поярче для депутатского значка. Город кипел и бурлил страстями.

Шабашкин, дважды испытавший опалу, не стал искушать судьбу. Местом для очередного старта он избрал тот самый отдаленный район, где когда-то тянул секретарскую лямку. Память об Иване Минаевиче там была еще свежа. В последний раз он посещал знакомую глубинку во время достопамятного спикерского турне с докладами и песнями. Соискатель мандата и теперь не поленился пересечь свой округ вдоль и поперек. Белая «Волга» кряхтела, но служила исправно. Современное руководство района встречало именитого безработного в полном соответствии с законами гостеприимства. Помитинговав перед трудящимися, Шабашкин и сопровождающий из райцентра уединялись с председателем очередного колхоза. Спустя малое время, как в прежние годы, из отдельной постройки у великой русской реки раздавалось нестройное пение. В зимних сумерках ему вторили потревоженные собаки…

Настал день выборов, и процент голосов, поданных за Ивана Минаевича, оказался рекордно высоким. Горделивые реформаторы, попытавшие счастья в Крыжовинске, наоборот, почти сплошь проиграли. Дума вышла хоть и более компактной, нежели областной Совет, но в смысле качества такая же. Само собой, всех и каждого Шабашкин знал лично, и на первой же сессии первое же предложение было поставить бывшего спикера спикером же.

Правда, отдельные, падкие на гадости писаки принялись было раздувать историю о нарушениях в далекой глубинке. Но волнение в печати улеглось так же быстро, как поднималось. Из предыдущей главы читатель знает, как, благодаря наличию губернаторского фонда, было развито у крыжовинских журналистов чувство порядочности. И Шабашкина без обсуждения и без альтернативы опять утвердили в высоком звании.

Долго правил Куманёв. Казалось, исчезновение главного оппонента сделает народного губернатора еще более неуязвимым. Подача докладных с требованием разжаловать Якова Александровича прекратилась, а усы Бубенцова сделались постоянным украшением самых конфиденциальных планерок. Вдобавок, Борис Андреевич безболезненно улучшил жилищные условия, получив квартиру в престижнейшем доме. Однако разрушение власти началось снизу.

Страстные монологи Куманёва поднадоели крыжовинцам. Росли цены. Росли монументальные особняки на окраине города, иронически прозванной «Санта-Барбара». Всякий раз, анонсируя предстоящее разоблачение их жильцов, телеведущий Попугаев затем совершенно по-куманёвски говорил: «Еще не время». Наконец, у чиновников и начальников уменьшился административный испуг. На гневные восклицания дедушек и бабушек: «Где моя пенсия?» официальные лица дерзко отвечали: «Спросите у Куманёва!». Директора фабрик и заводов, к своим малым предприятиям после приватизации добавив большие, губернаторские окрики встречали спокойно. Когда Яков Александрович дал команду обнародовать директорские зарплаты, ему резонно возразили: «Это коммерческая тайна».

И губернатор ощутил, что его рейтинг падает.

Проверился у социологов: диагноз оказался точным. Куманёв расширил репертуар телевечеров. Наряду с бабушками в его лексиконе появились дети. Как изящно формулировал Яков Александрович, «маленькое наше населеньице». Одновременно вброшена была козырная карта. Первый секретарь Колбасин клялся когда-то укротить колбасу. Губернатор Куманёв побожился удержать яйцо. В том смысле, что навечно зафиксировать цену этого продукта. Управляющий фирмы «Яйцепром» сам едва не начал нестись после теплого общения с шефом исполнительной власти. Но законы экономики оказались сильнее постановлений.

Губернатор предпринял следующий шаг: распустил слухи. Хорошо информированные источники сообщали, что Якова Александровича вот-вот, с минуты на минуту заберут в Москву. Конечно, чтобы поставить первым вице-премьером или главой сената. На меньшее, как намекали источники, зрелый крыжовинский муж никак не согласен… Увы, сенатские перспективы Куманёва населению с населеньицем, что называется, как шли, так и ехали.

Куманёв еще раз проверил рейтинг и стал сдавать своих. На телевидении закрылась передача «Только версии». Вице-губернатор Попугаев потерянно ждал дальнейших распоряжений. Чуть погодя арестовали Матрасова. Крыжовинскому Распутину заломили руки за спину перед подъездом «белого дома». Уже будучи в стальных браслетах, профбосс предал бывшего покровителя анафеме и напророчил скорый крах режима. Яков Александрович молча закрыл форточку и отвернулся к шкафу с подарками. Сочинителю страшных посланий вменили в вину свободное обращение с деньгами бессемейных и безлошадных.

Вопреки ожиданиям рейтинг не захотел подниматься. Оставшиеся у губернатора сторонники были деморализованы, а противники обрели второе дыхание.

Быть может, усидел бы Куманёв за своим столом со стаканом и на сей раз, если бы не президентские выборы 1996-го. После победных реляций от Якова Александровича «наверху» вполне логично ждали соответствующих электоральных показателей. Вопреки реляциям и ожиданиям крыжовинцы, подвергнутые реформированию по-куманёвски, Бориса Николаевича огорчили. За городом укоренилось прозвище столицы «красного пояса», а губернаторская карьера повисла на волоске.

Ничего этого простой обыватель не ведал. Свободная пресса по-прежнему открывала информационные полосы рубрикой «В понедельник у Куманёва». Яков Александрович распекал своих клерков. На площадях гремел юбилей крыжовинского кораблестроения, и маскарадный Петр подносил чарку таким же боярам. Тем временем фельдъегерь вёз из Москвы указ…

Губернатору, также получившему приставку «экс», предстояло отправиться путем Грибоедова – на Кавказ. Как сказал при расставании с земляками сам Куманёв, Президентом и правительством была учтена его неподкупность. Отпуск перед отбытием к месту новой службы посол отгулял на мексиканском курорте Акапулько. Бросая музыкантам зеленые купюры, павший властитель до утра требовал играть «Ой мороз, мороз…»

Заслугу победы над Куманёвым приписали себе коммунисты. Вообще, левое движение в Крыжовинске прошло в своем развитии несколько этапов. Сразу после разгрома ГКЧП и опечатывания обкома желающих поднять красное знамя не наблюдалось. Пришествие Гайдара и начавшееся брожение умов породили-таки новую оппозицию. Как ни странно, номенклатура не шагала ни впереди ее, ни позади. Ядро тех, кто посещал первые митинги, составили рядовые горожане в основном преклонного возраста. Буквально вчера они запоем смотрели «Взгляд», выписывали кучу газет и сочувствовали Ельцину. Собственно, из этого круга и вышла теория «великого обмана».

Бывшие партработники, опоздавшие уйти в реформаторы, составили свой кружок. Собирался он обычно в Доме политпросвещения, переоборудованном под филиал краеведческого музея. Сгрудившись между экспонатов, подпольщики дискутировали о тактике и стратегии. Не найдя консенсуса, они вполголоса пели «Вихри враждебные…» и по одному расходились восвояси. Главной заповедью было не поддаваться на провокации, беречь силы. Поэтому на митингах убежденные ленинцы забивались в самые дальние ряды, усиленно изображая случайных прохожих.

В таких условиях лидерство над толпой захватили беспартийные популисты. Особенно выделялся пламенный трибун с огненно-рыжей бородой, самый изобретательный по части гневных резолюций. Это был публицист Лев Чемоданов. Как и подобает истинному филологу, его устная и письменная речь изобиловала определениями вроде «мерзавцы», «поганцы», «сволочи». На митингах и вообще везде он не расставался со старым, потертым на углах чемоданом. Когда публика разогревалась до нужного градуса, публицист принимался потрясать своей тарой и кричал, что там-то и спрятан убойный компромат на Ельцина с Бурбулисом. Компромат собирался Чемодановым в рабочее время путем вырезания заметок из центральных газет.

Оратор был интересной личностью. В молодости репортер местного комсомольского органа, он как-то на вечеринке набил физиономию детскому писателю. Чемоданова с треском изгнали отовсюду и предали суду. Попав под амнистию, этот пассионарий долго промышлял случайными заработками, пока не прибился к издательству медицинской литературы. В коллективе Чемоданов держался обособленно, пил мало, а его кабинет представлял собой редкое зрелище. Стены и дверь были густо оклеены изображениями голых девиц и портретами Дзержинского, Андропова и Фиделя Кастро. За глаза поговаривали, что при Льве Дмитриевиче лучше не распускать язык – и, в особенности, не касаться политики…

Митинги, управляемые «товарищем Че», проходили неординарно. То какие-то мальчики и девочки под его реплики жгли чучело министра Козырева. То сам публицист нахлобучивал на голову кастрюлю и колотил по ней половником. Чемодановские шоу пользовались успехом. Крыжовинские казаки, одетые в трико с лампасами, кричали ему: «Любо!» Старушки со стеклянными баночками, собиравшие деньги на ремонт мавзолея, выражали восторг тоненьким визгом. Толпа хоть сейчас была готова в поход против Ельцина, Бурбулиса и мирового сионизма.

Президента с его госсекретарем правильные ленинцы также на дух не выносили. Но идти «на вы» с сионизмом музейные заседатели побаивались. Их, к тому же, смущали уравнительные настроения митингующих. Знатоки пролетарской стратегии и тактики еще при перестройке успели обзавестись – кто магазинчиком, кто участком в «Санта-Барбаре», кто автостоянкой. И подпольный обком проявлял законопослушание. Упражняясь в хоровом пении, товарищи настойчиво ждали, когда в стране реабилитируют компартию. Засим должен был произойти вожделенный возврат имущества и финансов.

Когда Конституционный суд вынес историческое решение, в Крыжовинске забурлила работа. Кроме кипятильников и подстаканников, номенклатура в августе 91-го сумела вынести из своих резиденций полные списки бывших членов и кандидатов в члены. Каждому из них (исключая, разумеется, отъявленных демократов) любезно предложили восстановиться. И хотя отдавать процент от своих доходов решилась одна десятая вчерашних партайгеноссе, новый обком торжественно объявил себя преемником старого. Первым секретарем стал историк, профессор Пришельцев.

Свою ученую стезю Руслан Геннадьевич так же, как его коллега Гундосов, начинал с изучения переписки товарища Ленина с мещанином Бабаянцем. Но если Василий Ипатьевич открыл самостоятельные поиски социализма с человеческим лицом, наш герой колебался только вместе с генеральной линией. Да и положение обязывало. В академической среде Пришельцев не задержался, пополнив своими ста пятнадцатью кило интеллектуальный багаж партии. В обкоме КПСС эпохи упадка он ведал вопросами идеологии. Воспитывал, наставлял и вскрывал звериную сущность неформалов… Из всего музейного кружка он был, бесспорно, самым титулованным деятелем. Подобно губернатору Куманёву, Руслан Геннадьевич с особым трепетом говорил о страдающих крыжовинских бабушках.

В партии восстановился и спикер Шабашкин. Как простой делегат, он незаметно, с черного хода проник в зал и точно в стиле Владимира Ильича присел на порожек почище. Из президиума конференции его тотчас окликнули: «Иван Минаевич! Куда же вы?» Шабашкин потупил взор и, сопровождаемый овациями, примкнул к членам бюро.

Итак, обком конституировался. Его рупором стала газета «За воздержание». Авторы воздерживались, конечно, от разграбления Отечества. Официозная пресса откровенно глумилась над Пришельцевым и его братьями по разуму. Особенно усердствовали оба «Привратника». Читая комментарии к своим высказываниям, профессор багровел, но продолжал давать интервью. Параллельно шла борьба за овладение митинговыми подмостками. Обком на год вперед оплатил аренду автобуса со звукоустановкой. Чемоданов в ответ уступил право контроля над микрофоном. И уличные радикалы оказались поэтапно оттесненными на дальний план. Теперь в первых рядах, расправив плечи, стояли законопослушные райкомовские функционеры.

Октябрь 93-го притормозил рост передовой партии. Бюро поспешно вернулось в подполье, но гроза миновала. Долго прятаться в музейных запасниках не пришлось…

К возвращению коммунистов крыжовинцы привыкали постепенно. Сначала на компанию взрослых людей, стоящих навытяжку под гимн Советского Союза, показывали пальцами. Потом их, как деталь пейзажа, перестали замечать. По мере того, как народный губернатор тщетно пытался удержать яйцо, к их проповедям стали прислушиваться. Крыжовинцы – приверженцы крайних подходов. Медленно запрягая, они затем быстро ездят. Зная это, вожди обкома не форсировали пропаганду против Куманёва. Ельцин же был далеко и на проклятья не обижался.

Партийная масса бурно приветствовала третье явление Шабашкина. Самые отчаянные энтузиасты грезили о том, как воскресший из пепла член КПРФ одним махом возродит советскую власть в отдельно взятом субъекте федерации. На сходках в бывшем доме политпросвещения уже звучали призывы к объявлению Крыжовинска вольным городом и созданию Крыжовинской Советской Социалистической Республики. Поначалу проповедников суверенитета не смущал даже мерзкий слушок о сговоре Ивана Минаевича с антинародным режимом. Кадровые уступки и словесные увертки спикера они воспринимали как тактические ходы. Однако неделя проходила за неделей, месяц за месяцем, а боевой клич из здания Думы так и не раздавался.

Конечно, Иван Минаевич, верный уставу партии, регулярно уплачивал взносы с заявленной заработной платы и принимал у себя всех соратников из Москвы. Конечно, приезжие соратники, произнося речи в зале областной Думы, клеймили банду Ельцина и Чубайса. Конечно, на Октябрь и Первомай спикер повязывал красный бант и становился во главе колонны. И всё же, и всё же… Чем дальше, тем сильнее становился ропот в низах. Бюро воскрешенного обкома не без труда объясняло своим подопечным, что народно-патриотические силы должны действовать строго по конституции. Однажды, при очередном праздновании Первомая, сразу объяснить это не удалось, и экспансивные старушки забрызгали слюной почти еще нё надеванный костюм Шабашкина.

Недовольство масс (пока поверхностное) стали вызывать и другие приемы Ивана Минаевича. Во-первых, снова перебравшись в подобающий его званию кабинет с двойной дверью, он заметно ограничил общение с крыжовинцами. Еще на дальних подступах к заветным дверям путь людскому потоку преграждал пост милиции. Во-вторых, если какой-нибудь ходок достигал-таки рубежа приемной, Шабашкин вечно оказывался катастрофически занятым. Перед заветной дверью грудью вставали помощник или секретарши с пышными прическами. Ну, а если просителю чудом удавалось поймать Ивана Минаевича в коридоре, монолог спикера был примерно таким: «А, здравствуй! Ну, как дела? Слушай, заходи в понедельник! Заходи, ладно? Хорошо?» И спикер на скорости, близкой к космической, пропадал в парламентских недрах…

Отношения Ивана Минаевича с исполнительной властью складывались за следующие два с половиной года по-всякому. На совсем отчаянные декларации народно-патриотического лидера здание бывшего обкома отвечало комментарием придворного аналитика. Аналитик посредством телевизора внушал, что в Иване Минаевиче бродит опасная сила реванша. Губернатор в полемику с Шабашкиным очень долго не ввязывался. И, наверное, не ввязался бы вообще, если бы не стало абсолютно ясно, что спикер метит в его кресло.

Прозрение пришло по истечении двух лет после созыва Думы… А саму эту годовщину оба политика встретили и проводили в полном ладу. Здешний парламент, как уже сказано, созывался как раз на два года. Закон требовал заранее объявить дату следующего волеизъявления. Но – о новых выборах все как-то вдруг забыли. Прессу, которая по своему обыкновению попыталась поскандалить, вразумил Иван Миааевич. Дескать, едва достигнуто согласие ветвей власти и на тебе… «О людях чаще писать надо! Когда в последний раз на село выезжали?» –пригвоздил он незадачливых бумагомарак. И депутаты остались заседать дальше.

Поэтому ко дню смены власти обком свил себе вполне уютное гнездышко под крылом спикера Шабашкина. Непримиримые оппозиционеры и патриоты со значением прогуливались по коридорам Думы. Дважды в месяц они выстраивались в очередь за окладами и надбавками от государства.