Выполнив свое обещание, Рауль подошел к де Гишу. Великолепный костюм графа плохо гармонировал с его лицом, до такой степени искаженным печалью, что только герцог Бекингэм мог бы состязаться с ним в бледности и унынии.
– Будь осторожен, граф, – сказал Рауль, подойдя к другу и готовясь его поддержать, когда архиепископ благословлял молодых.
Действительно, принц Конде уже посматривал с удивлением на эти две статуи отчаяния, стоявшие по обеим сторонам алтаря.
Граф стал более внимательно следить за собою.
По окончании обряда король и королева перешли в большую залу, где им были представлены принцесса и ее свита.
Все заметили, что король, по-видимому восхищенный наружностью жены брата, осыпал ее самыми искренними приветствиями.
Все заметили, что Анна Австрийская долго и задумчиво смотрела на Бекингэма, потом наклонилась к г-же де Мот-виль и сказала ей:
– Не находите ли вы, что он очень похож на своего отца?
Все заметили наконец, что принц наблюдал за присутствующими и, казалось, был недоволен.
После приема высоких особ и послов герцог Орлеанский попросил у короля позволения представить ему и принцессе его новый штат.
– Не знаете ли вы, виконт, – шепотом спросил принц Конде, – со вкусом ли тот человек, который составлял штат герцога, и увидим ли мы приятные лица?
– Я совершенно не знаю этого, ваше высочество, – ответил Рауль.
– О, вы разыгрываете неведение.
– Почему, ваше высочество?
– Но ведь вы друг де Гиша, одного из любимцев принца?
– Совершенно верно, но меня это не интересовало. Я не расспрашивал де Гиша, а он сам ничего не говорил мне.
– А Маникан?
– Я видел Маникана в Гавре и по дороге, но я не спрашивал его, так же как и де Гиша. Кроме того, де Маникан – лицо второстепенное и вряд ли знает что-нибудь о составе нового двора.
– Ах, мой милый виконт, откуда вы явились? – сказал Конде. – Ведь в таких случаях именно второстепенные лица играют главную роль, и вот доказательство: почти все делалось по советам Маникана де Гишу и де Гиша – принцу.
– Я этого совсем не знал, – заверил Рауль. – Впервые слышу об этом от вашего высочества.
– Готов вам поверить, хотя это и может показаться неправдоподобным. Впрочем, долго ждать нам не придется. Вот и «летучий отряд», как говорила милейшая королева Екатерина Медичи. Честное слово, прехорошенькие лица!
Действительно, целая толпа молодых девушек вошла в зал под предводительством г-жи де Навайль. К чести Маникана надо сказать, что если он играл ту роль, какую ему приписывал принц Конде, то он отлично справился со своей задачей. Картина могла очаровать ценителя всех типов красоты, каким был Конде. Впереди шла молодая белокурая девушка лет двадцати, с большими голубыми, ослепительно сверкавшими глазами.
– Мадемуазель де Тонне-Шарант, – сказала принцу Филиппу старуха де Навайль.
Герцог Орлеанский повторил герцогине с поклоном:
– Мадемуазель де Тонне-Шарант.
– Эта премиленькая, – обратился Конде к Раулю. – Раз!
– В самом деле, – заметил Бражелон, – она красива, хотя у нее немного высокомерный вид.
– Ба! Знаем мы этот вид, виконт! Через три месяца она будет ручная. Но посмотрите, еще одна красавица.
– О, – обрадовался Рауль, – эту красавицу я знаю!
– Мадемуазель Ора де Монтале, – сказала де Навайль.
Имя и фамилия были добросовестно повторены герцогом.
– Боже мой! – воскликнул Рауль, побледнев и устремив взгляд на входную дверь.
– Что такое? – спросил принц Конде. – Неужели Ора де Монтале заставила вас с таким чувством воскликнуть: «Боже мой!»?
– Нет, ваше высочество, нет, – ответил Рауль, весь дрожа.
– Если не Ора де Монтале, так, значит, та прелестная блондинка, которая идет за нею? Хорошенькие глазки, честное слово! Худощава немного, но очаровательна.
– Мадемуазель де Ла Бом Леблан де Лавальер, – сказала де Навайль.
При этом имени, которое проникло до самой глубины сердца Рауля, глаза его затуманились. Он ничего больше не видел и не слышал.
Конде, заметив, что Рауль не отвечает на его шутливые замечания, отошел от виконта, чтобы поближе рассмотреть молодых девушек, которых он отметил с первого взгляда.
– Луиза здесь, Луиза – фрейлина принцессы! – шептал Рауль.
И его глаза, которым он отказывался верить, переходили от Луизы к Монтале.
Ора уже отбросила напускную застенчивость, необходимую только в первую минуту представления и поклонов. Из своего уголка она довольно бесцеремонно разглядывала всех присутствующих и, отыскав Рауля, забавлялась глубоким изумлением, в которое повергло бедного влюбленного появление Луизы и ее подруги.
Рауль пытался уклониться от шаловливого, лукавого, насмешливого взгляда Монтале, мучившего его, и в то же время, ища объяснений, он постоянно ловил ее взор.
Между тем Луиза, вследствие ли природной застенчивости или по какой-нибудь другой, непонятной для Рауля причине, стояла опустив глаза: смущенная, ослепленная, прерывисто дыша, она старалась отступить как можно дальше, не обращая внимания на подталкивания Монтале.
Все это было для Рауля загадкой, и бедный виконт дал бы многое, чтобы отгадать ее. Но подле него не было никого, кто мог бы объяснить тайну. Даже Маликорн, немного смущенный блестящим обществом и насмешливыми взглядами Монтале, описал круг и стал в нескольких шагах от принца Конде, позади группы фрейлин. Отсюда доносился до него голос Оры – планеты, которая притягивала его, как скромного спутника.
Когда Рауль пришел в себя, ему показалось, что слева от него звучат знакомые голоса. Действительно, невдалеке стояли де Вард, де Гиш и де Лоррен.
Впрочем, они говорили так тихо, что в большой зале еле слышался их шепот.
Умение говорить, не двигаясь с места, не шевелясь, не глядя на собеседника, составляло особое искусство, которым новички не сразу могли овладеть. Приходилось долго упражняться в таких беседах без взглядов, без движения головой, вроде разговора мраморных статуй.
Между тем во время приемов у короля и королев, когда их величества беседовали, а все, казалось, слушали их в благоговейном молчании, происходило много таких тихих разговоров, в которых далеко не преобладала лесть.
Рауль принадлежал к числу людей, весьма опытных в этом искусстве, и часто по движению губ он угадывал смысл слов.
– Кто такая эта Монтале? – интересовался де Вард. – Кто такая Лавальер? Почему к нам явилась провинция?