Библиотека. Повести

Но разговаривать с Ленкой Пашка всё же перестал. Впрочем, это никак не отразилось ни на нём, ни на ней. Не говорили и не встречались, и всё. Как будто не брат и сестра. Так продолжалось месяца два. А потом вдруг наступил очередной год истерии, связанный с юбилеем победы. Впрочем, кликушество перед девятым мая устраивалось уже в течение нескольких лет. И каждый раз, похоже, даже не меняя тексты заявлений, власти клятвенно обещали потихоньку вымирающим участникам войны дать отдельные квартиры, да так и не давали. Зато неизвестно на какие деньги изготовлялась уйма георгиевских ленточек. Их название происходило от обозначения почётных боевых наград имени святого Георгия для воинов Российской империи. Какое отношение это имело к армии СССР во второй мировой войне, никому было неведомо. Но в год юбилея, как и следовало ожидать, происходила та же самая паранойя, только возведённая в степень непреодолимой чиновничьей страсти вылизать зад начальству.

В ряду прочих бессмысленных мероприятий покрасили в разные цвета и повторно выпустили на экран знаменитый в своё время чёрно-белый сериал про разведчиков, в котором народный артист Залесский сыграл главную роль. И, естественно, про актёра вдруг вспомнили и вновь начали горевать по поводу его смерти. Неожиданно выяснилось, что почти всем нынешним «звёздам» он был или наставником, или другом, и те, выдавливая влагу из глаз, сетовали, что из жизни ушёл такой великий человек. Россия – родина великих и непонятых покойников. О Залесском даже выпустили документальный фильм, при съёмке которого обратилась к Павлу, чтобы он рассказал, каким был Григорий Алексеевич в быту. Пашка никакой радости от того, что ему пришлось отвечать на дурацкие вопросы перед камерой, не испытывал, но считал, что поступает правильно, помогая сохранить память об отце. Зато Нинка была в восторге. Она ни разу не пустила его сниматься одного без своего молчаливого, но обязательного участия в роли очаровательной спутницы, неизменно оказывающейся рядом с ним, сидящей то на ручке кресла, то на диване. Никакие профессиональные интересы съёмочной группы в расчёт не шли. Да и Павел ничего не имел против Нинкиного присутствия. Ему вышло бы себе дороже, если бы попробовал поддержать режиссёра в желании Нинку удалить. А режиссёр только тяжело вздохнул и буркнул:

– Да что вы за семья такая. Вначале ваша сестра, теперь вот вы.

Пашка удивлённо переспросил:

– Что вы имеете в виду?

Режиссёр сердито фыркнул:

– Что-что… Да ничего. Ведёте себя как герцогиня и герцог. Ваша сестра вообще отказалась давать интервью и сниматься, заявив, что воспоминания об отце её ранят. А вы тоже не лучше. Какие-то условия начали ставить. С этой вашей Ниной буду сниматься, без неё не буду. Как ребёнок, ей-богу. Её ведь и так знают как актрису. Зачем ей ещё и этот дешёвый пиар?

Павлу стало неловко.

– Вы ведь женаты? – неожиданно спросил он режиссёра.

– И что?

– Знаете, что такое из двух зол выбирать меньшее?

Режиссёр, не совсем понимая, к чему клонит Павел, неопределённо кивнул головой.

– Так вот, мне проще испортить отношения с вами, чем с ней. Вашу обиду я переживу, а её нет. Меня если не сожрут, то понадкусают.

Режиссёр рассмеялся.

– Ладно, забудем. Ваша Нина, Эдна Богуславская, не так уж плохо смотрится на экране.

Режиссёр отвлёкся на какие-то свои дела, а Павел задумался. Его озадачило поведение Ленки. Что это вдруг она отказалась появиться перед всей страной на экране, чтобы все увидели, какая она умненькая и красивенькая? Это же совсем не её стиль. Какую такую боль вдруг стали вызывать у неё воспоминания об отце? Недолюбливать его она, конечно, недолюбливала. Здесь уж ничего не попишешь. Но было за что. Не поддержал он в своё время её потуги стать артисткой. Она ведь мыслила себя новой Ермоловой, а бог талантом наградил только средненьким, поэтому, займись она артистической карьерой, прокрутилась бы всю жизнь на третьих ролях, да и на тех только с подачи знаменитого папы. Так бы оно и случилось, если б отец, поглядев её выступление в курсовом спектакле, в открытую не заявил, что она в лучшем случае середнячок, и он хлопотать после «Щуки», чтобы её хорошо распределили или где-нибудь в кино дали хорошую роль, не будет. Ленка, конечно, ужасно обиделась. Но в итоге всё сложилось лучшим для неё образом. Она бросила «Щуку» и закончила курсы секретарей, прихватив сразу и делопроизводство, и машинопись, и офис-менеджмент. И стала незаменимым и востребованным работником для многочисленных плодящихся в Москве, как кролики, фирм. Что в итоге несколько витиеватым образом привело её к браку с Лёшечкой и безбедной жизни богатой безработной. Но на отца она затаилась, хотя никому, кроме брата, своё недовольство высказывать не решалась. А Залесский любил свою девочку разве что только чуть меньше Настеньки, эквивалент любви к которой в реальной жизни, не в сказке, найти было непросто. И считал, что поступил правильно, избавив дочь от ужасающей скуки служить в театре никому не известным актёром. И даже не подозревал, насколько было задето её самолюбие. Поэтому, когда Пашка услышал, что Ленке было больно вспоминать об отце, то искренне недоумевал. С чего бы это? Когда умер, ни слезинки не пролила, а тут месяцы прошли – и вдруг боль?..

* * *

У Нинки глаза были на мокром месте, а сквозь слёзы проглядывали гнев и возмущение, когда она подошла к Пашке, потягивавшему коньяк в уютном кресле перед телевизором. Видеть Нинку расстроенной было странно. У них в последнее время наступил, если можно так выразиться, ещё один медовый месяц. После стресса от смерти родителей в Пашке неожиданно появилась потребность выплеснуть на кого-то нерастраченные резервы любви, которую он не успел отдать папе и маме, и теперь запоздало проклинал себя за чёрствость. А Нинка просто расцвела, купаясь в потоках его нежности и ласки. Он тетёшкал её, как маленькую, выполнял капризы и, что было тяжелее всего, смиренно терпел её болтовню. Поэтому увидеть слёзы на её глазах было по меньшей мере неожиданно. Но, задумавшись на мгновение и решив, что баб всё равно не поймёшь, и, может, просто пропала баночка её любимого крема для рук, мягко погладил её по руке и, изобразив в глазах участие и желание услужить, спросил:

– Что случилась, моя королева?

Но Нинка игру не поддержала. Она цепко, чтобы не сопротивлялся, взяла его за руку.

– Пойдём, – сказала она, – я хочу тебе что-то показать.

Пашка покорно потащился за ней в спальню. Но выяснилось, что она вела его вовсе не туда, а в его кабинет. Она посадила его за компьютер и щёлкнула мышкой:

– Читай.

На экране высветилась первая страница какой-то книги.

«История жизни в доме одного известного актёра, написанная его дочерью Еленой Меламед», – прочитал он.

Пашка усмехнулся. Ленка, похоже, время зря не теряла. Напрасно он, наивный, решил, услышав об отказе сестры давать интервью, что она способна отказаться от саморекламы. Просто плела вокруг своего имени интригу перед публикацией книги. Чтобы в богемных кругах пошли слухи. Пашка за её делами не следил, но знал, что дамочка она ушлая, и поэтому теперь не без основания предполагал, что киношникам отказа бы сроду не было, если бы эту, по её словам, автобиографическую повесть уже не «отпиарили» где-нибудь в СМИ. А денежку на раскрутку своей крали, наверняка, лох Лёшечка отстегнул.

– Ну и какого чёрта ты мне это показываешь? – с улыбкой спросил Пашка. – Читать не буду. Но вовсе не плохо, что Ленка написала об отце.

– Дурак! – воскликнула Нинка. – Ты возьми и прочти. А потом уж будешь говорить.

Пашка скривился. Он любил читать, но к выбору книг относился с осторожностью. Сказался прежний не всегда положительный опыт всеядности. Поэтому, выбирая себе чтиво, он предпочитал, чтобы оно уже было «обкатано» на ком-нибудь другом. Это тоже не гарантировало от разочарований, но, по крайней мере, избавляло от заведомой ерунды. А тут писательницей оказалась его собственная сестра, которая вообще не писала ничего сложнее школьных сочинений. За что такое наказание на его голову? Но, Нинка права, не прочитать-то ведь тоже было нельзя.

Пашка тяжело вздохнул и решил, что пробежит глазом наискосок, как когда-то в институте конспекты. Главное – ухватить ключевые моменты, и уже можно спекулировать знанием материала. Одно непонятно: что это вдруг Нинку так разозлило?

А та, увидев кислое выражение лица Пашки, неожиданно больно ущипнула его за плечо.

– Кретин! Не строй здесь мне рожу, а прочти. И внимательно.

И Пашка начал читать. Первоначальное выражение скуки на его лице стало сменяться недоумением, а затем возмущением. Несколько раз он бросал читать и уходил на кухню, хлебал большими глотками коньяк, а потом возвращался и начинал чтение снова. Нинка за это время ни разу к нему не обратилась и не произнесла ни слова, а лишь молча следила своими кошачьими жёлто-зелёными глазами. Наконец Пашка отодвинулся от компьютера.

– Вот это да, – только и сказал он.

Нинка подошла к нему и погладила его по голове.

– Павлик! – обратилась она к нему каким-то странным тоном. – Я понимаю, что ты на меня рассердишься, но поклянись, пожалуйста, что это неправда.

Пашка удивлённо на неё посмотрел, а потом скривился. Во взгляде Нинки проскальзывало что-то новое. Подозрительность? Презрение? И гладила она его как-то по-другому, с опаской. Как будто он пёс соседей Рекс. Вроде может и дать почесать шёрстку, а может и цапнуть.

В Ленкиной книжке почти на двухстах страницах рассказывалось о сексуальных извращениях, к которым был склонен актёр Залесский. Первый раз Григорий Алексеевич, по словам сестры, начал гладить её между ног, когда ей было восемь лет. Она тогда ужасно испугалась, но ведь это был любимый папа, и она стерпела, тем более что больно ей не было, а скорее щекотно. Потом это стало происходить каждый вечер перед сном, или когда она купалась, и его руки становились всё настойчивее. Ленка понимала, это неправильно, но не знала, что делать. Она стала раздражительной, замкнулась в себе, перестала интересоваться учёбой. Даже начала писаться в постель. Ленка было пошла к матери в надежде, что она прекратит этот кошмар, но та, на удивление, отнеслась к происходящему спокойно и заявила, что Залесский – её отец и ничего плохого ей не сделает. А тот, пользуясь попустительством матери и неспособностью девочки дать отпор, хотя она неоднократно умоляла её не трогать, превратил дочь в свою сексуальную игрушку. По сути, поработил. Хуже того, вовлёк в развлечения с ней взрослого сына, её родного брата, и тот даже и не подумал возражать, хотя и понимал, что это противоестественно. Этот ужас продолжался до её восемнадцатилетия, когда она сбежала к своему будущему первому мужу Игорю. Она, надеясь на сочувствие, рассказала ему, что творилось у неё в доме. А тот вместо того, чтобы пожалеть и поддержать, предложил о прошлом просто не вспоминать. И всегда был с её отцом любезен и чуть ли не глядел ему в рот, хотя знал, какой он на самом деле человек. А сам Залесский служил для страны эталоном примерного семьянина. Ведь никто не знал, каков он в реальной жизни.

Пашку от этого чтива в какой-то момент стало подташнивать, но он честно одолел книгу до конца. Господи, какая грязь, только и подумал он. Красочная брехня на радость педофилам и тайным развратникам. Хотя для очень наивного читателя книга могла показаться и криком израненной души, вырвавшимся после смерти отца-мучителя наружу.

* * *

– Что неправда? – спросил Пашка, убрав Нинкину руку со своей головы.

– Написанное в книге, – тихо ответила Нинка. – Скажи, что ты не насиловал свою сестру и не покрывал насилие отца.

Пашка надолго замолчал. У него всё кипело внутри, но он понимал, что, как бы он ни оправдывался, грязь на его имени и на имени его семьи останется навсегда. Какой толк доказывать Нинке, что всё написанное Ленкой – чушь? Что родители всегда носились с ней, как с писаной торбой, и баловали, как могли? Что отец никогда Ленку не купал и во время купания к ней не заходил, а это делала мать? Что он не помнит, чтобы отец приходил надолго к Ленке в комнату, когда та ложилась спать? А если и приходил, то только чтобы почитать ей сказки, которые по сто раз приходилось слышать и Пашке, находившемся в соседней комнате, и которые он их до сих пор помнит наизусть. Что он в жизни не испытывал к собственной сестре никакого сексуального интереса, даже когда она выросла и стала красивой бабой?

Нинка в ожидании ответа с опаской продолжала наблюдать за Пашкой. Она уже пожалела, что начала задавать вопросы и показала ему книгу. Она тоже была поклонницей Залесского, и ей было ужасно неприятно читать о нём такие вещи. Поэтому ей хотелось услышать, что всё это неправда. А кто иной мог это подтвердить, как не собственный сын Григория Алексеевича? И Нинка ждала ответа. А Пашка молчал, потирая указательным пальцем левой руки под носом. Это был плохой признак. Нинка по опыту знала, что это безобидное движение означает крайний гнев, и оно при других обстоятельствах предшествует тому, что Пашка набрасывается на врага и бьёт его смертным боем. Но Павел, наконец, нарушил молчание. Он взял руку Нинки и прижался к ней щекой.

– Я не знаю, что тебе сказать, – произнёс он. – Потому что произносимые слова бессмысленны, а любое напечатанное слово почему-то удивительным образом имеет тенденцию превращаться в неоспоримое свидетельство. Я, Нинка, просто чувствую себя униженным. Я чувствую, что унизили меня, моего отца и мою мать. Но, чтобы ты о нас не подумала, эта книга лжива от первой буквы до последней.

Нинка обняла его и поцеловала.

– Я тебе верю.

Она с минуту помолчала, внимательно всматриваясь в его глаза, а затем лёгкими касаниями начала разглаживать в стороны его кустистые брови орангутанга. Она знала, это всегда его приводит в хорошее настроение и успокаивает. Но в этот раз он недовольно отвёл лицо в сторону.

– Не надо, Нинок. Сейчас это не поможет.

Он тихонько, так, что женщина отчётливо не расслышала, матюкнулся и добавил: