История Запада. Колониальная эра. Том II

Невеселая история, случившаяся с Николя Фуке, имела двоякого рода последствия. Косвенно она подвигла Людовика к строительству Версаля – королевской резиденции, настолько пышной, что уже ни у кого из монаршего окружения, не могло закрасться и мысли, что по богатству, роскоши и величию, он мог бы тягаться с королем Франции. Еще одним следствием истории Фуке, стало, собственно, занятие его освободившегося места Кольбером.

Как и Фуке, Кольбер имел относительно низкое происхождение. Мы не найдем в нем ни отпрыска французской аристократии, ни даже мелкопоместного дворянина. Кольбер был представителем третьего сословия и по натуре и по происхождению. Отец его был реймским торговцем, хотя, следует признать, весьма зажиточным. Версаль и Кольбер находились в непримиримом антагонизме друг к другу. По большинству расходных статей новый финансовый министр был жаден до скупости и этим являл полную противоположность Фуке. Рассказывают, как этот сын торгаша, вступал в яростные перепалки с Людовиком XIV из-за неоправданных, по его мнению, расходов и испытывал почти физические страдания от тех издержек, на которые в период строительства Версаля и нескончаемых европейских войн его обрек король.

Кольбер, как и все ведущие экономисты эпохи, был одержим идеями меркантилизма. Генеральный контролер финансов следовал по сути той же экономической стратегии, которой настойчиво, на протяжении трех веков придерживалась Англия – то есть политике закрытой торговли и промышленного протекционизма. Вот одно из достаточно красноречивых на этот счет суждений самого Кольбера:

«…всей Европой управляет не что иное, как некоторое количество денег… Нельзя увеличить доходы королевства, пока их отнимают другие государства… Нужно привлекать капитал, сохранять его, препятствовать его вывозу из страны».5

Начав с борьбы с казнокрадством и с наведения строгой финансовой дисциплины в вверенном ему ведомстве, Кольбер продолжил свою работу масштабной реорганизацией промышленного производства во Франции. Мануфактурное дело не было пущено на самотек как в Англии, оно попало под строгое государственное регулирование. Расширение производства из-за осторожности французской буржуазии, предпочитавшей вкладываться в ренты, должности и земли, финансировалось непосредственно из казны. Жадный во всех иных вопросах, Кольбер в данном случае, не скупился на вложения, ведь он вкладывал деньги в развитие. Вместе с организацией производства товаров по всей Франции строились превосходные дороги. При Кольбере был закончен строительством важнейший Лангедокский канал. Прямым следствием улучшения путей сообщения стала не только активизация торговли, строительство дорог имело еще и политическое значение: возросла централизация и улучшилась управляемость государства.

Конкурентоспособность и международная востребованность французской продукции, по мнению Кольбера, должна была обеспечиваться ее высочайшим качеством. Государство поддерживало контроль над технологией производства. Уставы суконных фабрик Амьена, например, включали 248 статей регламентировавших работу предприятий.6 Появились мануфактуры, специализировавшиеся на выпуске настоящих произведений искусства – например, гобеленовая мануфактура художника Шарля Лебрена, или стекольная мануфактура в Сен-Гобене, в Пикардии. Продукция последней, ничем не уступала изготовляемому венецианскими мастерами муранскому стеклу. Кольберу удалось деньгами и преференциями переманить нескольких технологов стекольного производства из Венеции, которые захватили с собой во Францию секреты их ремесла. Система государственных контролеров и повсеместное соблюдение регламентов, достаточно скоро обеспечили французским товарам мировую славу.

В целях достижения положительного внешнеторгового баланса Кольбер установил такие таможенные пошлины, действие которых было равносильно фактическому запрету импорта. На внутреннем рынке, произведенные во Франции товары из-за таможенных барьеров, практически не имели конкурентов. Глава французского финансового ведомства испытывал едва ли не панические страхи перед перспективами оттока из страны капитала, полагая, что мировая экономика функционирует по принципу сообщающихся сосудов и мировая денежная масса является неизменной. Франция в этот период действительно испытывала дефицит платежных средств, что было связано с новой мировой тенденцией сокращения добычи драгоценных металлов и накопления золота и серебра в виде сокровищ. Ходившие во Франции монеты: ливры и су были билонными, их покупательная способность превышала стоимость использованного при их чеканке серебра и золота.

В распоряжении Кольбера было 12 относительно мирных лет (1660—1672), вплоть до начала Третьей англо-голландской войны, за которые ему более или менее удалось уравновесить государственные доходы с государственными расходами. Однако начало войны с Голландией, переросшей буквально через несколько лет, в войну Франции со всей остальной Европой, а также огромные расходы на строительство и обустройство Версаля, привели к росту дефицита бюджета. Государственный долг рос все оставшееся время правления Кольбера, и продолжил расти после его смерти, достигнув в 1715 году (год смерти Людовика XIV) размера в 2 миллиарда ливров. Франция оказалась тогда на грани банкротства.7

Кольберу совершенно не удалась налоговая реформа, но в этом, по-видимому, не было его вины. Задавленное непомерными платежами сельское хозяйство находилось в состоянии стагнации. Генеральный контролер финансов попытался реанимировать его смягчением налогового бремени лежавшего на непосредственных производителях. Правительство отважилось на уменьшение тальи – прямого земельного налога уплачиваемого крестьянами. Но для того чтобы казна не потеряла существенной части своих доходов, уменьшение тальи было осуществлено как часть крайне непопулярного финансового маневра. Сокращение доходов от прямых налогов, государство пыталось компенсировать увеличением доходов от налогов косвенных – в частности от габели. Габелью назывался соляной налог, действовавший по принципу акцизов. Государство обязывало оптовых торговцев отпускать соль перекупщикам для перепродажи населению по ценам, многократно превышающим ее реальную стоимость. Разница между реальной и продажной ценой шла в казну. Талью во Франции платило лишь третье сословие, а вот габель, испытывая потребность в соли, платили все.

Налоговая реформа Кольбера провалилась. Правительству не удалось уравновесить доходы казны с ее расходами. Перераспределение фискальной нагрузки фактически вылилось в усиление налогового бремени. Если представители элиты могли себе позволить без особого ущерба для своих кошельков приобретать дорогую соль, то бедняки нет. С точки зрения низших слоев, габель была хуже тальи. Кроме того, бесконечные войны и расходы на двор, вынуждали правительство экстренно вводить дополнительные налоги, например, гербовый сбор, налоги на крещение, на брачные контракты и прочее… Кольбер был ненавидим за это народом. Крестьянские восстания вспыхивали в провинциях все время пребывания его на должности. С лозунгом: «Да здравствует король без габели!» с вилами и топорами на королевских интендантов бросались крестьяне Оверни, Бурбоннэ, Беарна, Бери и Пуату. В 1674—1675 годах, в самый разгар войны с Голландией, против габели и гербового сбора вспыхнуло восстание в известной своим сепаратизмом Бретани. Когда в 1683 году Жан Батист Кольбер скончался, траурную процессию, во время его похорон, пришлось окружить кольцом солдат, чтобы помешать разъяренной толпе, добраться до катафалка и осквернить его останки.

Кольбер был известен напористым и упрямым характером. С его властной и суровой натурой, как рассказывают, при всем при этом, причудливо сочеталась личная скромность. Непомерное честолюбие этого человека находило удовлетворение в усилении государства, которому он служил и для которого существовал. Кольбера нельзя было назвать истинным правителем Франции, по аналогии с кардиналами Ришелье и Мазарини. Тем не менее его роль во французской политике, несмотря на активное участие в государственных делах самого Людовика XIV была куда более значимой, чем можно было бы предположить исходя из его непосредственных обязанностей контролера финансов. Кольбер стал идеологом французской имперской политики и, если так можно выразиться, создателем государственной стратегии Франции. Отличием положения Кольбера от положения всесильных Ришелье и Мазарини было то, что к несчастью для Франции, этот сильный и умный человек, не сумел полностью подчинить своему влиянию французского монарха. Людовик XIV доверял Кольберу, но важнейшие и ответственейшие решения принимал всегда сам, руководствуясь, по-видимому, тем соображением, что ему как королю, присуще лучшее знание того, что нужно, а что не нужно французскому государству. Не все идеи Кольбера, нашли практическое воплощение. Главные его идеи, имевшие целью превратить Францию в морскую торговую державу, разумеется, не были отвергнуты королем, но они были провалены вмешательством Людовика XIV в процесс их реализации.

В 1669 году Кольбер в дополнение к должности генерального контролера финансов занял пост морского министра. Занятие этого поста Кольбером, было обусловлено, тем совершенно верным соображением, что экономическая политика государства, его морская торговля и военно-морская мощь неразрывно связаны. Как человек, обладающий способностью предвидения, Кольбер понимал, что то поле, на которое он пытался вывести Францию уже занято другими игроками. Свое место под солнцем, Франции пришлось бы в буквальном смысле выгрызать. Страна слишком долго была обращена лицом к континенту и спиной к океану. Когда-то это могло не иметь значения, или даже быть оправданным, но только не сейчас, в период рождения колониальных империй. По отношению к Франции действовали те же экономичекские законы, что и по отношению к сражавшимся за морскую гегемонию Англии и Голландии.

Развитая морская торговля была важнейшим условием государственного благосостояния, и это не обсуждалось. Но вести морскую торговлю мешал меркантилизм соседей, закрывавших порты для иностранных кораблей и иностранных товаров. Существовало всего два выхода из этого экономического тупика. Первый – создание Францией собственной, закрытой от других, колониальной империи, где заморские колонии играли бы роль поставщиков ресурсов и одновременно были бы потребителями произведенных во Франции промышленных товаров. Второй выход состоял в наращивании военной и военно-морской мощи и, как следствие, внешнеполитического влияния Франции, благодаря которым эта страна могла бы диктовать свою волю другим странам, ломала бы чужие навигационные и таможенные барьеры и устанавливала выгодные именно ей торговые правила. Не сложно понять, что первый и второй вариант были неразрывно связаны. Создание разделенной океанами колониальной империи было немыслимо без контроля над морскими путями, то есть без многочисленного и хорошо оснащенного военно-морского флота. С противоположной стороны, для создания сильного военно-морского флота, способного завоевать и удержать контроль над морем, флота, который сам по себе бы играл роль политического фактора, требовались колоссальные ресурсы. И эти ресурсы могли быть получены за счет эксплуатации колоний.

Отличие Франции от Англии и Голландии, состояло в ограниченном распространении на нее последнего правила. Внутренне (то есть без учета внешней торговли и экономической эксплуатации колоний) Франция была значительно сильнее и богаче своих геополитических конкурентов. Достаточно сравнить население трех этих стран и учесть, превосходство проработанной в самых мелких деталях и функционировавшей куда более эффективно, чем у соседей французской фискальной системы. В Англии (без учета Шотландии и Ирландии) проживало в то время (на начало XVIII века) от 5 до 8 миллионов человек, в Голландии (без учета Испанских Нидерландов) 2—3, а во Франции 26. Не секрет, что стартовые условия для создания колониальной империи у Англии были лучше, чем у Голландии, однако у Франции эти условия были еще лучше, чем у Англии. Сюда можно было отнести обращенную лицом к океану береговую линию, деньги, много денег и, разумеется, человеческий фактор.

С другой стороны, обширные колониальные владения и мощный флот были условиями выживания для Голландии. Потеряв сильный военный и многочисленный торговый флот последняя, по причине ничтожности своих внутренних ресурсов, утрачивала статус великой державы. В отношении Франции это правило не действовало. Без сильного флота и без колоний, Франция все равно оставалась Францией. Благодаря своим внутренним материальным ресурсам, эта страна при любом раскладе сохраняла статус одной из ведущих европейских держав.

Зачем же тогда Кольберу были нужны колонии и флот? В первую очередь из соображения, что государству, как и человеку удобнее стоять на двух ногах, нежели на одной. Следовало глубоко диверсифицировать государственные доходы, торговые деньги приложить к налоговым. Поступления в казну, вне всяких сомнений, увеличились бы в том случае, если бы нация стала богаче благодаря внешней торговле. Создание колониальной империи для французов, хотя оно и не было связано с острейшей экономической и политической необходимостью, как, например, для голландцев и отчасти для англичан, тем не менее, служило прямым путем к усилению страны. Колонии, которые бы захватила и удержала Франция, уже не могли бы работать на ее конкурентов, они работали бы на усиление самой Франции.

Все, что требовалось в данной ситуации от французского короля, это правильно расставить приоритеты и определить очередность ходов. Следовало ли ему обратить все имевшиеся ресурсы на создание колониальной империи, на строительство торгового, и военных флотов, и уже после этого, то есть после того как удастся закрепить за Францией море, используя не только внутренние, но и внешние ресурсы, начать свое наступление в Европе? Или же следовало проводить агрессивную европейскую политику, направленную на расширение сухопутных границ Франции, в одно время с захватом колоний? – То есть развернуть масштабные и затратные в материальном отношении действия сразу на нескольких фронтах? Кольбер и Людовик мыслили одинаково по части необходимости для Франции активной колониальной политики. Но они разошлись во мнении относительно того, как именно эту политику следовало осуществлять.

Кольбер не был тем человеком, который стоял у истоков французского флота. Необходимостью усиления военно-морской мощи Франции озаботился еще Ришелье, который при осаде Ла-Рошели, вынужден был, за не имением собственных, нанимать иностранные военные корабли. Уже через несколько лет после принятия Ришелье решения о строительстве собственного парусного флота, в начале 1630-ых годов, Франция располагала сорока военными кораблями водоизмещением от 200 до 900 тонн, несшими на своих палубах в общей сложности 1400 орудий. За недостатком собственных производственных мощностей, часть французских кораблей строились на голландских верфях. К середине 1640-ых годов количество построенных непосредственно во Франции кораблей возросло, королевский парусный флот, мог похвастаться уже 30 добротными большими судами и приблизительно таким же числом мелких, не считая брандеров. В стремлении потягаться с англичанами, французы построили «Коронн» (фр. «La Couronne») равноценный «Роял Соверену». Украшенный резьбой и позолотой, этот корабль нес на своих деках 72 пушки разных калибров и имел водоизмещение более 1800 тонн.8 Мы говорим здесь только о французском парусном флоте, предназначенном для действий в открытом море, в то же время у Франции на протяжении более чем полутора веков существовал еще и галерный флот, оперировавший в Средиземноморье. Кроме строительства кораблей, верфей, а также создания береговой инфраструктуры, Ришелье учредил военно-морское училище для дворян. Создание корпуса военно-морских офицеров было ничуть не менее важной задачей, чем строительство кораблей и литье пушек.

Однако, корабли строились, а гардемарины выпускались у французов недолго. При Мазарини, который был занят другими делами, флот не просто пришел в упадок, а был фактически развален. Кольберу, после смерти итальянца, в 1661 году пришлось все начинать сначала. К тому времени у французов оставалось лишь 30 вооруженных парусных судов, среди которых только три несли на своих палубах более 30 орудий. Служба на флоте среди дворянского сословия была крайне непопулярной. Удивительно, но Кольберу, понадобилось всего несколько лет на то, чтобы коренным образом переломить ситуацию. Через пять лет после смерти Мазарини, военно-морской флот Франции имел в своем составе 70 кораблей, причем больше половины из этого числа, были линейными. Еще через пять лет, численность флота была доведена до 196 кораблей, из которых 107 были большими, вооруженными 24—120 орудиями. Дюжина из числа последних несла более 75 орудий.9

Возрождение флота было не только количественным. Корпус морских офицеров благодаря восстановленной системе выпуска гардемаринов, начал активно пополнялся новыми дворянскими кадрами. Чтобы привить флоту армейскую дисциплину, как и в Англии, во времена Кромвеля, осуществлялся перевод на корабли армейских офицеров. Очень важным моментом было и то, что французский флот, по всеобщему мнению, обладал тогда лучшей в мире материальной частью. Введение строгих производственных регламентов на французских верфях, систематичность, использование последних научных достижений и технологических новинок, привели к тому, что по целому ряду параметров французские корабли оказались лучше английских. Хорошо продуманная система установки артиллерийского вооружения и размещения команды, позволила французам при равном с англичанами водоизмещении иметь в боевом отношении более ценные суда. Французские корабли не страдали перегруженностью как английские и вследствие этого были маневреннее и одновременно мореходнее последних. Кроме того, новые французские корабли имели более многочисленную по сравнению с английскими судами команду. Данный фактор имел значение во время боя. От численности экипажа зависела его способность продолжать сражение, несмотря на понесенные в бою потери.

По-видимому, единственным слабым местом созданного Кольбером флота было отсутствие у него серьезного морского опыта и победных традиций. Тем не менее этот недостаток был легко устраним, особенно если учесть то, в каком плачевном состоянии находились в то время флоты Англии и Голландии. Уже во время Третьей англо-голландской войны открылся факт ухудшения организации и ослабления дисциплины на английском флоте, проявившийся в его не способности на равных противостоять флоту де Рюйтера. Английский флот ослабляло, как мы отмечали ранее, тлетворное влияние двора Карла II и безденежье короля, вынужденного экономить если не на дворе, то на флоте. После сепаратного мира с Голландией, флот Карла II стал разлагаться еще быстрее. Только после восшествия на престол Якова II, чьи лучшие годы, еще до принятия английским Парламентом «Акта о присяге», были отданы флоту, процесс его разложения был остановлен. Но, тем не менее, все проблемы устранены не были. Флоту выделялись деньги, но его продолжало лихорадить. Личный состав оказался на пороге бунта, после того, как Яков II попытался ввести на военных кораблях служение католической мессы. После бегства Якова II из Англии и восшествия на английский престол Вильгельма III Оранского, английский королевский флот отнюдь не улучшил своего состояния, скорее даже наоборот, ухудшил. Часть военно-морских кадров вызвала подозрения у новой власти, поскольку многие из офицеров флота имели дружеские связи с Яковом. Люди были обязаны герцогу Йоркскому своим карьерным продвижением за то время, пока он руководил английским флотом. Замена опытных морских офицеров, на менее опытных, но лояльных новой власти, по понятным причинам, не способствовала улучшению боеспособности англичан.

Голландский флот, некогда грозный, пребывал в не менее жалком состоянии, чем английский. Разница состояла только в том, что голландский флот не разлагался внутренне как английский, на нем сохранялся относительный порядок, но зато он сократился количественно, и притом, в несколько раз. Вильгельм III имевший неоспоримые политические и военные таланты, был тем не менее человеком далеким от флота. Ставка в условиях войны с Францией, была сделана им исключительно на армию и в ущерб флоту. После того, как Вильгельм в 1688 году стал правителем сразу двух стран: Англии и Голландии, у него появилась возможность объединить некогда непримиримых врагов. Но даже став одним целым, английский и голландский флоты, как по количеству, так и по качеству кораблей, оказались слабее французского флота Кольбера.

После Нимвегенского мира, несмотря на то, что намеченные молодым и амбициозным Людовиком XIV цели войны достигнуты не были, Голландия не была им ни побеждена, ни тем более завоевана, Франция все равно упрочила свой авторитет в Европе и расширила свои границы. Как и после Пиренейского мира, территориальные приобретения осуществлялись за счет слабой Испании. Людовик, осознававший свою силу, не остановился после Нимвегена на достигнутом. Десятилетний период (1678—1688) отделивший окончание войны с Голландией от начала Войны Аугсбургской лиги, вопреки всеобщему мнению, не был мирным. Французский король вел в это время необъявленную (а в 1683—1684 годах объявленную) войну против Испании и германских княжеств, осуществляя совершенно беспринципные территориальные захваты. Французские легисты выбивались из сил, пытаясь обосновать агрессию своего короля произвольным толкованием международных договоров Франции. Действия французов, по всеобщему мнению, являлись грубейшим нарушением принципов Вестфальской системы, и эти действия в самом скором времени, обернулись глухой международной изоляцией Франции.

Вся Европа была в одно и то же время, напугана и возмущена захватом в 1681 году французскими войсками имперского города Страсбург; захватом французами в 1683 году фламандских городов Куртре и Диксемюнде, и начавшимся вскоре после этого шантажом французским королем испанского монарха, болезненного и робкого Карла II Габсбурга. Людовик требовал от Карла в обмен на оккупированные им города, по выбору: герцогство Люксембург, часть Каталонии, или часть Наварры. Свои требования французский король подкреплял новыми акциями силового давления: бомбардировкой французской эскадрой союзной Мадриду Генуи, осадой Хероны в Каталонии и т. д. Испания подвергалась унижению со стороны Франции везде, где это было возможно. Корабли французского флота блокировали испанские порты, с целью заставить слабого испанского короля выплатить компенсацию за ущерб, причиненный французским контрабандистам в американских колониях. Испанские суда брались на абордаж французами в открытом море, за отказ салютовать при встрече французскому флагу.