Вторая жизнь Петра Гарина
– Согласитесь, что твердая позиция Муссолини спасла Австрию (17).
– Несомненно. Но другие союзники едва ли не сами открывают зеленый свет к вооружению Германии.
– Вы говорите об англо-германском морском соглашении тридцать пятого года?
– Да. Союзники перестали представлять собой единую команду. Англичане способствуют возрождению военно-морского потенциала Германии, а Франция, почуяв возможность угрозы, бросилась заигрывать с Россией (18).
– Ах, французы… Я без ума от Франции, но не люблю племя ее населяющее. Увы, этот парадокс не постижим мне самому, – граф ди Сороно импозантно навел лорнет на жемчужное колье, подвешенное к шейке жены французского посла, выделявшейся горделивой осанкой на фоне своего обрюзгшего супруга. – У меня такое ощущение, что воспринимать их come il faute скоро станет дурным тоном.
– В вас говорит отчаяние отверженного, – Аузенбах и ди Сороно расшаркались перед английским военным атташе.
– Право, пустая сплетня.
– Полноте, я знаю, что вы, как настоящий итальянец, не можете пропустить ни одной хорошенькой мордашки, – сказал Аузенбах мягко, с уловимой порцией иронии.
– Я расценю это как комплимент. И все же французы уже не те. Победа в последней войне досталась им непомерной ценой. Казалось бы, они триумфаторы, но дух их сломлен, они более не способны к длительному сопротивлению.
– Примечательное наблюдение, – второй секретарь австрийского посольства вытер салфеткой длинные усы, слегка намочившиеся в шампанском. – Французы слабы духовно, без устойчивой опоры в Европе, а немцы и Муссолини все-таки нашли общий язык на почве Испании (19), не так ли?
– Наш Бенито – поэт фашизма, а Шикельгрубер (20) примитивный последователь.
– Такие эстетические тонкости не имеют значения. Главное в другом: Германия стремительно перевооружается, у ее руководства есть конкретно определенные цели и методы их достижения, в стране возрождается дух железных тевтонов, у Германии появляются стратегические союзники и не только в Европе. Ее дипломатия, каверзно выхватывая из строя потенциальных противников то одну, то другую страну, привлекает их на свою сторону, позволяя последней решать свои узкие амбициозные задачки (21). Франция же год от года теряет в весе на континенте, внутри страны очевидна ситуация политической нестабильности. Англичане своим двусмысленным поведением провоцируют Германию к эскалации напряженности. Боюсь, в скором времени вся Центральная Европа замкнется в границах Тысячелетнего рейха.
– При столь обобщенном видении проблемы, кажется, что ваши выводы не лишены смысла, но все дело в мелочах, и эти «мелочи» существенны. У нас есть вполне надежные сведения, – ди Сороно понизил голос, – если бы Франция в марте прошлого года применила силу во время захвата немцами демилитаризованной зоны, германские генералы низложили бы Гитлера и очистили Рейнскую область. Они – военные профессионалы прекрасно отдают себе отчет в слабости вермахта в материально-техническом отношении. Разрекламированная программа перевооружения принесет свои плоды не ранее, чем лет через пять, – граф наставительно посмотрел на Аузенбаха.
– Досужие разговоры не имеют ничего общего с системным анализом обстановки. Сегодня важна качественная составляющая оружия, а не количество. У союзников от мировой войны в арсеналах хранятся горы устаревающего железа. За последние два десятилетия научная мысль продвинулась далеко вперед. Германия, освобожденная от старья согласно статьям мирного договора, создает новые типы самолетов, танков, орудий. Именно это качество, плюс четкие задачи, все помноженное на политическую волю и прошлый военный опыт, позволяют наблюдателю делать определенные прогнозы.
К беседующим приблизился молодой человек романской наружности. С раскованностью, присущей людям высшего круга, он вступил в разговор, не боясь разрушить его канву.
– Там, где встречаются два дипломата, рискуешь невольно спровоцировать международный конфликт неверным словом, а где их такое множество – не знаешь, как правильно сесть на стул, – денди обладал особой утонченностью манер, широко распространенной среди лиц света.
– О! Сеньор Нови, как поживаете? – граф и Аузенбах приятельски поздоровались с подошедшим.
– Инспектировал свои рудники в Чили и застрял в Буэнос-Айресе. Я вижу сегодня здесь весь свет и полусвет Аргентины, – едко брызнул словами Паоло да Нови.
– Американцы, как всегда, широко демократичны, – ди Сороно изобразил выражение нарочитого простодушия.
– Я бы сказал, неразборчивы, – подвижные глаза Нови шныряли по залу.
– Не будем строго судить, сегодня их праздник, – смягчил резкость высказывания Аузенбах.
– Как можно судить аристократов, зачатых на скотобойнях? – Нови, казалось, не брал в расчет положение собеседников.
– Вы бы видели, что творилось в Буэнос-Айресе в декабре, какие типажи, какие туалеты, – не выдержав натиска, сдался ди Сороно. – Янки созвали чрезвычайную межамериканскую конференцию по сохранению мира, съехались представители всех государств обеих Америк. Рузвельт снизошел, засвидетельствовал почтение нашему медвежьему углу.
– Каков он?
– Мил, улыбчив, кажется, неплохо образован.
Сеньор Нови, заметив в расфуфыренной толпе гостей знакомое лицо, кивнул.
Высокий швед ответил на приветствие взмахом огромной руки. Подле белобрысого великана почтительно безмолвствовал олицетворяющий собой последний крик моды Петр Петрович Гарин.
Он был в числе приглашенных на большой прием в посольстве США по случаю Дня Независимости. Инженер пришел сюда, полный достоинства, безукоризненно постриженный и выбритый, элегантный вплоть до последних мелочей костюма. Булавка с крупной черной жемчужиной красовалась на его красном галстуке, через другую такую же жемчужину был продет шнурок от пенсне, накрахмаленные манжеты сорочки жестко обхватывали запястья, воротничок идеально прилегал к кирпично-смуглой шее. Лакированные штиблеты не оставляли сомнений в отношении их лондонского происхождения.
Благодаря рекомендательным письмам капитана Гастингса, в одно мгновенье преображавших людей, и приличному счету в солидном кредитном учреждении Гарин быстро акклиматизировался в Буэнос-Айресе. Местная иностранная колония приняла его вполне благожелательно. В короткий срок Петр Петрович свел знакомства с заметными персонажами аргентинского бомонда. Первоначально в его планы не входило надолго задерживаться в Аргентине – его занимала мысль о загадочной плите, найденной Индианой Джонсом в Мексике. Однако, попав в комфортные условия, инженер решил дать себе передышку. Он занялся здоровьем, нанял репетиторов английского и испанского, выучился модным танцам. При помощи специального педагога ему удалось обуздать свои причудливые замашки, теперь в нем чувствовалась обходительность воспитанного человека. И, наконец, он полностью приобщился к современной жизни, заполняя пробелы одиннадцатилетнего заключения на острове.
–… позавчера исполнилась годовщина его смерти. Когда он умер, я не знала, стоит ли дальше продолжать свой бренный путь. Как он страдал, мой бедный мальчик, – женщина качнула по-стариковски окостенелым торсом, бриллиантовая брошь, приколотая выше увядшей груди, перелилась волшебными искрами.
– Моя милая, вы разрываете себе сердце… – пыталась утешить ее полная дама с шикарной диадемой в волосах.
– Вы же помните, какой он был. Сколько жизнерадостной энергии излучал, как был очаровательно ласков. А какие у него были глаза! Умные, ясные, кроткие. Этот незабываемый, проникающий в душу настойчивый верный взгляд… – старуха задохнулась от переизбытка нахлынувших чувств, и кружевной платок очутился у ее выцветших глаз.
Три женщины неопределенного возраста, похожие на зверушек, завернутые в свои меховые одеяния, Гарин и розовощекий швед, собравшиеся вокруг, надели маску глубокого сочувствия.
– Непременно жду вас послезавтра у себя. Вы должны увидеть стелу, которую мы воздвигли на могилке нашего незабвенного Ричи, – приглашала членов кружка деревянная дама, с трудом унимая дрожь в теле.
Все стояли в неловком молчании, боясь случайно еще более разбередить мучительную рану. Понимая, что необходимо чье-либо тактичное вмешательство, Гарин отпустил старушке дозу успокаивающей банальщины. Атмосфера несколько разрядилась, говорящие меха наперебой осыпали несчастную известными в таких ситуациях фразами.
Отойдя на второй план, инженер увлек в сторону обладательницу диадемы:
– Скажите, кто этот славный усопший?
– Кобель, – объяснила та со свойственным для многих полных особ смешком.
– Простите, мадам?
– Собака, пятилетний голубой дог. Удивительно слюнявое животное.
Предательский внутренний смех грозил вырваться наружу, Петр Петрович исполнил пародию на французский поклон, пустился бродить в поисках другого общества.
Высокий холл посольства, сверкая стеклом и металлом, вместил в себя разноплеменную публику, жаждущую праздника. Избыток официантов, умело справлявшихся с подносами, уставленных шеренгами высоких искрящихся бокалов, предотвращал суету. Настроение людей определялось ожиданием центрального действа приема – торжественного обеда.
Гарин проскользнул по холодному искусственному мрамору пола мимо сморщенного японского посла, высокомерно оберегавшего честь своего императора в небольшом окружении суровых сотрудников.
– А-а, мистер Лари, как хорошо, что вы здесь, – лукаво ухмыляясь, перехватил инженера самоуверенный тип, развязность коего выдавала в нем минимум отесанности. Гарин с трудом скрыл досаду. Короткие волосатые пальцы вцепились в лацканы его великолепного пиджака.
На прошлой неделе владелец крупнейшего аргентинского издательского дома Мигель Парс склонял Петра Петровича принять участие в финансировании безнадежного дела – на паях вложиться в издание сборника местного литературного объединения, называющегося, почему-то, «группа Флорида». Гарина никогда не занимали литературные страсти, тем более его никак не прельщала идея разместить в книгоиздание свой капитал.
– Позвольте представить вам наших мастеров слова: сеньор Васт, сеньор Лугонес, сеньор Борхес.
– Урхо Лари, – немного напряженно ответил Гарин, пряча холодный огонек под ресницами.
– Уважаемый Аргуэльо (22) как раз посвящает нас в таинства создания своей оригинальной строфики, развиваемой им в новой книге, – голос пройдохи Парса звучал подкупающе ласково.
– Я слышал, вы имеете отношение к литературе? – с вызывающим напором обратился к Гарину некто Васт.
– Это сильное преувеличение, – искусно маскируя отвращение, пытался увернуться инженер.
Не успели Гарину представить писательскую братию, как он почувствовал возрастающую неприязнь к господину Васту.
– Как называется ваше произведение? – Гарин повернулся корпусом к Лугонесу, стараясь таким приемом отвязаться от антипатичного Васта.
– Романсы Рио-Секо.
Инженер отметил, что в облике маститого автора явственно проступал недуг.
– Насколько я понял, вы экспериментируете со стихотворной формой? – Гарин сознательно подхватил литературный разговор с позиции любознательного невежды, чтобы подарить туземным знаменитостям чувство превосходства.
Общество снисходительно приняло гаринский вопрос за чистую монету. Лугонес продолжил весьма подробно и нудно развивать узкую творческую тему. Петр Петрович состроил подходящую мизансцене мину, а про себя стал повторять таблицу умножения на испанском языке.
«Девятью девять, восемьдесят один», – закончил с умножением инженер и вновь подключился к действительности. Его ожидало разочарование. Тоскливый монолог Лугонеса сменился оживленным диспутом, в разговоре появился накал, лица сочинителей выражали полный восторг.
– Позвольте узнать, как вы – рядовой читатель представляете себе дальнейшее развитие искусства слова? – Васт подбадривающе мигнул Гарину, похоже, он решил взять инженера под покровительство. Гарин, умевший скрывать свои истинные эмоции, теперь не был уверен, что прогрессирующее раздражение к Васту, излучаемое всеми порами его натуры, не станет угадываться окружающими.
– Последнее время я не имел возможности всерьез заниматься изучением проблем современной словесности, – начал Петр Петрович важно, с оттенком деловитой решимости. – По-моему мнению, золотой век литературы уходит. В свое время известные нам виды искусств произросли на ниве религиозных обрядов, традиций, являлись производными религиозного культа и первоначально его обслуживали. Изобразительное искусство отпочковалось от храмовой живописи и иконописи, театральные постановки берут начало от сцен церковных мистерий, литература занималась толкованием библейских сюжетов на житейском уровне. Время шло, писатели перешли от нравоучений к развлечению читающего населения. Появилось многообразие жанров. Теперь у искусств, непосредственно воздействующих на сознание индивидуума, появляется серьезный конкурент, имя ему – научно-техническая революция. Человечество настойчиво направляет развитие науки на удовлетворение своих комплексов и прихотей. Научный процесс призван обслуживать эго конкретной особи. По большому счету, большинство более всего занимает собственное «я» и то впечатление, которое это «я» производит на среду. Не за горами эра, когда доступные технические средства позволят почти каждому подключаться к самому себе. Люди смогут без посторонней помощи моделировать ситуационные положения, при которых субъект будет испытывать необходимые только ему переживания, удовольствия. Отдельно взятая личность окажется и творцом продукта, и его потребителем. Человек замкнется на себя – никто иной не будет нужен в интеллектуальном плане. Так что вам, господа, скоро придется исследовать друг друга только ради самого исследования. – Гарин оборвал свою тарабарщину, шаловливый блеск пробивался из черных глаз.
Логика его высказывания не сразу дошла до мастеров пера.
Васт явно смутился, не ожидав от напыщенного примитива такой эскапады:
– Можно ли понимать вас в том смысле, что идея чистого искусства понятна современникам?
Взаимный антагонизм, пропитав воздух, делал невыносимым пребывание Гарина вблизи Васта.
– Можно, – зло отрезал инженер. – Но понятна ли эта идея ее проповедникам? – ядовито закончил он.
Публика была ошеломлена. Гарин, воспользовавшись замешательством, гордо покинул арену, чуть не отдавив ногу мрачноватому Борхесу.
В продолжение всей этой пустой для Петра Петровича беседы инженер замечал, что слева их кружок пожирало яростным взглядом бесполое поэтическое создание, словно бы занятое разговором с миловидной девицей. Не успел Гарин сделать и двух шагов, как перед ним нарисовалось неподдающееся идентификации существо:
– Я знаю кто вы…
– Меня знают многие, но кто вы?
– Моя фамилия Ральто, – сказало оно, слегка картавя. – Я состою в объединении «Боэдо».
Гарин нахмурился.
– Я слышал, вы хотите помочь издать сборник «флоридовцам»?
– Я ничего не хочу. А!.. вы тоже – писатель! – догадался инженер.
– Да. Послушайте, не делайте этого. Идея искусства ради искусства ведет человечество в тупик. Их гуру совершенные ничтожества. Бретон (23) выкрикивает квази-коммунистические лозунги на сходках своей сюрреалистической группы и гоняет кроткого Дали за билетами на «Броненосец «Потемкин». Сальвадор ни разу не смог их купить – он не знает, как это сделать. Вот до какого маразма доводят подобные идеи их создателей – что же ждет остальных? Полное оглупление!
– Позвольте узнать, что предлагают такие как вы? – Гарин презрительно смерил неопределенного человека.
– Искусство должно отражать жизнь реальных людей и служить обществу…
– Если вы надеетесь, что уговорите меня выпустить ваш сборник – не тратьте время. В утешение скажу, что и конкурентам вашим не дам ни цента.
Гарина потянуло в сторону, откуда доносились гортанные голоса американцев, напоминающие бульканье льющейся воды.
Фанфары возвестили собранию о начале банкета.
Несколько длинных линий столов, сервированных сверкающим серебром и тончайшим фарфором, казалось, парили над полом. Торжественное великолепие подчеркивалось новизной световых эффектов освещения. В центре залы американский посол с супругой приветствовали гостей, всем своим видом демонстрируя, что ценят каждого из них.
Здороваясь с послом, Гарин отметил, что официальный представитель могущественной Америки несколько устало произносит дежурные слова, очевидно, утратившие для него действительный смысл. Петр Петрович церемонно склонился над лайковой перчаткой, до локтя обхватившей пухловатую руку жены посла, она машинально разыграла пантомиму преувеличенного восхищения.
Обед начал гостеприимный хозяин. Он произнес затянутый спич, нанизывая одну на другую стандартные фразы о свободе, мире, правах личности и прочем, не доходящем до сознания человека, приготовившегося побаловаться яствами, скучающими на блюдах. Затем следовали ответные речи. Очень живо выступал дуаэн дипломатического корпуса, чувствовалось, что он умеет поднимать общее настроение зала.
За столом Гарин оказался в компании семейства шефа федеральной полиции Аргентины генерала М. и молодого американца, представителя «Американ экспресс компани». Напротив разместились желтые самурайские лица японской делегации.
Петр Петрович подумывал легализовать свое существование в этом несовершенном мире, полном бюрократических излишеств и препятствий. Он решил получить аргентинский паспорт и другие бумаги, необходимые для земного существования. Кандидатура шефа федеральной полиции для достижения этих целей мнилась ему подходящей.
Дочь генерала М., еще прелестное дитя, не искушенное блеском раутов, стеснялась в непривычной обстановке и не могла быть полезной Гарину. А вот ее мать, женщина дородная, даже до известной степени привлекательная, кажется, обладала скромными навыками элементарной вежливости, которые позволяли при наличии некоторой ловкости у контрагента, вступить с ней в непринужденный контакт.
– Сударыня, не вас ли я имел удовольствие лицезреть на прошлой неделе в четверг, в салоне мадам Ланнуа? – инженер ослепил керамикой зубов соседку.
Сеньора М., и без того румяная, залилась багрянцем.
Салон мадам Ланнуа был особым, закрытым, интернациональным по своему составу клубом, где собирались сливки аргентинской жизни. Там царил дух сообщества законодателей мод и строгих ценителей чужой нравственности, вторгнуться сюда постороннему было практически невозможно. Гарин никогда не посещал этот салон, но он знал, что и генеральша не имела туда доступа.
– Кажется, я была там, – сказала она взволнованно, двинув объемистыми телесами, движением немыслимым для мужчины.
«Ну вот, глупая лгунья – ты и попалась», – обрадовался легкой добыче Петр Петрович. Он набросился на нее со всякой чепухой и небылицами, все более привязывая ее внимание к себе. Поначалу генерал, увлеченный отменными закусками, не замечал, что происходило на его правом фланге, но вскоре не признавать оживленного разговора становилось уже неприлично.
– Дорогой, – сеньора М. дотронулась сложенным веером до мундира мужа. – Познакомься – приятель мадам Ланнуа … – женщина вопросительно взглянула на благородного господина.
– Урхо Лари, – подсказал Гарин забывчивой матроне.
– Генерал М. Весьма рад знакомству. Весьма рад.
– Генерал, не сочтите за дерзость, теперь так мало сведущих лиц, что не знаешь, кому довериться.
М. отложил прибор:
– Чем могу быть полезен?
– Я человек в ваших краях новый, хотя имею порядочный кредит доверия среди достойных людей здешнего общества, но это все, по большей степени, не дельцы, мне же надобен совет знающего человека.
– Вы можете довериться мне совершенно, – голосом артиллерийского командира гаркнул шеф полиции.
– Речь пойдет о размещении моих скромных капиталов в Аргентине.
– Мы очень приветствуем инвестиции в нашу страну, – в глазах генерала появились желтые всполохи, он, видимо, догадался о существе дела. – Вот вам моя визитная карточка, если вы соизволите посетить наш скромный дом во вторник, часов около восьми вечера, то, как раз поспеете на ужин.
– Душевно тронут вашим участием в моей судьбе, – инженер благодарно изучал виноградные бакенбарды сеньора М.
Покончив с генеральским семейством, Гарин так, от нечего делать, переключился на франтоватого американца. Он попробовал высказать занимавшие его мысли, но тот оказался на редкость невосприимчивым собеседником, а прямолинейность суждений раскрывала его ограниченность. Получасового общения было достаточно, чтобы инженер почувствовал, что сам тупеет.
Обед длился более часа. Появление свежего лица отвлекло мужскую и дамскую половину участников банкета от горячего. В эффектно подсвеченную залу вошла среднего роста молодая женщина. Она твердой походкой человека, презирающего условности, несла свое стройное тело легко и прямо. Джентльмены пожирали глазами ее воздушное платье, носить которое смела только первая красавица, дрогнули даже каменные японцы. Дамы критически провожали взглядами ее до тех пор, пока она с непринужденным изяществом ни заняла место где-то в начале стола.
«Эта фемина способна произвести впечатление одной лишь позой», – подумал Гарин. Отдаленно она напоминала ему Зою в ее лучшее время.
– Кто она? – спросил инженер у внезапно потерявшего аппетит работника «Америкэн экспресс».
– Виктория ОНил, жена нефтяного магната.
Трапеза окончилась. Черный оркестр исполнял прошлогодние американские шлягеры, сытая умиротворенная толпа задвигалась по помещениям. В зимнем саду, оживленным журчанием фонтанчиков, Гарин налетел на Айзека – управляющего местным филиалом Нью-Йоркского коммерческого банка, чьими услугами пользовался инженер. Банкир с лицом, лишенным всякого выражения выслушивал господина, облик которого мог бы сгодиться для изображения алчного Дяди Сэма.
Гарин сразу узнал эту нестареющую барсучью физиономию. Инженер моментально юркнул за кадку, откуда торчал экзотический кактус. Рядом с Айзеком, и в этом не было сомнений, стоял главный директор «Анилин Роллинг компани» Мак Линней (24). Айзек определенно приметил Гарина – прятаться было решительно невозможно: «Будь, что будет, авось, пронесет». Инженер посадил пенсне с золотой дужкой на переносицу, скрестил пальцы на левой руке, шагнул навстречу.
Из-за другого кактуса, одновременно, вышла Виктория.
– Миссис ОНил! – черно-белые пингвиньи фигуры изогнулись в почтительно-восторженном положении.
– Господин Айзек, мистер Мак Линней, – женщина протянула им руку, к которой джентльмены поочередно прикоснулись осторожно, как к величайшей драгоценности мира. – Виктория ОНил, – запросто представилась она первой, обращаясь к немного растерявшемуся Гарину.
– Урхо Лари, наш ценный клиент, – пришел на помощь инженеру Айзек.
– Как поживаете, мистер Мак Линней? Грегори велел кланяться вам при встрече.
– Неужели, мистер ОНил так великодушен?!
– Что вы, все понимают – тогда вы делали невозможное, дабы спасти предприятия Роллинга.
– Вы слишком добры, но теперь мне никто не доверит управлять даже фабрикой детских сосок. Впрочем, вдали от дел тоже есть свои прелести, – философски заметил Мак Линней.
– Добрый вечер, миссис ОНил, добрый вечер, господа, – около них остановился залакированный великосветским лоском Паоло да Нови.
Мак Линней в ответ сдержанно боднул головой. Айзек, напротив, совершил маневр, выказывающий душевную радость встрече. Виктория ответила без энтузиазма, теребя подвеску хрустального ожерелья.
– Урхо Лари, наш ценный клиент, – повторил как заученное Айзек, указывая на Гарина. – Паоло да Нови…
– В представлении не нуждается, – скользнув взглядом мимо Гарина в направлении ОНил, не то пошутил, не то бросил вызов итальянец. – Сейчас начнется фейерверк, пойдемте на террасу, там все отлично видно, – предложил Нови.
– Останусь здесь, боюсь вечерней прохлады, – проскрипел Мак Линней.
Он не узнал Гарина, просто не обратил на него внимания.
– Айзек, кто этот занятный господин, что остался в оранжерее?
– Вы нашли его занятным? На меня он наводит тоску, нет ничего печальнее зрелища поверженного Титана. До октября двадцать девятого года он работал на мистера Роллинга, был главным в его бизнесе, после самого Роллинга, разумеется. Как известно, мистер Роллинг скоропостижно скончался за неделю до обвала рынка, не оставив даже внятного завещания. Мак Линней принял самый страшный первый удар Великой депрессии на себя. Компания обанкротилась, путем хитроумных комбинаций удалось спасти только несколько отдельных предприятий, а затем и их пришлось срочно перепродать. Говорят, в той критической ситуации он оказал неоценимую услугу Грегори ОНилу и другим, связанным прежде с бизнесом Роллинга. Теперь он почти не у дел – консультант, хотя сохранил связи в мире больших денег, пропасть окончательно ему не дают. Знаете что, через две недели на уик-энд я в своем загородном доме собираю кое-кого на барбекю, если хотите, присоединяйтесь к нам. Мак Линней тоже будет.