Манна

Возвращались битые солдаты,
И России меньше стал кордон.
Царь однажды получал по шляпе
Самурайской саблей, кровь была.
А когда узнал об этом папа,
Телеграмма с Гатчины пришла.
Николай царевичем был юным
И круиз в Японию привёл.
Ники поступил тогда неумно —
Рикшу тормознул, к беде шагнул.
Был приказ немедля возвращаться,
И царевич так и поступил:
Начинали дома волноваться,
Океаном быстренько уплыл.
Скоро рана зажила, засохла,
Вновь вино, визиты по друзьям.
Через месяц выглядел неплохо
И на голове остался шрам.
Хоть удар японца был коварен,
Самурая Николай простил
И остался даже благодарен —
Головные боли позабыл.

А теперь он царь и вновь по шапке
Больно бьёт японец наотмашь.
Говорил же перед смертью папка:
«Пусть Мишель на трон садится наш.
Хоть порядочный и человечный,
По-английски шпаришь, не осёл,
Слабовольный ты, сынок, беспечный,
Не потянешь, видимо, престол».
Да и против мать была всё время,
Так и умерла, не присягнув.
«Для чего взвалил я это бремя?
Неужели это всё от чувств
К той, кого народ зовет царицей,
К той, кого по-прежнему люблю?
Спит моя Алиса, что ей снится?
За неё я Господа молю!» —
Очень часто в парке на прогулке
Царь себя вопросами томил,
Спрятав при ходьбе в карманы руки,
И с трудом ответы находил…

А война вторая здесь, под боком,
Для царя была ещё страшней,
Заставляла размышлять о многом —
Как спасти престол от бунтарей?
Как прожить с террором и разбоем?
Как из почвы выдернуть сорняк?
Он хотел жить в мире и покое,
Но не получалось всё никак.
Выборных продвинул из народа,
Собирал Госдуму, разгонял.
Он не мог понять беды природу,
Пока в руки «Капитал» не взял.
«Бунт – дитя, а царский строй – утроба».
Царь немецкий труд в руках листал,
Он держал неслыханную бомбу,
Только обезвредить как не знал:
«Эта жуть замедленного действа!
Кто ее в работу приведёт? —
Он боялся за своё семейство
И за свой доверчивый народ. —
Обещай отсталому свободу,
Земли и помещику конец
И лепи, что хочешь из народа.
Неужели есть такой хитрец?
Кто умен, прекрасно образован,
Маркса труд огромный изучил,
Языками, знанием подкован.
Есть такой! По плоскости скользил
На конёчках самообладанья,
Оставляя след на льду интриг,
Большой спец фигурного катанья,
Объезжал и яму и тупик.
Но зачем Ульянову все это?
Не могу я суть здесь уловить.
Неужели честь его задета?
И за брата хочет отомстить?
Или хочет счастьем он согреться,
Сложный мир избавить от всех бед?
А куда обиженному деться?
Ну конечно – сразу на тот свет. —
Волновался, предков вспоминая,
Книгу – бомбу положив на стол. —
Трудно было всем, я это знаю,
От разбойных бунтов и крамол.
Не легка Романовская доля.
Скоро триста лет как Кремль наш.
И была крепка у предков воля,
Каждый был порядка крепкий страж. —
Вспомнил деда после покушенья,
На кровати кровь. – Я был так мал!
И что сам когда-нибудь мишенью
Стану для врагов – не понимал.
Но у нас заступник есть – Распутин!
Он не одержимый, он святой,
Друг семьи Григорий нам по сути,
Ясновидец верный, дорогой!