Глаза Младенца

Открывшая дверь женщина по привычке настороженно посмотрела на нас, мы для неё были землянами.

Мы поздоровались, она недоверчиво поздоровалась в ответ.

– Мы ищем мать Мика, – сказал я.

Настороженность исчезла с лица женщины, её сменило понимание, что революция уже свершилась, и печаль по погибшему сыну. – Я его мать, – ответила она и пригласила нас пройти в помещение и сесть за стол. Женщина посмотрела с сочувствием на Антона, пока он неловко усаживался, а потом перевела ожидающий взгляд на меня. А я не знал с чего начать.

– Я был рядом с Миком в те страшные дни и сражался вместе…, – я запнулся.

Она смотрела на меня, не понимая, как я мог сражаться вместе с Миком. И даже если это правда, то где я пропадал столько времени, и почему обо мне никто ей не говорил.

– Нет, это не правда, я не сражался вместе с ним, только пару часов. Я бросил его на поле боя и улетел с планеты, – резко поправил я себя. Антон попытался возразить, но я перебил его. – Мик попросил меня передать вам, если погибнет, вот это кольцо. Его подарила ему любимая девушка.

Я положил на стол кольцо. Женщина нежно взяла его и стала поглаживать, словно в нём сохранилось тепло Мика.

– Я не знаю имени этой девушки, Мик не сказал, а я не сообразил спросить, но я знаю, что она его любила, – женщина странно смотрела на меня, и я не понимал, верит она мне или нет. – По справедливости погибнуть должен был я, а не Мик. Но не всё в мире происходит так, как должно быть.

Женщина продолжала смотреть на меня печальными глазами, и я не знал, что ещё сказать.

– Решает Мировая гармония кому умирать, а кому жить. Не думаю, что она ошибается, – наконец, тихо произнесла она.

– Часто решают люди и часто неправильно, – не согласился я.

– А вы что думаете? – спросила женщина Антона, посмотрев сначала на костыли, а потом на него.

Антон чуть замялся под глубоким взглядом женщины, словно она знала, какую роль он сыграл в судьбе Мика, но ответил. – Думаю, что правы и вы и Лексис. Но я бы добавил ещё и случай. Непредсказуемый случай, независящий от намерений людей и законов Мировой гармонии. И все три составляющие в комплексе определяют судьбу человека. Часто решающим фактором является выбор людей, иногда – предназначение Мировой гармонии, реже – просто случай.

Но не стоит копаться, кто больше виноват в гибели вашего сына. Самое главное, он умер достойно. Да, молодым, но уже настоящим человеком, – Антон взглянул на женщину и поправился. – Настоящим марсианином, отдавшим жизнь за свободу других людей, – он сделал паузу. – Я бы с радостью погиб, как ваш сын, но судьба не пощадила меня и довела до нынешнего состояния, – с горечью сказал Антон. – И дело не в физическом состоянии, – он приподнял костыль, – а в состоянии разума.

Женщина почувствовала тоску в душе Антона, но не стала его утешать, а просто сказала. – У каждого своя судьба. – А потом обратилась ко мне. – У вас глубоко печальные, но в тоже время счастливые глаза, вы тоже кого-то потеряли?

– Друзей.

Я потерял Тома и Мика, и ещё в глазах моих отражаются глаза Младенца, поэтому они печальные. Но почему она сказала счастливые?

Мои мысли прервала женщина, сказав, а, не спросив, – жена и дети есть.

– Жена и сын, – всё же уточнил я.

– Всё правильно решает Мировая гармония с помощью людей и случая, – подвела итог этой темы женщина и встала из-за стола. – Давайте попьём марсианского чая, и вы расскажете о Мике. Я его год не видела ещё до смерти.

Когда я и Антон прилетели на Землю в тот самый город, откуда почти год назад мы вылетели на Марс, то нас действительно встретили сотрудники ВОБР и окружили вниманием и заботой. Особенно меня. Слова председателя Совета не разошлись с делом. Меня спросили, – может, мне отдохнуть с дороги, или лучше сразу вести меня в клинику для проведения операции.

– Везите нас сразу в клинику, – ответил я.

Быстро проведя в клинике обследование здоровья, медики дали добро на операцию. И снова мне сделали усыпляющий укол, но уже по моей собственной воле, а не как в прошлый раз. И я спокойно заснул.

Проснулся я уже в светлой палате, а не в операционной. Рядом находилось два человека. Увидев, что я открыл глаза, они улыбнулись и спросили о самочувствии. Снова болела голова в затылочной области, но боль была несильной.

– Нормально, – ответил я и спросил. – Всё закончилось?

– Да, чип успешно удалён, – радостно ответил один из присутствующих и протянул мне чип. – Вам на память. Он дезактивирован и никакой опасности уже не представляет.

Я посмотрел на смерть несущий мне в прошлом маленький чип с множеством тончайших отводов, словно медуза с бесчисленным количеством мелких щупалец, но сейчас кажущийся совсем безобидным и спросил. – Я могу идти?

– Мы бы посоветовали вам отдохнуть ещё полдня. Набраться сил.

Я попытался сесть, и мне это удалось. Слабость была, но несильная.

– Я всё же пойду, – сказал я. – Сил у меня достаточно.

– Лексис, можно вас попросить об одной услуге? – спросил тот, человек, который до этого больше молчал.

Я внимательно посмотрел на него, нет, он не был врачом, и кивнул головой.

– Во-первых, ВОБР приносит вам свои извинения за микрочип. Виновные в этом деле наказаны. Во-вторых, мы выполнили все условия касательно вас перед марсианским Советом. И мы хотели бы, чтобы грязная история с микрочипами на этом закончилась. Это нужно всем, чтобы жить в согласии и взаимопонимании и не оглядываться в прошлое. Поэтому мы просим вас тоже забыть о микрочипе и не делиться ни с кем информацией о нём.

– Я согласен выполнить вашу просьбу, – ответил я, человек улыбнулся моему решению. – Но при одном условии, – улыбка исчезла с его лица. – Не должно быть никакого негативного отношения к Антону, тем более наказания. Я уверен, он тоже легко забудет про микрочип. Дайте ему возможность жить дальше так, как он захочет сам.

– Уже сделано. Антон перед операцией подал прошение об отставке, и она принята. Он не хочет больше иметь никаких отношений с ВОБР, аналогичное мнение и с другой стороны. Роль Антона в деле с чипами так же неприглядна, и…

Я встал с кровати, давая понять, что мне всё известно, и надо заканчивать разговор. Все точки расставлены. Мне попытались помочь идти, но я сказал, что справлюсь сам. Тогда человек ВОБР услужливо стал раскрывать передо мной двери. Когда мы вышли на улицу, он сказал, что может меня отвезти домой. Я поблагодарил, ответил, что мне ничего не надо, и попрощался. Человек в ответ тоже попрощался, но ушёл не сразу, думая, что я всё-таки попрошу его о чём-нибудь. Я сел на скамейку недалеко от входа в клинику и стал ждать, наблюдая за происходящим вокруг меня. Город, мне показалось, никак не изменился, и на лицах землян было такое же выражение, как и год назад. Словно революция на Марсе прошла мимо них. Я всматривался в лица прохожих. Они бросали на меня в ответ мимолётный взгляд и спешили по своим делам или просто прогуливались. У каждого был особый мирок, состоящий из своих проблем и удовольствий, и нет им дела до меня или революции на Марсе. Им ни до чего нет дела, с чем они плотно не соприкасаются своим телом и разумом. Но разум их зажат и недалёк. Я встряхнулся, отгоняя негативные мысли. Неужели я стал немного похож на Антона?

Прошло полчаса, я оглянулся и увидел Антона, который потихонечку, опираясь на костыли, шёл ко мне. Всё вокруг обыкновенно, торопящиеся и спокойные люди, погожий солнечный день, но настал великий момент. Момент прощания. Я мечтал о нём с самого начала, как только познакомился с Антоном, бывало, не верил, что он возможен, но в душе мечтал всегда. Антон не спеша сел рядом. Мы помолчали.

– Как самочувствие? – спросил первым я.

– Всё хорошо, – сказал Антон и усмехнулся. – Если в моём положении можно что-то назвать хорошим. Я ушёл от всех дел и перед операцией сказал врачам, что можно теперь дать мне спокойно умереть и не возвращать к жизни. Я не обижусь. Но меня вернули.

Наступила опять пауза.

– Мне сказали, что твоя операция тоже прошла успешно, и теперь ты свободен, – продолжил Антон. – Мы оба ждали этого момента, и он настал. Мне радостно и грустно. Радостно, что я выполнил перед тобой своё обещание и грустно, что теперь я никому ничего не должен, и мне тоже ничего ни от кого не надо.

– Не всё так плохо. Надо постараться по-другому взглянуть на мир.

Антон внимательно смотрел две минуты на проходящих мимо людей, вздохнул и произнёс. – Всё плохо, как ни смотри, – а потом, словно сбросив с себя всё мирское, обернулся ко мне и мягко сказал. – Ну вот, Лексис, наступило время прощаться. Навсегда, – Антон грустно улыбнулся. – Надоел и я тебе и ты мне. Живи своей жизнью и извини меня за все неприятности и горести, которые я тебе доставил. Правда, и мне досталось. Сильно досталось, но я ни о чём не жалею. Наше знакомство было обоюдополезным, как я и предсказывал вначале. Счастья тебе и твоей семье. Прощай.

– Прощай, Антон. Я не держу на тебя обиды. Что было, то прошло. Но встречаться нам, ты прав, не надо. Я никогда тебя не забуду, как хорошего человека, спасавшего не раз меня от смерти, только потерявшего из виду путеводную звездочку жизни. Но я надеюсь, что ты её ещё найдёшь. Счастья тебе.

Мы посмотрели добрым взглядом друг на друга и обменялись крепким рукопожатием. Я встал и медленно пошёл к стоянке аэромобилей. Я не оглядывался, но чувствовал, что Антон смотрит мне вслед. Мне хотелось обернуться, улыбнуться ему и помахать рукой. Но я этого не сделал, не знаю почему. Теперь я уже был далеко, и оглядываться поздно. Я подошёл к свободному аэромобилю, сел в него и полетел домой.

Я возвращался домой. Что я чувствовал? Огромное счастье. Я прожил месяцы давящих ожиданий, тревожных волнений, сильных страданий, смертельных опасностей и постоянной тоски. Тоски по своим любимым. Но я всё перетерпел и возвращаюсь домой. К своим любимым. Если это не счастье, тогда что оно?

Аэромобиль я остановил не на стоянке, а на пригорке недалеко от усадьбы. Вышел и медленно пошёл к дому. Сад встретил меня благоухающим ароматом и нежным шелестом. Я заметил, что кто-то быстро юркнул в дом, заметив меня. Наверное, домработница. А через полминуты из дома выбежали Поль и Лили. Поль бросился со всех ног ко мне на встречу, а Лили пошла медленно.

Когда Поль подбежал ко мне, я схватил его на руки и прижал к себе. Он подрос, очень подрос. Я – счастливый отец, видящий сына здоровым и окрепшим, не хотел его отпускать, но почувствовал, что Полю не терпелось мне что-то сказать. Я опустил его на землю, и присел перед ним, а он сразу спросил. – Папа, почему так долго тебя не было?

– Так получилось, – ответил я, счастливо смотря на Поля.

– А ты больше не уедешь? – с надеждой спросил он.

– Нет, теперь я надолго останусь дома.

– Хорошо. А я защищал маму, и её никто не обижал, но она скучала по тебе и всё равно плакала. Особенно, когда шла война на Марсе, – сказал Поль.

А я смотрел на него. В глазах Поля появилась глубина и свет.

– Папа, а ты тоже воевал? – продолжал расспросы он.

– Совсем немного, – ответил я, поднялся и пошёл навстречу к Лили.

– А мама снова плачет, хотя ты уже приехал, – сказал Поль.

Лили плакала. Мы молча обнялись. Она только прижималась ко мне, а я прижимал её. Я касался губами её волос, щеки, и больше мне ничего не надо было для настоящего счастья. Я вернулся к своим любимым.

Я вернулся домой. Но уже другим. Поль тоже изменился, как и должны меняться, подрастая, дети. А Лили осталась прежней, самой чистой, нежной, красивой и умной для меня, и вполне возможно для многих. Такие люди, как Лили не должны меняться. Ни разумом, ни телом. Она сохранит свою молодость и жизнерадостность очень долго. Потому что такой создала её Мировая гармония, и потому что я буду любить её всегда, а она будет любить меня. А любовь помогает сохранять прекрасное и светлое в людях. Я чувствовал, что мы не будем стареть, пока не устанем жить, и умрём вместе молодыми.

Люди, знавшие меня раньше, удивлялись перемене, произошедшей во мне во время отъезда. Уехал замкнутый, равнодушный ко всему, кроме своих близких, человек, у которого всё валилось из рук, а приехал целеустремлённый, активный человек, у которого всё спорилось. Я успевал поработать в саду и по дому, помогая Лили, и заниматься своим заветным делом. Дневная практическая работа сменялась вечерней теоретической. Полю нравилось быть со мной и в минуты отдыха и в часы работы. У нас было мужское взаимопонимание. Мы часто вместе работали, Поль старался оказать мне помощь, и я охотно принимал её, даже несущественную и малополезную, потому что он должен чувствовать себя настоящим помощником. А в перерывах мы вместе развлекались. Лили глядела на нас радостными глазами, она чувствовала, что я выздоравливаю, и мы с Полем счастливы вместе. Правда, иногда сердилась, что мы не выдерживаем распорядок питания и отдыха. Но сердилась так добродушно, что мы всё равно нарушали режим, но в разумных пределах.

Я рассказывал Полю о марсианском духе и братстве. Что суровые условия закаляли марсиан многие годы, но их сердца не черствели, а наоборот становились добрее. Поль внимательно слушал, а потом спрашивал, когда я снова полечу на Марс и возьму его с собой. Я отвечал, что надо ещё хорошо поработать дома, а потом мы полетим на Марс. Полю скоро будет пять лет, а там уже недалеко и школа. Надо обязательно показать ему Марс, есть время, он уже многое способен понять.

Проходили дни, месяцы, и я всё больше скучал по Марсу, мне не хватало холодного разряжённого воздуха и тёплой проникновенной солидарности. Я чувствовал, думал и смотрел на мир, как марсианин, но был удалён от их мира. Я слушал марсианские новости, но они были поверхностными, и за успехами или сложностями, происходящими на планете, не раскрывалась самоотдача и упорство людей. Но я их воспринимал сердцем. Я общался через Сеть с марсианами, работающими по вопросам развития экологии планеты. Они делились своими подвижками и спрашивали, как идут дела у меня? Я просил их помочь мне в некоторых начинаниях, и они помогали. Я заказал марсианский грунт, чтобы создать у себя искусственные марсианские условия. Мне его доставили, и я построил небольшую теплицу, чтобы удобнее было проводить практические эксперименты с различными сортами земных садовых культур. Поль усердно мне помогал, и также нетерпеливо ждал результатов. Лили тоже загорелась нашими стремлениями, и старалась оказать помощь. А вот её помощь была очень полезной, она за пять лет земной жизни стала настоящим ботаником и селекционером.

Наша жизнь протекала, может показаться с первого взгляда, монотонно, но была важная цель, значит, была работа, и были результаты. Пусть маленькие, не всё сразу. Я, Лили, Поль увлечённо работали, и не было необходимости в каких-то неординарных событиях. Мы были счастливы. Правда, некоторые события всё же произошли. Лили уезжала на выставку и получила почётный приз за достижения в выращивании цитрусовых культур. А меня марсианский Совет наградил недавно учреждённой медалью за освобождение Марса и приглашал на торжественное вручение, я поблагодарил, и сказал, что прилечу на планету позже.

Было ещё одно событие, я встретился с бортмехаником. Не вживую, а через Сеть. Я вспоминал изредка о нём, представляя его на борту космического транспорта, летящего к далёким планетам. Я увидел на голографическом изображении его не по годам юношеское, почти не изменившееся лицо, только взгляд стал более вдумчивым, и очень обрадовался. Он, смущённо улыбаясь, спросил, как мои дела? Я рассказал вкратце о нашей с Лили садоводческой жизни. Потом он спросил о Томе и Манго-10. Я ответил, что Том погиб за революцию, и бортмеханик выразил мне соболезнование, он помнил нашу верную дружбу. Когда я сказал, что Манго-10 тоже погиб, он подвёл итог, что из нашего боевого экипажа осталось только двое – я и он. Я подтвердил печально его слова и попросил рассказать о себе.

Бортмеханик уже побывал на Меркурии и спутниках Сатурна. Он увлечённо рассказал, как красив вблизи Сатурн, так же, как и знакомый для меня Юпитер. Бортмеханик с радостью сообщил, что тоже женился на девушке, работающей научным сотрудником, как Лили. Но потом он смущённо поправился, что, конечно, сейчас Лили не работает научным сотрудником, но это, впрочем, неважно, Лили – замечательная девушка, и он просит меня передать ей привет. А потом он поделился своими перспективами. Его внесли в список кандидатов в космическую экспедицию к самому удалённому спутнику, точнее астероиду Солнечной системы. Я слышал об этом проекте. Там хотят создать космическую станцию изучения далёкого космоса. Экспедиция должна по плану начаться через приблизительно три года. Сейчас идёт строительство по самым современным технологиям на Луне космического исследовательского корабля, способного перемещаться на такие громадные расстояния. Бортмеханик увлечённо продолжал рассказывать, что он понимает, что обрекает себя на многие годы полёта. Но он мечтает оказаться так далеко от Солнца, что оно превратится в очень яркую звезду, зато другие звёзды станут чуточку ближе. Я пожелал ему осуществления его мечты и попросил при первой возможности приехать к нам с Лили в гости вместе со своей женой, нам было бы очень приятно. Бортмеханик пообещал, что приедет, ему тоже хочется нас увидеть.

Я вспоминал и об Антоне. Где он, чем занимается? Сумел ли полноценно вернуться в жизнь? У меня было чувство, что он, как я предугадывал ранее, не живёт, а просто существует. Но не это было главное. Главное, у меня было чувство, что я ему что-то не досказал, не допожелал. Я был уверен, что в целом моё поведение было правильным, но непонятный горький осадок после прощания с Антоном преследовал меня.

Этот горький осадок тревожил мою душу даже больше, чем глаза Младенца. Глаза Младенца иногда продолжали вглядываться в меня, но не причиняли никакой боли и тоски. Может, их взгляд уже был не таким тёмным и тяжёлым. А может, они не успевали глубоко проникнуть в мой внутренний мир, потому что постепенно взгляд Младенца растворялся в глубоких и светлых глазах Поля. В тех глазах, которыми смотрел на меня сын при встрече. Глаза Поля способны были противостоять глазам Младенца и поглощать их в себе. Не знаю, глаза Поля приходили ко мне на помощь, или глаза Младенца сами, по собственной воле превращались в его глаза, оставляя мою душу в покое. Я не знаю.

Прошло полтора года со времени моего возращения домой. Как-то я, работая в своём кабинете, услышал голоса во дворе и подошёл к окну. Во дворе стоял незнакомый юноша, а Лили просила его зайти в дом. Но он не соглашался. Я приблизил лицо к самому стеклу, посмотрел в сторону и всё понял. На пригорке, а не как положено, на стоянке, находился аэромобиль. Удобное место для обзора всего, что происходило во дворе. Лили тем временем приступила к серьезному наступлению, взяла юношу за руку и потянула за собой. Он чуть поддался, но потом упёрся ногами, словно якорь. Лили никак не ожидала такого противодействия. Ни один мужчина не мог противостоять её обаянию и напору, а тут какой-то парень. Я улыбнулся, не стал ждать дальнейших событий и пошёл быстро вниз к входу. У двери я встретился с Лили, полной негодования и возбуждения.

– Это к тебе какой-то дикий парень. Не хочет заходить в дом, как положено у нормальных людей, и просит выйти во двор тебя. Что за молодёжь пошла, ума не приложу.

Я улыбнулся и, успокаивая, сказал, – ничего страшного, Лили, я выйду к нему. Видимо так надо.

Она внимательно посмотрела на меня, чуточку успокоилась и решила не принимать всё близко к сердцу. Но, я чувствовал, что такого упорного сопротивления никто и никогда ей не оказывал. И она не могла понять, почему это произошло сейчас, когда её действия шли от души и общепринятых норм гостеприимства.

Я подошёл к юноше. Он тоже был ещё сильно возбуждён. Чтобы не подчиниться такой женщине, как Лили, надо иметь стойкий характер или большую подготовку. Я внимательно и спокойно посмотрел на парня и понял, что всё-таки дело было больше в тщательной подготовке. Мы поздоровались. Парню передалось моё спокойствие, и он пришёл в себя.

– Это просили отдать вам лично в руки, – сказал он и протянул мне маленькую коробку. Я взял её, уже зная, что находится в ней.

– Кто вы для него? – спросил я и посмотрел на аэромобиль.

Парень немного стушевался, но ответил, не устояв перед моим пониманием и взглядом, – двоюродный племянник.

– Как он живёт, всё ли у него есть необходимое? – спросил я, не отрывая глаз от аэромобиля.

Там сидел Антон и смотрел на меня. А я смотрел на него, и матовое стекло не могло мне помешать. Я смотрел не глазами, я глубокими чувствами.

– Всё есть, я специально приехал к нему, чтобы помочь во всём, – парень задумался. – Но ему ничего не надо. Живёт, как аскет. Никого не хочет видеть. Всё время о чём-то размышляет и иногда что-то пишет в своей книжке. Я даже удивился, когда он захотел инкогнито увидеть вас, – неожиданно парень осёкся, поняв, что сболтнул лишнее, и стал прощаться. Я не стал его удерживать и попрощался в ответ.

Парень шёл к аэромобилю, а я смотрел на Антона и разговаривал с ним. Я благодарил его за всё хорошее, что он сделал для меня. А он благодарил меня. Я желал ему счастливого пути, а он желал мне счастья. Когда молодой человек уже подходил к аэромобилю, я улыбнулся Антону и помахал ему на прощание рукой. А он помахал мне. Я не видел этого, но точно знал. Парень сел, аэромобиль поднялся, развернулся и стал удаляться, увозя Антона из моей жизни навсегда.

Я вернулся в свой кабинет и вытащил из коробки портативный компьютер и включил его. Я сразу увидел файл под названием «Лексису», открыл его и стал читать.

«Здравствуй, Лексис.

Снова мой старый подарок возвращается к тебе. Как ты помнишь, предыдущий компьютер с моей личной библиотекой был потерян на Марсе. Я и сейчас продолжаю считать, что моя библиотека тебе пригодится в жизни, и поэтому присылаю дубликат. Хотя в настоящее время я уже ни в чём не уверен. Особенно, если это касается тебя. Я так и не понял тебя за год, что мы провели вместе. Не нашлось у меня полочки, в которую можно было вместить твои особенности.

Я говорил тебе при нашем знакомстве, что легко раскладываю людей по полочкам. Я утрировал. Судить о людях очень сложно. Нельзя сказать о человеке, что он хороший или плохой однозначно. Где та линия, которая может провести грань между пороком и святостью. Белым и чёрным. Её нет. Только простейшее можно легко разграничить. А человек очень сложен. Нельзя создать также и шкалу разумности человека. С помощью IQ можно охарактеризовать интеллект, и то больше поверхностно. А разделять людей по разуму? Только самоуверенный глупец может считать, что он способен судить о другом незнакомом человеке, плох он или хорош, с первого взгляда.

Мои полочки условны. Просто у большинства людей есть доминирующие в разной степени свойства. Один больше тщеславен, другой корыстолюбив. Один выше всего ставит свободу, другой – веру. Один не может любить, другой поступиться честью. Один больше интеллектуален, другой чувственен. Вариантов очень много. Относительно легко характеризовать господ-слуг. У них самый похожий, ужасно зажатый разум. И совершенно неважно, кто из них по жизни больше господин, а кто слуга, это зависит от внешних способностей и удачных обстоятельств, а не от разума. Я знал таких людей, находящихся и во дворцах власти и на улицах нищеты, которые мой тест проходили одинаково. Способность унизить другого человека или унизиться самому, потакая своему порочному мировосприятию, у них была, как раньше говорили, в крови. Я их полочки называю «полочками страха», потому что страх всего, начиная от отклонения от мелочных общепринятых условностей и кончая смертью, давит постоянно на таких людей по ходу жизни. Самые неразумные создания в облике человека, проживающие жалкую жизнь. Я не буду останавливаться на многочисленных промежуточных вариантах, и сразу перейду к тем людям, у которых разум совершенно раскрепощён, конечно, по нынешним меркам. Но даже у них есть похожие особенности вне зависимости от их поля деятельности и уровня творений. И для них у меня есть условные «полочки свободы». Да, они по-настоящему свободны, потому что их разум живёт только интеллектом, глубокими чувствами, интуицией и духовностью, а не общепринятыми условностями и тенденциями. Он больше индивидуалисты, находящиеся вне человеческих масс и соприкасающиеся с ними только по материальной необходимости и передаче достигнутых знаний. Утрировано – истинные слуги народа, но созидающие вне народа.

Но что-то я пишу совершенно ненужное и тебе и мне. Старые привычки. Суть не в полочках и других людях. Мне уже нет до них дела. Суть в тебе. Когда мы попрощались навсегда, и ты пошёл к стоянке, я надеялся, что ты обернёшься и благожелательно помашешь мне рукой в последний раз. Но ты не обернулся. Я хотел только одного, чтобы ты меня почувствовал и понял. Мне не важно, что обо мне думают другие люди, мне очень важно, что обо мне думаешь ты. Сложные дни пережили мы с тобой вместе, и ты выплёскивал в своих эмоциях и словах по отношению ко мне и негатив и позитив. Но что ты думал обо мне в глубине своего разума я так и не понял. То, что из тебя выплёскивалось, было честным, но это всё равно были только брызги, а чистота чувств и пониманий оставалась скрытой. Ты всё нёс в себе, не выставляя на показ.