– Видите ли, сказал Атос, побледнев еще больше, – это история одной белокурой женщины и когда я рассказываю ее, значит я страшно пьян.
– Да, так, вы рассказывали историю белокурой женщины, высокой, красивой, с голубыми глазами.
– И повешенной.
– Своим мужем, господином, которого вы знаете, продолжал д’Артаньян, смотря пристально на Атоса.
– Видите ли, как легко компрометировать человека, когда сам не понимаешь, что говоришь, сказал Атос, пожимая плечами, как будто жалея о самом себе. – Я решительно не буду напиваться, д’Артаньян; это скверная привычка.
Д’Артаньян молчал. Атос, переменив вдруг разговор, сказал:
– Кстати, благодарю за лошадь, которую вы мне доставили.
– А нравится она вам?
– Да, но она не годилась бы для похода.
– Вы ошибаетесь; я проехал на ней не меньше десяти миль в полтора часа, и она нисколько не устала.
– В таком случае вы заставляете меня сожалеть о ней.
– Сожалеть?
– Да, потому что у меня уже нет ее.
– Отчего?
– Вот как было дело: сегодня я проснулся в шесть часов, вы спали как убитый, и я не знал что делать; я был не в духе после вчерашней попойки, сошел в залу и увидел одного англичанина, торговавшего лошадь у барышника, потому что его лошадь пала вчера от удара. Я подошел к нему и, видя, что он предлагает сто пистолей за гнедую лошадь, сказал ему: у меня тоже есть продажная лошадь, не хотите ли посмотреть.
– Отличная лошадь, отвечал он, – я видел ее вчера, когда слуга вашего друга держал ее за повод.
– Стоит ли она, по вашему мнению, ста пистолей?
– Да, а вы отдадите мне ее за эту цену?
– Нет, но я проиграю ее вам.
– Проиграете?
– Да.
– Во что?
– В кости.
– Как сказано, так и сделано; я проиграл ему лошадь; но отыграл чепрак.
– Д’Артаньян сделал кислую гримасу.
– Вам это неприятно? спросил Атос.
– И очень неприятно, – по этой лошади нас должны были узнать во время сражения; это был залог, воспоминания; вы худо сделали, Атос.
– Ах, мой друг, поставьте себя на мое место; я смертельно скучал, да признаться, я и не люблю английских лошадей. А если нужно, чтобы нас кто-нибудь узнал, то для этого достаточно и седла, – оно довольно замечательно. Что же касается до лошади, мы найдем предлог извиниться, почему ее нет. Черт возьми, ведь лошадь могла и умереть от сапа, например, или другой болезни.
Д’Артаньян не был доволен этим утешением.
– Мне приятно, продолжал Атос, – что вы принимаете такое сильное участие в этих лошадях, потому что я еще не все рассказал.
– Что же вы еще сделали?
– Когда я проиграл свою лошадь, у меня явилось желание проиграть и вашу.
– Но вы не исполнили его, надеюсь?
– Как же, я сейчас исполнил его.
– Скажите пожалуйста! с беспокойством вскрикнул д’Артаньян.
– Я стал играть на нее и проиграл.
– Мою лошадь?
– Да.
– Атос, право, вы не в своем уме.
– Любезный! вы могли сказать это вчера, когда я рассказывал свои глупые истории, а не теперь. Я проиграл ее с седлом и со всем прибором.
– Это ужасно!
– Постойте, это еще не все; я был бы отличный игрок, если бы не увлекался; но я увлекаюсь в игре, так же как и в вине; поэтому я увлекся…
– Но на что же вам было играть? У вас ничего не оставалось?
– Так, мой друг, но у нас оставался еще бриллиант, который у вас на руке, я только вчера заметил его.
– Этот бриллиант, закричал д’Артаньян, схватившись быстро рукой за перстень.
– А как я в них знаток, потому что имел их когда-то, то я оценил его в тысячу пистолей.
– Надеюсь, сказал д’Артаньян, полумертвый от страха, – что вы не говорили ни слова о моем бриллианте?
– Напротив, любезный друг, вы понимаете, что этот бриллиант составлял последнюю нашу надежду; с ним я мог отыграть седла и лошадей и выиграть денег на дорогу.
– Атос, вы приводите меня в ужас.
– Так я сказал своему партнёру о вашем бриллианте, который он тоже заметил. Зачем же, любезный друг, вы носите на руке вещь, блестящую как звезда, и хотите, чтобы на нее не обращали внимания? Это невозможно.