Такова шпионская жизнь

Утром я проснулся и подумал: спасибо, что не забыли про меня и показываете мне что-то интересное и последовательно связанное. А потом кое-что вспомнил и даже удивился и порадовался: мои фантазии достаточно логично укладываются в общее русло развития событий. Вот только цель дайте мне, цель! И сроки проведения операции. Стоп! А если я упрощаю и существуют параллельные потоки, и цель – не единственная, и кроме известных мне шпионов работают еще несколько, и «контора» Моссадовского типа работает с ЦРУ? Не американским, разумеется, а, например, той страны, где сейчас снимается Педрунчик? Ну что же, поживем – поспим, поспим – увидим. А пока самое время вводить в бой… простите, оговорился, – в действие «ваших». Это приглашенная команда профессионалов из дружественной страны, жизненно заинтересованной в успехе операции.

Не правда ли, забавно: они, действующие лица, «ваши» – знают, что за операция планируется, а я, автор – до сих пор ничего знаю.

В команде 5 человек: две миловидные женщины, скорее девушки лет 23–24 и трое мужчин среднего возраста. Их больше, чем «наших», потому что они выполняют два параллельных задания: игра с актером в «особо ответственное задание» и обеспечение безопасности «наших». По предварительному плану двое мужчин работают только с актером, не вступая в непосредственный контакт с «нашими», а лидер и две женщины прикрывают «наших». У женщин – это первое серьезное задание после трех лет подготовки. Мужчины, которые будут работать с актером, семейные и они уже давно обещали женам «бросить». Но не могут, разведка затягивает и не отпускает. Курить бросить легче. Лидеру 35 лет. Крестьянский сын, даже школу не окончил – надо было работать, помогать родителям вырастить семерых младших сестер и братьев. В разведку попал случайно. В соседней избе прятались бежавшие заключенные. Генрих, так зовут лидера, по собственной инициативе пошел в ним «в гости» с бутылью сливовицы и после 12-часовой попойки уговорил их сдаться. Был ему тогда 21 год и он ни до того, ни после не брал в рот спиртного. Отказался от награды и денег, но согласился пойти учиться «на шпиона». Выучился, начал работать. Он высокий, темно русый, пружинисто ловкий и «светлый». У него открытый, спокойный взгляд, негромкий басовитый голос и простая правильная крестьянская речь. Потрясающее даже для шпиона хладнокровие не помогает ему в общении с женщинами в обыденной жизни. Из-за чрезмерной стеснительности и непрерывной занятости «шпионажем» он в свои 35 лет все еще холостяк, хотя его крестьянская натура тянется к семье и детям.

5

И «наши» и «ваши» маются от безделья. Иногда старательно изображают праздношатающихся, а это непросто, потому что фильм, в котором главную роль играет Педрунчик, снимают в небольшом городке в центре Европы, не слишком привлекательном для туристов. Но сидеть целый день в гостинице скучно и утомительно. Лола Шук и Додик иногда вдвоем, иногда порознь гуляют по чистенькому ничем не знаменитому городу, читают в городском парке, заходят в немногочисленные кафе. Изображать влюбленных или семейную пару им даже в голову не приходит, такие они разные и «непарные». «Вашим» немного проще – их трое. И труднее, потому что очень уж Генрих своеобразен: огромные руки потомственного крестьянина и спокойный изучающий взгляд человека, которому интересно жить на этом свете. Он некрасивый, но это его украшает. Звучит странно? Поясню: некрасивый и невысокий Лев Толстой иногда представляется мне прекрасным сказочным богатырем.

По условиям игры, а шпионские игры – самые интересные на свете, Генрих знает Лолу и Додика в лицо, а они ничего о «ваших» не знают и не должны были бы знать. Но многоопытной Лоле Шук достаточно было пару раз увидеть Генриха, чтобы насторожиться и призадуматься:

– Додик! Возьми меня под руку и наклонись ко мне, да понежнее. Ты что, меня не любишь?

– Что случилось, Лола, дорогая?

– Посмотри на того крестьянского философа.

– У которого руки как лопаты…

– А глаза говорят: «я тебя знаю, но не вижу».

– Да я уже давно обратил на него внимание.

– Именно, Додик, именно! Я его третий раз за пару дней вижу.

– Лола, дорогая! Можно я тебя обниму? Так правдоподобнее будет. Давай подумаем. Нас тут никто не знает и никому мы тут не нужны. Ты замечательная женщина, но не красавица с журнальной обложки…

– Додик! Какой комплимент!

– А я – тростинка на ветру…

– Которую этот крестьянин…

– Н-да… Одним пальцем… любым… А теперь по делу: городок-то маленький. Может быть и случайность.

– Вот именно – очень маленький город и случайность маловероятна. Возьми меня под руку, пойдем потихоньку вперед и сядем вон на ту серенькую скамейку в тенёчке.

Генрих понял, улыбнулся: «Молодцы! С такими интереснее работать. Скоро всё узнают, но пока мы не знакомы,» – и спокойно пошел своей дорогой, простонародно глядя по сторонам. Лола и Додик сели на скамейку, больше не обнимаются, разговаривают. Генрих неторопливо прошел мимо них и удивился: «Тоненький мальчик – совсем не мальчик. Они – не любовники. А Лола… Лола…» – Генрих вздохнул и не продолжил свою мысль. А хотел он подумать: «Мне нравится».

– Прошел мимо, посмотрел на нас; скорее на тебя, Лола. И сейчас идет, не прячась, останавливается, смотрит по сторонам…Повернул направо, не оборачивается…

Лола спросила: – Дани когда прилетает, первым утренним? Попросим его глянуть со стороны… Странное предчувствие, не могу понять: то ли он видит, но не знает, то ли…

– Ты ему понравилась, Лола. И он всё понял про нас…

– Что мы вовсе не влюбленные, ты это хочешь сказать?

– Да. Ты ему понравилась, он обязательно появится…

– Пойдем выпьем кофе. Сама не знаю, почему насторожилась. Мы еще не начали работать, ничего еще не сделали, и врагов у нас тут нет, и задание нейтральное и несложное.

Через 20 минут Лола Шук и Додик спокойно пили кофе в крохотном кафе, а за соседним столиком две миловидные девушки, лет на пять-семь моложе Лолы, прихлебывали какао и о чем-то балабонили на каком-то славянском языке.

6

Актер и Дани летели из Мадрида одним рейсом. Пико не выглядел отдохнувшим. Он тяжело плюхнулся в кресло, пристегнулся и закрыл глаза. Отказался от еды и только пил минералку. Дани его не интересовал. «Одним больше, одним меньше – пусть делают, что хотят; когда их много, они только мешают друг другу… Умница, мама! Мне тоже хотелось бы выйти из игры, родить мальчика и девочку, перестать мотаться по свету и дергаться, как паяц на ниточках, в этом шумном, хвастливом, примитивном кинобизнесе…» Он приоткрыл глаза, увидел нарочито инертного Дани, идущего по проходу, закрыл глаза и улыбнулся: «Пусть делают, что хотят. И она пусть думает, что я ничего не знаю. Мне уже сорок пять, сыграю с ними последнюю партию и уйду на покой. Всё брошу, и кино тоже, напишу мемуары… Нет, лучше шпионский роман… Немножко, конечно, жалко. Веселая игра. Да и Мирке придется рассказать… Или не надо? Пожалуй, не надо. Напишу роман… или все-таки – мемуары… Так это же почти одно и то же, и придумывать ничего не надо. Чем проще и правдивее, тем меньше вероятности, что поверят… Посплю, пожалуй. Как прилечу, сразу съемки, потом эти развеселые моссадовские игры, а ведь ещё…Стоп! Об этом даже думать не смей!» – дорогостоящий актер рассмеялся совсем по-детски, заснул, как по команде, и проспал до приземления. Выйдя из сравнительно небольшого аэропорта, он нарочито усталой походкой пошел к стоянке такси. Дани никто не встречал и он довольно быстро испарился. Зато появились два среднего возраста крепыша, явно из другой команды, чем Дани. Пико присел на скамейку «завязать шнурки» и неторопливо огляделся. Крепыши разделились: один из них сел в микролитражку, которая почему-то стояла в ряду такси, второй сделал вид, что безуспешно что-то ищет. Потом сделал вид «наконец-то нашел» и бодрым шагом направился к мусорному бачку недалеко от скамейки, где Пико завязывал шнурки, и что-то выбросил. Пико перешел на другую сторону и жестом пригласил таксиста. Тот понял, развернул свой мерседес, подъехал. Пико очень медленно для постороннего глаза, но на самом деле достаточно быстро – всё-таки актер – сел в машину. А когда такси отъехало метров на 50, Пико вдруг сделал жест «забыл!» Машина остановилась, Пико немного повозился в багажнике, поднял голову и открыто рассмеялся – а чего ему бояться! – второй крепыш только что захлопнул дверь микролитражки, машина круто развернулась и теперь пришлось ехать вперед. Пико вернулся в такси и сказал шоферу «гони!» Спустя несколько минут уже на автобане актер посмотрел назад. Ну конечно, «погоня»: крепыши прыгали и скакали на автомобильчике, не рассчитанном на такую езду. Пико посмотрел на часы, ахнул и попросил: «Нельзя ли побыстрее?» Высокий молчаливый шофер с огромными крестьянскими руками молча кивнул головой и прибавил. Микролитражка испарилась.

7

– А куда ты торопишься? – спросила мама дона Педро Мерилин. – Оставайся, поживи недельку-другую у меня, погуляй по Мадриду. Не надо тащиться за Педрунчиком. Ему там, на съемках, будет не до тебя. Да ещё с этим ненормальным, с этим фанатиком, с этой знаменитостью. Хотя фильмы он хорошие делает… Оставайся, порадуй меня!

Мерилин задумалась, но ненадолго. У неё была уже давно назначена фотосессия. Чем, однако, Мадрид хуже давно надоевшей студии? Она позвонила фотографу – тому самому – и сказала, что не может прилететь к нему.

– Тогда я прилечу к тебе, красавица моя. Ты где?

– Я в Мадриде и пробуду тут дней десять, не меньше.

– Сможешь подарить мне несколько часов?

– Три дня, не больше.

Фотограф засмеялся: – Царский подарок. Лечу.

– Рони! Не забудь мои условия: никаких раздеваний и никаких помощников, только ты и я.

– Всё как всегда, моя дорогая. Только ты, я и камера. А студию…

– Никаких студий – Мадрид!

– Ах, какой подарок! Я и просить об этом не решался. Бегу…

– Рони! Тебе сколько лет? Успокойся. И вот ещё что: я тебя познакомлю с мамой Пико. Вот она – воистину красавица. Хорошо бы…

– Я всё понял, моя несравненная. И наряжусь, и губы накрашу…

– До свидания, мистер паяццо. Пойду предупрежу старушку.

В самолете фотограф заснул. Небольшой Боинг сильно трясло, он просыпался, снова задремывал, и ему снились обрывки странного сериала с участием Мирки и Пико. Сон был заболтанный и несвязный, но основную идею этого недоделанного и оборванного на полуслове сериала Рони с удивлением и недоверием понял, запомнил и сформулировал очень коротко: «Мы (т. е. актер и его возлюбленная) уходим в бессрочный семейный отпуск». В конце сна он взял камеру и закричал: «Погодите, не уходите! А как же…» – но остановился на полуслове с раскрытым ртом, подумал: «Что это я раскричался – это же не моя тайна,» – вздрогнул и проснулся. Стюардесса, наклонившись к самому его уху, просила пристегнуться, самолет шел на посадку.

Рони был суеверен. Он, так же как и я, верил, что сны – это неспроста. Но он, в отличие от меня, был профессиональный шпион. Поэтому всякое сообщение, тем более такое странное и неожиданное, всегда проверял и перепроверял. Но он был суеверен и никому – никогда – ничего не рассказывал и сам вел себя так, как будто ничего не случилось и он ничего не знает – вплоть до окончания проверки. До сих пор все оканчивалось благополучным вычеркиванием сна из памяти, что ничего не меняло, и всё равно каждое следующее подобное сообщение тщательно проверялось на достоверность.

Рони-фотограф искренне любил красавицу Мерилин, любил с ней работать и заранее радовался предстоящей фотосессии. Особенно потому, что Рони-шпион был на этот раз свободен и никаких указаний Центра относительно Мерилин-шпионки не получал. На другой день он позвонил, к телефону подошла мать Педрунчика, представилась и спросила:

– Вы говорите по-испански?

– Да, сеньора.

– Вот и хорошо. Мирка ненадолго вышла. Она просила вас приехать ко мне домой немножко покушать. Мы обе будем рады вас видеть. Если вам не терпиться начать работать, возьмите свои аппаратики. Только в любом случае – сначала обед. Да, Рони! Никаких подарков.